недалеко и до летального исхода. Но самое интересное – симптомы этой болезни очень схожи с признаками отравления мышьяком.
В недавнем интервью на «Эхе Москвы» Мариэтта Чудакова, признавая, что в доме Булгаковых бывало немало стукачей, отвергла предположение, будто Сталин знал о существовании «закатного» романа. Объяснение этому простое – «порядочные люди были». Если речь о стукачах, вряд ли это совместимо. Ещё один аргумент заключается в том, что нет никаких свидетельств осведомлённости вождя. Однако в том случае, если гипотеза об отравлении Булгакова верна, все материалы наверняка были уничтожены – скорее всего, никаких документов вовсе не было. Ну а исполнители предпочитали держать рот на замке.
Дальнейшие обстоятельства известны. После несостоявшейся поездки в Грузию, когда пришлось с дороги возвращаться в Москву, рухнули планы по написанию «Батума» – видимо, власть решила, что негоже такое дело поручать человеку, которому уже вынесен смертный приговор. А вскоре Булгакова стали мучить головные боли, ухудшалось зрение. Диагноз был таков: остроразвивающаяся гипертония, склероз почек. Позже начались боли в конечностях, стало плохо с сердцем – всё очень похоже на отравление мышьяком. Однако ни один врач не решился даже намекнуть на возможность отравления.
Если до сих пор одна лишь Мариэтта Чудакова сумела разглядеть в Воланде черты вождя народов Сталина, то стоит ли удивляться, что никто из булгаковедов так и не смог понять скрытый смысл главы «Великий бал у сатаны». Однако речь здесь вовсе не идёт об аналитических способностях литературоведов – гораздо важнее было бы понять, почему Булгаков решился на такое. Нет никаких сомнений в том, что был донос и, как только информация об истинном содержании романа дошла до Сталина, тот вынес смертный приговор.
Наверняка Булгаков сознавал грозящую ему опасность и, тем не менее, рассказывал о романе знакомым по театру и друзьям, читал им главы из романа. Что это было – наивность или безрассудство? Или надежда на то, что истинного смысла никто так и не поймёт? Можно предположить, что Булгаков создавал себе литературный задел, а заодно и некий ореол, если не мученика, то скрытого диссидента с тем, чтобы подготовить почву для эмиграции из Советского Союза. Вообще говоря, вполне логичное решение, тем более что мы-то с вами знаем – метод этот показал великолепные результаты уже в гораздо более поздние времена. Однако в 1935 году Булгаков понимает, что ему ни под каким предлогом не удастся выехать на Запад – казалось бы, для чего тогда писать? И только после «бухаринского» процесса снова появляется желание завершить роман, но придать ему новый смысл, более откровенный и убийственный – именно весной 1938 года Булгаков практически заново переписал главу «Великий бал у сатаны», тогда и появился этот «небывало жаркий закат» в первых строках его романа. Теперь его уже не беспокоили последствия, его заставляла работать над романом одна единственная мысль – наказать виновников массовых репрессий так, как это может сделать только талантливый писатель.
Глава 16. Между творчеством и плагиатом
В апреле 2009 года на одном из интернет-сайтов появилось сообщение:
«Осенью 2006-го мне позвонил Дмитрий Быков и попросил текст моей диссертации «Раннее творчество Окуджавы (опыт реконструкции биографии)». Тогда только что в сборнике «Голос надежды» вышла на неё рецензия, где Н.А. Богомолов, мой оппонент, подробно перечислял, что в ней можно найти. Диссертацию афишировать, широко давать читать мне не хотелось: друзьям, строгим критикам – пожалуйста, но на мой вкус она была слишком «фактологична»: действительно реконструкция биографии с сопоставлением источников – архивных материалов, автобиографической прозы Окуджавы, его интервью, интервью, которые я взяла у тех, кто мог рассказать о нем в 1940-1950-е годы».
Далее автор, кандидат филологических наук Ольга Розенблюм, рассказывает, как отдала диссертацию Быкову, причём согласно его просьбе, всего на две недели, а получила её… через два года. Всё бы ничего, дело житейское – ну кто же сможет отказать известному литератору и обладателю литературных премий? Тут следует иметь в виду не только уважение к авторитету, но и кое-какие конъюнктурные соображения – с влиятельными людьми не стоит ссориться, себе дороже станет.
Но вот что пишет Ольга Розенблюм:
«Мне очень жаль, что приходится говорить об этой истории, я не стала бы этого делать, если б не досадная забывчивость Дмитрия Быкова при оформлении списка литературы… Меня заботит только одна вещь: я же все-таки в среде филологов обитаю, они меня могут неправильно понять, если я, не объяснив, что к чему, опубликую свой текст».
Вполне законное беспокойство, тем более что на основе диссертации сама Ольга Розенблюм писала в это время книгу. В такой ситуации логичнее было бы вовсе Быкову отказать, но видимо, духу не хватило. И вот теперь возникает сожаление. Приходится надеяться, что всё ещё не безнадёжно, можно как-нибудь исправить.
Там же, в интернете, Быков отвечает:
«Дорогая Оля, в моей книге ровно 10 (десять) ссылок на вашу диссертацию. Вы полагаете, что этого недостаточно?.. Если все упирается в то, что в списке литературы указан автореферат вместо самой диссертации, это не драма».
Как ни старался, ссылок на диссертацию в тексте книги я не обнаружил – есть только восемь упоминаний Ольги Розенблюм, ну а девятое содержится в списке литературы о Булате Окуджаве, при этом речь идёт всего лишь об автореферате, а не о диссертации, вопреки договорённости.
Именно об этом Ольга Розенблюм напоминает Быкову:
«Речь только о том, что, если бы Вы это сделали, я не оказалась бы в неловкой, странной для меня ситуации и мне вообще не нужно было бы об этом говорить».
Быков такой претензией крайне удивлён, если не сказать, обижен. Вот странная дама! Вроде бы сама дала карт-бланш, и вдруг через три года на попятную. Так порядочные женщины не поступают, тем более что Ольга не кто-нибудь, а дипломированный специалист по филологии.
И вот что Быков отвечает:
«Вы прямо или косвенно, деликатно или неделикатно, но обвиняете меня в неоговоренном использовании вашей работы, что есть деяние уголовно наказуемое или, по крайней мере, общественно презираемое. В таких случаях необходимы конкретные ссылки: где, что и как я взял у вас, не сославшись на ваш приоритет».
Если речь заходит о конкретном обвинении, это уже похоже на донос. То ли Дмитрий обвиняет Ольгу в клевете, то ли Ольга сигнализирует общественности о неблаговидном поступке известного писателя. В подобных обстоятельствах дело может дойти и до рукоприкладства – достаточно припомнить реакцию Осипа Мандельштама на решение третейского суда по жалобе поэта на своего соседа по писательскому дому. Суд жалобу
