но она углубилась в его сочинения, а зная Шекспира, обнаружила там значительное количество параллельных мыслей и речений. Близость двух авторов была для нее столь очевидна, что она ринулась в свое открытие, как в омут, – на дворе середина XIX века, пышным цветом цветет в викторианской Англии бардопоклонство: Шекспира изучают, ищут с утроенной энергией подробности его жизни и творчества, рукописи, письма, документальные подтверждения его дружбы с литераторами и знатью. Ничего не находят, кроме завещания, от которого у нашедшего документ пастора чуть сердце не разорвалось от огорчения – такое оно оказалось, чего греха таить, постыдное. Но надежда окрыляет – должно, же хоть что-то остаться, где-нибудь.
И новые поиски в городских архивах Стратфорда, Лондона. Опять ничего, что открыло бы, как Шекспир писал пьесы и поэмы, с кем общался, чью сторону держал в литературных сражениях. Но биографии все, же пишутся, повторяя в значительной мере ранние биографии, в основе которых традиция, устные предания и опросы глубоких стариков, собранные поклонниками Шекспира спустя два-три поколения после смерти Шакспера. Одновременно создаются шекспировские общества; по спорным вопросам – датировка пьес, источники, среда общения, путешествия по Европе – высказываются противоречивые мнения, верх одерживают предположения, поддержанные большинством.
И вот в такой бурливой, но однородной в рассуждении авторства обстановке раздался страстный голос американки, категорически отвергающей Стратфордца. Она вызвала на себя огонь верных стратфордианцев и стала катализатором для подсознательно сомневающихся. При поддержке Натаниэля Готорна Делия Бэкон издала в 1857 году свою толстенную книгу (675 страниц). Издание обернулось полным провалом. Люди не стали ее читать, кто читал – смеялся. Ее сомнения разделили, однако, великие умы того времени: Эмерсон, Марк Твен, Вальтер Скотт, Пальмерстон, даже Бисмарк. Но ортодоксальные шекспироведы, сомкнув ряды, бросились в ожесточенный бой с женщиной, верно осмыслившей ситуацию с «Шекспиром». Она уже тогда писала: «Нет, не этот старый актер елизаветинского времени, представлявший эти пьесы, как требовала его торгашеская профессия, и заинтересованный в них, как интересуется своим товаром торговец оловянными кастрюлями или глиняными горшками и мисками; нет, не этот старый торговец, не этот старый скоморох и коробейник, торгующий пьесами, не этот старый лакей трогает своей рукой наши сердечные струны, а тот, чье имя, из всех смертных имен, вселяет в нас самый великий трепет» [12]. Делия и сама писатель, ее писания страстны, убедительны, красивы, у нее свой почерк. А стратфордианцы и поныне безжалостно ее честят – не могут простить искренней убежденности, которая многих подкупила и во многих зародила сомнение.
Но она подметила еще и очень важную особенность умственной деятельности того времени: «… я полагаю, что елизаветинская философия в своих двух формах (“практическая философия” и “fable and allegory and parable”) не две философии, не две елизаветинские философии, не две новые, чудесные философии природы и практики, не две новые индуктивные философии, это одна и та же, одна и та же философия в двух формах – завуалированная аллегорией, параболой и не завуалированная; философия под покровом параболы имеет дело с гораздо более важными предметами, чем когда применяется, открыто, без покрова…» [13] Делия Бэкон в этих строках употребляет термины Френсиса Бэкона. В книге 1605 года «The Advancement of Learning» [14] и в «De Augmentis» [15] он говорит о параболической драме, которая скрывает под покровом аллегории засекреченные сообщения, адресованные лишь немногим. Это действительно черта английской драматургии того времени, можно даже сказать литературный прием. Бэкон не сомневался, что и в древних мифах, и даже в Гомере зашифровано важное знание, которое древние хотели передать будущим отдаленным поколениям. Об аллегорическом характере поэзии знали современники Бэкона. Знали и следующие два-три поколения.
Да и как не знать: и в книгах того времени прямо об этом сказано. Взять, например, весьма загадочное сочинение «Французская Академия» Пьера де ля Примодэ («Acade'mic Francoise» par Pierre de la Primaudaye). Книга – о том, как четверо юношей организовали колледж на новый лад. Об авторе этой книги мало что известно. Подозрительна фамилия.
Зная склонность елизаветинцев играть с именами [16], подумав о возможном сопряжении двух корней «primau» и «day», на русский я перевела бы имя автора «Начальный день». Книга много раз издавалась в Лондоне, в английском переводе; вошла в список книг, рекомендуемых рыцарям ордена Шлема, шутейного ордена, придуманного Бэконом (об ордене см. у Спеддинга [17]); ее упоминает также Бен Джонсон как одну из самых замечательных книг.
(Господи, сколько надо перевести книг того времени, чтобы эпоха раскрылась перед читателем во всей своей красочной многосложности, научной и бытовой, чтобы разгадались окончательно загадки Бэкона и Ратленда!) Один из героев «Французской Академии» говорит: «Я намерен действовать так, как действуют играющие на сцене: надев заимствованные маски и обманчивые одежды, они представляют реальных персонажей – тех, кого задумано представить зрителям» [18]. Эта фраза – сгусток информации: на сцене в обычае изображать реальных людей, а играется на сцене то, что пишут авторы, но есть и в жизни люди (в этом случае сам говорящий), которые натягивают на себя маски и чужие одежды, если требует необходимость.
Делия Бэкон очень хорошо знала тексты Бэкона, гораздо лучше многих шекспироведов; удовлетворившись категорическим утверждением Спеддинга, что Бэкон автором Шекспира быть, не мог, многие из них не читают Бэкона, а жаль. Зная досконально шекспировские тексты, они могли бы найти много интересного, чего знатоки Бэкона не видят.
Долгое время затаенность, тайна, аркана, хранительницей чего была аллегория, оставались вне поля зрения исследователей. И только к середине XX века эта особенность елизаветинской эпохи опять привлекла к себе внимание, но завеса, скрывающая тайны того времени, так и осталась не приподнятой. Это еще одно важное направление будущих исследований. Я сама видела в библиотеке кембриджского колледжа Тринити написанный рукой Бэкона список десяти эссе, вошедших в первое издание «Опытов» (1597), под которым Бэкон декларировал свою приверженность к тайне: «Not to aquaint everie’ one with Secrets» («Не знакомить каждого с секретами»).
Видеть и прочитывать аллегории – еще одна черта того времени. «Открытие моральных прописей в Гомере, поиски других аллегорий начались еще в IV веке до нашей эры, особенно этим занимались неоплатоники» [19], – пишет в комментариях к понятию параболической поэзии Б. Викерс. Мы этот навык утратили, но, переносясь в ту эпоху, должны его в себе выработать.
Делия боролась за свои идеи одна, были люди, которых восхищала ее страстная убежденность. Они помогали ей, но не верили. Один в поле не воин – Делия не осилила вал непонимания, насмешек. Ее
