Полифонический роман предъявляет новые требования и к эстетическому мышлению. Воспитанное на монологических формах художественного видения, глубоко пропитанное ими, оно склонно абсолютизировать эти формы и не видеть их границ.
Вот почему до сих пор ещё так сильна тенденция монологизовать романы Достоевского. Она выражается в стремлении давать при анализе завершающие определения героям, непременно находить определённую монологическую авторскую идею, повсюду искать поверхностное жизненное правдоподобие и т. п. Игнорируют или отрицают принципиальную незавершённость и диалогическую открытость художественного мира Достоевского, то есть самую сущность его.
Научное сознание современного человека научилось ориентироваться в сложных условиях «вероятностной вселенной», не смущается никакими «неопределённостями», а умеет их учитывать и рассчитывать. Этому сознанию давно уже стал привычен эйнштейновский мир с его множественностью систем отсчёта и т. п. Но в области художественного познания продолжают иногда требовать самой грубой, самой примитивной определённости, которая заведомо не может быть истинной.
Необходимо отрешиться от монологических навыков, чтобы освоиться в той новой художественной сфере, которую открыл Достоевский, и ориентироваться в той несравненно более сложной художественной модели мира, которую он создал.
Разрядкой повсюду обозначаются выделения в тексте, принадлежащие автору данной книги, курсивом — выделения, принадлежащие Достоевскому и другим цитируемым авторам.
Б.М.Энгельгардт, Идеологический роман Достоевского. — См. «Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. II, под ред. А.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л., 1924, стр. 71.
Julius Meier-Grufe, Dostojewski der Dichter, Berlin, 1926, S. 189. — Цитирую по обстоятельной работе Т.Л.Мотылёвой «Достоевский и мировая литература (К постановке вопроса)», опубликованной в сборнике Академии наук СССР «Творчество Ф.М.Достоевского», М., 1959, стр. 29.
То есть жизненно-практическими мотивировками.
Это не значит, конечно, что Достоевский в истории романа изолирован и что у созданного им полифонического романа не было предшественников. Но от исторических вопросов мы должны здесь отвлечься.
Для того чтобы правильно локализовать Достоевского в истории и обнаружить существенные связи его с предшественниками и современниками, прежде всего необходимо раскрыть его своеобразие, необходимо показать в Достоевском Достоевского — пусть такое определение своеобразия до широких исторических изысканий будет носить только предварительный и ориентировочный характер. Без такой предварительной ориентировки исторические исследования вырождаются в бессвязный ряд случайных сопоставлений. Только в четвёртой главе нашей книги мы коснёмся вопроса о жанровых традициях Достоевского, то есть вопроса исторической поэтики.
См. его работу «Достоевский и роман-трагедия» в книге «Борозды и межи», изд-во «Мусагет», М., 1916.
См. «Борозды и межи», изд-во «Мусагет», М., 1916, стр. 33–34.
В дальнейшем мы дадим критический анализ этого определения Вячеслава Иванова.
Вячеслав Иванов совершает здесь типичную методологическую ошибку: от мировоззрения автора он непосредственно переходит к содержанию его произведений, минуя форму. В других случаях Иванов более правильно понимает взаимоотношения между мировоззрением и формой.
Таково, например, утверждение Иванова, что герои Достоевского — размножившиеся двойники самого автора, переродившегося и как бы при жизни покинувшего свою земную оболочку (см. «Борозды и межи», изд-во «Мусагет», М., 1916, стр. 39, 40).
См. его статью «Религиозно-этическое значение Достоевского», в книге «Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. I, ред. А.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л.1922.
Там же, стр. 2.
См. цитированную выше статью Аскольдова, стр. 5.
Там же, стр. 40.
Там же, стр. 9.
Во втором сборнике «Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», 1924.
Леонид Гроссман, Поэтика Достоевского, Государственная Академия художественных наук, М. 1925, стр. 165.
Леонид Гроссман, Поэтика Достоевского, Государственная Академия художественных наук, М. 1925, стр. 174–175.
Леонид Гроссман, Поэтика Достоевского, Государственная Академия художественных наук, М. 1925, стр. 178.
Леонид Гроссман, Путь Достоевского, изд. Брокгауз — Ефрон, Л. 1924, стр. 9 — 10.
См. там же, стр. 17.
Та разнородность материала, о которой говорит Гроссман, в драме просто немыслима.
Поэтому-то и неверна формула Вячеслава Иванова — «роман-трагедия».
См. Леонид Гроссман, Путь Достоевского, изд. Брокгауз — Ефрон, Л. 1924, стр. 10.
К мистерии, равно как и к философскому диалогу платоновского типа, мы ещё вернёмся в связи с проблемой жанровых традиций Достоевского (см. четвёртую главу).
Дело идёт, конечно, не об антиномии, не о противостоянии отвлечённых идей, а о событийном противостоянии цельных личностей.
Otto Kaus, Dostoewski und sein Schicksal, Berlin, 1923, S. 36.
Otto Kaus, Dostoewski und sein Schiclcsal, S. 63.
«Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. II, под ред. А.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л. 1924, стр. 48.
«Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. II, под ред. А.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л. 1924, стр. 67–68.
Б.М.Энгельгардт, Идеологический роман Достоевского. — См. «Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. II, под ред. А.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л. 1924, стр. 90.
Б.М.Энгельгардт, Идеологический роман Достоевского. — См. «Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. II, под ред. А.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л., 1924, стр. 93.
Б.М.Энгельгардт, Идеологический роман Достоевского. — См.: «Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. II, под ред. А.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л., 1924, стр. 93.
Темы первого плана: 1) тема русского сверхчеловека («Преступление и наказание»); 2) тема русского Фауста (Иван Карамазов) и т. д. Темы второго плана: 1) тема «Идиота», 2) тема страсти в плену у чувственного «я» (Ставрогин) и т. д. Тема третьего плана: тема русского праведника (Зосима, Алёша). — См. «Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. II, под ред. А.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л., 1924, стр. 98 и дальше.
Б.М.Энгельгардт, Идеологический роман Достоевского, стр. 96.
Для Ивана Карамазова, как для автора «Философской поэмы», идея является и принципом изображения мира, но ведь в потенции и каждый из героев Достоевского — автор.
Единственный замысел биографического романа у Достоевского, «Житие великого грешника», долженствовавшего изображать историю становления сознания, остался невыполненным, точнее, в процессе своего выполнения распался на ряд полифонических романов. — См. В.Комарович, Ненаписанная поэма Достоевского. — «Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы», сб. I, под ред. Л.С.Долинина, изд-во «Мысль», М. — Л. 1922.
Но, как мы говорили, без драматической предпосылки единого монологического мира.
Об этой особенности Гёте см. в книге Г.Зиммеля «Гёте» (русский перевод в изд. Государственной академии художественных наук, 1928) и у F.Gundolf’a — «Goethe» (1916).
Картины прошлого имеются только в ранних произведениях Достоевского (например, детство Вареньки Добросёловой).
О пристрастии Достоевского к газете хорошо говорит Л.Гроссман: «Достоевский никогда не испытывал характерного для людей его умственного склада отвращения к газетному листу, той презрительной брезгливости к ежедневной печати, какую открыто выражали Гофман, Шопенгауэр или Флобер. В отличие от них, Достоевский любил погружаться в газетные сообщения, осуждал современных писателей за их равнодушие к этим «самым действительным и самым мудрёным фактам» и с чувством заправского журналиста умел восстановлять цельный облик текущей исторической минуты из отрывочных мелочей минувшего дня. «Получаете ли вы какие-нибудь газеты? — спрашивает он в 1867 году одну из своих корреспонденток. — Читайте, ради бога, нынче нельзя иначе, не для моды, а для того, что видимая связь всех дел общих и частных становится все сильнее и явственнее…» (Леонид Гроссман, Поэтика Достоевского, Государственная Академия художественных наук, М., 1925, стр. 176).
