– Ну как, «спасибо» – это… когда говоришь за что-то «спасибо»… – Я сам удивился несуразности своей формулировки. Редко в жизни я выдавал что-то глупее, чем эта фраза. Похоже, медовуха начинала действовать.
Куприян Кондратьевич, как ребёнок, обрадовался моей словесной неуклюжести. В тот вечер он относился ко мне как к трогательному недоразумению, но которое ещё можно воспитать и оно превратится в «доразумение».
– Э, грамотей… Нашенское «спасибо» состоит из двух слов – «спаси» и «бог»! Ты сколько языков знаешь?
– Чуть-чуть английский, немного латышский… Ну и русский более или менее… Но если со словарём, понимаю всё! – Я должен был оправдать себя как юморист.
– Ладно… Тогда сравни… В других языках такого нет – искринки Божьей. У нас же что ни слово – то от Бога. «Прощай», к примеру, или, как в старину говорили, «прощевайте». При расставании что надо? Прощения друг у друга попросить! А то ведь сам знаешь, поспорят, поругаются, кулаками махать начнут, а расставаться время придёт, надобно друг друга простить. Потому и говорят: «Прощай». А в ответ: «И ты прощай!» А когда встречаются, что друг другу сказать должно?
– Привет, здравствуйте, здорово…
– Видишь? «Здорово», «здравствуйте»… Что, по-твоему, означает? Э-э… не знаешь? Пожелание здоровья! Я английский немного знаю, ещё из Китая к братьям в Калифорнию ездил. Хоть полмира на нём говорит, а божественной дрожи в нём нет. Она в наших словах! Вот гляди… Кому сегодня все завидуют? Тому, у кого денег много! За деньгами на БАМ едут, из-за них даже в тайгу сумятицу приволокли. А ведь слово «богатый» от слова «бог», а не от слова «деньги». В ком Бога много, тот и богатый. А у кого много денег, тот не богатый, а коллекционер.
Дед оказался ещё и с юмором, а прикидывался, что только «Крокодил» читал.
– Помнишь, у Тургенева? «О, великий и могучий…» А почему могучий? Потому что «могучий» тоже из двух слов – «могу» и «чудо»!
Я действительно смотрел на этого деда-всеведа как на чудо.
Его глаза глядели на меня озорно. Чтобы не выглядеть законченным придурком, мне надо было срочно задать какой-нибудь умный вопрос:
– А что тогда означает слово «здоровье»? А то совсем расшаталось.
– А ну давай-ка ещё по стаканчику домашней медовушки за твоё здоровье, раз оно тебе так дорого! Слово-то сильное. От него дрожь верная идёт, как от дерева, потому что оно от слова «древо». Не слово, а истинно заповедь: будь с Древо!
Тянись к свету и береги свои корни! А насчёт «расшаталось» – это понятно… Вы в городе корни свои не бережёте, потому листва и вянет.
Как же я мог забыть о том разговоре с Куприяном Кондратьевичем потом на многие-многие годы?! Сам себе удивляюсь. То ли медовухи тогда перепил? То ли…
Впрочем, не буду забегать вперёд…
Самого Басаргина я помнил. В записной книжке до сих пор хранится запись, сделанная о нём для будущего очерка: «Дед-всевед». И рядом, в скобочках: «Его глаза – как два знаниехранилища!»
Вот только к чему этот образ относился, из памяти стёрлось на многие годы. Как это произошло, и почему, и какие были веские причины такого провала в памяти, я узнал, когда стал значительно старше.
В гостях у Куприяна Кондратьевича я чувствовал себя как в сказке. Пил медовуху за тридевять земель от столицы в какой-то другой стране, где не было телефонов, не было телевизора. Передо мной сидел дед-всевед. У его старшего сына Иосифа было не только библейское имя, но и библейская внешность. А жена Иосифа Ольга в соседней комнате крутила веретено прялки. Она была в русском народном сарафане. Не потому, что к ним приехал журналист, а потому, что каждый день так одевалась. Жена Куприяна Кондратьевича, несмотря на то что родила двенадцать детей, была ещё крепка, и все её слушались.
Они были гораздо чистоплотнее городских. Каждый ел только из своей посуды. Вставали рано. Весь день трудились на своих огородах, работали в доме, женщины пряли пряжу, ткали платки, полотенца, рушники… Повсюду в комнатах стояли старые иконы. Такое количество икон раньше я видел только в Москве у спекулянтов.
Когда я спросил у Куприяна Кондратьевича, почему они так рано ложатся спать и так рано встают, он ответил мне: «Хорошие дела ночью не делаются! Ночью спать надобно».
Объяснил, почему все староверы носят бороду. «Борода» означает «Бога род». Все апостолы тоже с бородами были! По словам Куприяна Кондратьевича, Пётр Первый узаконил в России бесовщину – начал брить людям бороды, и мужики стали женоподобными. Как на Западе.
А ещё я не видел, чтобы в этой деревне кто-то когда-нибудь обжирался. Всегда ели скоромно!
– «Объедаться» когда-то означало «жировать». По-вашему, по-городскому, «жрать». Означает – сразу в жир, не в разум. Да, журналист, трудно жить легко, когда родных слов не понимаешь, родной речью не рекёшь. Вот кто, по-твоему, жирует? Тот, кому всё мало, кому хочется себе, себе, себе. Поэтому он и чревоугодничает – в себя, в себя, в себя! А «чревоугодие» тоже слово непростое – «червям угождать».
Теперь я помню, как во время этого разговора я, будучи начинающим юмористом, перевёл «червям угождать» на более современный язык – «глистов кормить»! Жалко, что я забыл о том разговоре на столько лет, может быть, меньше чревоугодничал бы в жизни. Зато хорошо, что хоть и поздно, но вспомнил.
Те три дня были жизнью.
Жена среднего из сыновей Петра была настолько красива, что ни в сказке сказать, ни журналистским пером описать. А если по-современному, клавиатурой ни нащёлкать. Юмористу вообще не надобно было смотреть в её сторону. Шутить расхочется! Захочется писать стихи о светлом будущем по заказу газеты «Правда».
На прощание в порыве некоего откровения перед журналистом, который с таким вдохновением впитывал в себя «правду», старикан провёл меня в свою комнату:
– Смотри, какой ковёр мне внучка на БАМе купила!
На стенах в лучших традициях советского обывателя висел ковёр с картиной Шишкина «Утро в сосновом лесу».
– Красиво, да? Хотя зачем? У нас вон выйди за деревню… этих мишек на каждом дереве. Боюсь, не сбережём внучку. Недавно дублёнку себе купила. На БАМе работает. Испортит БАМ всех наших. Молодёжь туда тянет… По вечерам – танцы, днём – магазины… А это новое слово знаешь – «распределитель». Всем хочется больше. А «больше» от какого слова? Боль! Большевизм – тоже боль. Большевик – тот, кому мало, кому больше подавай. Так что большевизм не советское, это – общеземное! Это безбожие!
Ещё тогда, в избе старосты староверческой общины, я задумал написать повесть о том, как староверов-добродельцев не могли уничтожить ни царская власть, ни революция семнадцатого года, ни даже советский атеизм! Против них боролись, старались их подавить, переучить, заставить стать как все… Но они становились ещё стойче. Истинные стоики! Есть закон невидимого мира: тот, против кого борются, если не сдаётся, крепнет духом. Достаточно посмотреть на историю евреев, которых веками гнали изо всех стран, устраивали погромы еврейских районов, кварталов… Они в результате так окрепли, что завладели финансовой системой большей части мира. И диктуют теперь, как надо жить всем тем, кто их уничтожал и громил.
Сюжет повести придумался такой: через деревню, выдержавшую все напасти веков, прошёл БАМ с его карьеризмом, повышенными зарплатами, хрусталём, распределителями ковров, дублёнок – как награда за хорошую работу. Значки, медали, премии… Больше, больше, больше! И даже старообрядческая молодёжь подалась на БАМ. Молодые слабы душой. Их дух ещё не окреп настолько, чтобы устоять против дублёнок и Доски почёта. Героиня повести у меня должна была влюбиться в комсомольского вожака, этакого первопроходца-первопроходимца, и сбежать с ним из деревни. Назвать повесть я хотел «Девушка с тяпкой». Мне запомнился тот заинтересованный взгляд из окошка на городского пришельца – в нём явно было нежелание всю жизнь провести на огороде с тяпкой.
Идея этой повести мне нравится до сих пор. Она притчевая. Ведь советская власть поэтому и развалилась, что людям хотелось больше, больше, больше! Оказалось, бороться с самой сильной в мире державой надо было не накачанными мышцами: ракетами, самолётами, танками… а просто дать как можно больше хрусталя, дублёнок, ковров, телепошлостей и якобы свободы слова… Причём всё это в первую очередь сделать доступным для вождей.
Может, Иосиф Виссарионович был не так прост? И не потому, что периодически «пропалывал» российское население, вырывая сорняки – тех, кто требовал больше, больше, больше… Да, сам он называл себя большевиком, а в то же время боролся против большевизма: ходил практически в одном костюме и не имел счетов в офшорных банках. Ему меньше всех хотелось иметь больше!
