перед читателями не такой, какой она могла бы быть по чисто теоретическим соображениям, а такой, какой она есть в действительности, со всеми ее сложностями и противоречиями, в реально бытующих языках различных систем. Что касается «идеальной грамматики», то задачи ее исследования оказываются принципиально иными сравнительно с задачами, возникающими при анализе грамматики существующих национальных языков.
К сожалению, и у нас, и за рубежом имеются специалисты, называющие себя лингвистами, которые рассуждают о языке «вообще», но при этом не умеют исследовать ни одного конкретного языка, ни одной конкретной лингвистической структуры. О таких «лингвистах» не так давно хорошо сказал У. Чейф:
«…они сидят в креслах и размышляют о том, что такое предложение» [379].
Занятия подобного рода неизбежно становятся схоластическими. Подобные лингвисты всегда казались мне далекими от языкознания в собственном его назначении. Всеми этими соображениями и определяется цель и название настоящей главы, опирающейся на конкретный грамматический материал и стремящейся извлечь из него некоторые общие закономерности.
Обращаюсь к материалу романских языков, но при этом буду преследовать общетеоретические цели.
Начну с форм выражения рода и числа имен существительных. Разумеется, сами по себе эти формы хорошо известны. Однако здесь будет сделана попытка осветить их изнутри, показать особенности их грамматической семантики, уточнить, что их объединяет и что составляет специфику одного языка в отличие от другого. Опираюсь на материал, прежде всего, французского, испанского, итальянского и румынского языков, спорадически привлекая данные и других языков. Вот простейшая схема передачи форм рода и числа имен существительных в четырех романских языках (сохраняю только что перечисленную их последовательность). Речь идет об именах существительных мужского рода – книга (лат. liber), волк (лат. lupus) и именах существительных женского рода – пёрышко (лат. pluma), перо (лат. penna).
| libre |
libro |
libro |
lup |
| livres |
libros |
libri |
lupi |
| plume |
pluma |
penna |
pană |
| plumes |
plumas |
penne |
pene |
С самого начала разграничим лексические и грамматические проблемы. Лат. liber ʽкнигаʼ в румынском не сохранилось (рум. carte ʽкнигаʼ женского рода), поэтому в четвертом ряду фигурирует lup ʽволкʼ мужского рода. Синонимия лат. pluma ʽперо, перышкоʼ и лат. penna ʽпероʼ в романских языках не удержалась. Семантическая синонимия диахронно отразилась в романских языках в лингво-географической дифференциации: в западной и южной зонах фигурирует pluma, в восточной и частично южной (Италия) зонах сохраняется penna. Если в первых двух рядах лексический раскол коснулся лишь румыно-молдавской зоны (здесь liber ʽкнигаʼ не удержалось), то в третьей и четвертой строках лексическая дифференциация прошла иначе: она разделила романский ареал примерно на две части. Но все это диахронные процессы лексического характера, от которых временно следует отвлечься, чтобы разобраться в механизме собственно грамматического характера.
Начнем с числа. В первых двух языках (французском и испанском, к которому примыкает португальский) подобный механизм опирается на конечный согласный s, во второй «паре» языков (итальянский, румынский; аналогичная картина в молдавском) этот механизм уже совсем другой: он опирается на мену конечного гласного звука, выдвигая i как признак мн. числа. Казалось бы, все ясно и все достаточно просто. В действительности, однако, это не так. Синхронная система передачи категории числа имен существительных оказывается гораздо сложнее и гораздо менее последовательной, чем это можно было бы предположить на основе чисто диахронных предпосылок.
Осложнение первое. В современном французском языке конечное s, как известно, не произносится, а в испанском произносится. Поэтому первая модель образования категории мн. числа с опорой на конечный согласный s предстает перед нами не как общая модель, а как модель с двумя вариантами: с произносимым s и с s, сохраняющимся только в орфографии. Естественно поэтому, что французская модель оказывается в этом случае не живой, а мертвой. Говорящие на этом языке люди теперь вынуждены прибегать к другому средству передачи категории числа, в частности, к артиклю. Француз воспринимает мн. число в противопоставлении le livre – les livres ʽкнига – книгиʼ, где артикль les произносится иначе, чем артикль le.
Следовательно, если бы мы поспешили обобщить и объявить модель мн. числа на s общей моделью для современного французского и современного испанского языков, то совершили бы грубую ошибку. Материал анализируемых языков протестует против подобного обобщения. Грамматическая модель только в том случае сохраняет свою объяснительную силу, когда она опирается на материал и обобщает подобный материал. В противном случае модель оказывается пустышкой.
Как же следует поступать в анализируемом случае? Материал можно обобщить так: в одной группе романских языков мн. число имен существительных обычно передается с помощью конечного звука s, но в тех ситуациях, которые привели к ослаблению конечного согласного (в частности, во французском), модель на s утрачивает свою силу и в роли дифференциатора числа выступает артикль. Следовательно, модель на s выступает в двух вариантах, качественно отличных друг от друга.
Осложнение второе. В испанском (аналогичная картина и в португальском) существительные жен. рода целиком повторяют модель существительных муж. рода при образовании мн. числа (la pluma, las plumas). Но в итальянском и румынском языках отношения складываются совсем иначе: в жен. роде здесь уже нет конечного i во мн. числе, как это наблюдается в муж. роде (libro – libri). В существительных жен. рода модель оказывается гораздо менее обобщенной (мена конечного гласного звука: penna – penne), чем в существительных муж. рода. Объем языкового материала, на который распространяется романская модель мн. числа имен существительных на s, оказывается гораздо более обширным, чем объем аналогичного материала у модели на i, несмотря на то, что первая модель уже ослаблена во французском языке.
Таким образом, степень достоверности той или иной грамматической модели находится в прямой зависимости от материала языков, на которые распространяется объяснительная сила модели. Больше того. Сама модель как бы вырастает из этого материала и на него же опирается. Заранее невозможно сказать, какая модель будет более обобщенной моделью и какая – подобного широкого обобщения не достигнет. Здесь все определяется конкретными условиями развития отдельных языков. Хотя синхронное состояние любого языка в известной мере самостоятельно по отношению к его историческому прошлому, однако условия сложения подобного состояния определяются исторически.
В этом отношении сравнительно-исторический материал любой группы родственных языков предоставляет исследователю возможность осмыслить процессы сложения различных грамматических моделей.
Хорошо известно, что в языке и особенно в грамматике все связано. Важно, однако, чтобы лингвисты понимали эту связь не только теоретически, но
