У Гончарова все это рассказано, но рассказано так, как будто Гончаров был неженкой и только поэтому для него путешествие показалось трудным.
Еще много было трудов фрегату «Паллада»: он производил съемку берегов около Кореи, проходил через мели только что открытого Татарского пролива.
«Фрегат „Паллада“ — это рассказ об одном из самых трудных путешествий в истории не только нашего флота.
Тема книги Гончарова — мир, русский корабль на мировых дорогах, богатство мира. В этом Гончаров был только человеком своего времени, но он сумел пройти на корабле и описать этот путь почти с улыбкой, скрыв труд и страх.
Художественное произведение экономно, оно дает в немногом многое. Очерк не может быть простой описью предмета — в нем выделяется главное и неглавное; к этому главному писатель становится в определенные отношения, дает оценку предмета.
Очерк как будто привязан к фактам действительности; часто считают, что он просто обводит ее чертой — контуром, но и здесь существуют свои законы показа главного и неглавного, законы, диктуемые временем, когда написано произведение, и задачами произведения.
Цель путешествия, необходимость путешествия, привлекательность мира, описание того, что уже сделано русскими в Сибири, описание владычества Англии над миром — все это главное в книге, а трудности путешествия хотя и даны, но в скрытом виде, не выделены.
Гончаров даже смеется над собой в письмах и говорит о себе как о путешествующем Обломове.
Но Обломов потерял невесту потому, что не решился переправиться через Неву: шел лед, и мосты были разведены.
Гончаров объехал на старом корабле вокруг света, имея возможность слезть с корабля хотя бы в Англии, и, для того чтобы это противопоставление было совершенно ясно, он ввел в описание путешествия шутку: «…мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого». Он избрал самый трудный способ переправы через реку, и это не дает нам никакого основания сравнивать писателя с Обломовым.
Перед нами рассказ о героическом путешествии, о терпении и подвигах во имя достижения цели.
Уже второе столетие очерковая книга Гончарова не сходит со стола читателя.
Книга была создана в эпоху крымского поражения. Изменялась судьба России, но книга не старела. Многое в ней становилось яснее и договоренное. Отстроился Севастополь, международное положение дало возможность России снова завести флот на Черном море. Все яснее становилось значение Тихоокеанского побережья.
Через двадцать лет после путешествия, в 1874 году, собрались морские офицеры, плававшие на фрегате «Паллада». Среди них присутствовал и Гончаров. По этому поводу писатель дорассказал конец плавания — историю, полную катастроф и стихийных бедствий.
Гончаров обращается к читателю и передает ему свои желания и надежды. Он призывает его к путешествиям, к подвигам, он предупреждает всякие сомнения. Он говорит о том, «сколько вообще расходуется бедного человечества по мелочам, в одиночку…».
Он говорит о том, что «человеку врожденна и мужественность: надо будить ее в себе и вызывать на помощь, чтобы побеждать робкие движения души и закалять нервы привычкою» (3, 144).
Гончаров свою спокойную книгу кончает призывом к подвигу, обещая за подвиг награду: богатые впечатления, знания и истинное товарищество.
Труднейшее путешествие оценено как счастье и как школа мужества.
«Самоубийца Вертер, кончая с жизнью, в последних строках, им оставленных, жалеет, что не увидит более „прекрасного созвездия Большой Медведицы“, и прощается с ним. О, как сказался в этой черточке только что начинавшийся тогда Гёте!»[169]
Так писал Достоевский в «Дневнике писателя». Само название первой главы «Дневника» звучит так: «Вместо предисловия о Большой и Малой Медведицах, о Молитве великого Гёте…»
Это высокий голос, но голос принадлежит Достоевскому.
Вертер перед концом вспоминал и говорил о звездах.
Первый раз Лотта показала ему отрывок из Оссиана: «Звезда сумрачной ночи, как прекрасно мерцаешь ты на западе…» Это начало песен о смерти.
Второй раз о звездах говорит сам Вертер в последнем письме к своей возлюбленной: «Я подхожу к окошку и вижу, моя милая, и вижу еще сквозь вьющиеся и мчащиеся тучи одинокие звезды вечного неба! Нет, вы не упадете! Предвечный хранит вас и меня в своем сердце. Я вижу звезды Возничего, самого приветливого из всех созвездий».
Вот настоящие слова Вертера. Дальше он писал о розовом банте Лотты, сохраненном в кармане фрака.
Широта картины неба, прямое сопоставление мира и человека принадлежит в начале «Дневника писателя» самому Достоевскому.
Достоевский так давно и столько раз прочел Вертера, что отдельные строки романа переставились и слились в его сознании.
Большая Медведица заменила «приветливое созвездие Возничего».
Глубоки были могилы, голоса обывателей, которых слушал и понимал Достоевский.
Но звезды, которые его вели, светят для всего человечества.
Над ночной замерзшей полярной Невой опрокинулся ковш созвездия Большой Медведицы. Желтые птицы огней дремали в тусклых фонарях набережной. Черные липы Летнего сада шумели сухим деревянным слитным стуком.
На крутом шпиле Адмиралтейства золотой кораблик плыл под всеми парусами над огромной ледяной поляной прямо на запад.
Отделенный Летним садом от Невы, на углу Фонтанки и Мойки стоял замок: его и теперь зовут Инженерным. Замок выкрашен в розовую краску; колонны и украшения фасада из серовато-розового камня. Перед входом в замок Павел поставил охрану: Петра на спокойно идущей лошади, и написал: «Прадеду — правнук».
Павел доказывал законность своего пребывания на престоле, думая в этом найти защиту.
Замок окружен садом. Тогда еще не было Малой садовой улицы. Сад шел до Екатерининского канала.
Из угловой комнаты видно Марсово поле — зимой белое, летом покрытое золотистой пылью и почти всегда испещренное солдатскими строями.
Там, в разрыве за Марсовым полем, — круглый памятник Суворову и Нева, которую тогда еще не заслонял горб Троицкого моста.
За Невой прямо из воды вырастают гранитные стены Петропавловской крепости; на них черный ряд пушен. На Неву выходят комендантские ворота. На углу крепости прилепилась маленькая гранитная круглая будка, а за стенами подымается шпиль Петропавловского собора; у костра над шпилем косо стоит ангел.
В 1838 и 1839 годах в Инженерном училище, размещенном в брошенном дворце, в амбразуре окна писал юноша — плотный, светлокудрый, круглолицый, бледный, сероглазый; слегка веснушчатый, немного курносый — сын лекаря Федор Достоевский.
Воспитанники Инженерного училища назывались не кадетами и не юнкерами, а кондукторами. Одна треть учащихся были прибалтийские немцы, треть — поляки.
Вероятно, здесь недавно учился герой пушкинского рассказа «Пиковая дама» — военный инженер Германн. Про него Достоевский в «Подростке» потом говорил:
«Колоссальное лицо, необычайный, совершенно петербургский тип…»
Училище средней руки; окончившие его занимали положение между офицерами и чиновниками. Не вполне было выяснено, имеют ли они право носить усы или только бакенбарды.
Помещение после убийства Павла небрежно изменено, но не отремонтировано.
Оно сырело в туманах над неширокой Фонтанкой, над Мойкой.
Все знали, где был тронный зал императора, где спальня Павла, в которой его задушили. Показывали место на стене: здесь шел ход, теперь заложенный; он вел к каналу, где должна была стоять лодка на случай бегства императора. Не уплыл от смерти обитатель дворца. Теперь большие комнаты заставлены зелеными плоскими кроватями со скупыми суконными, тщательно заправленными одеялами.
Федор Достоевский жил в круглой камере, в спальне роты, выходящей на Фонтанку. Здесь он писал, поставив свечу в жестяном шандале; здесь сидел и читал.
Внизу грязно-белый лед в гранитных набережных Фонтанки; цепной, в один пролет, стушеванный туманом, мост висит над ним.
Нева спрятана за деревьями и туманом. Медный всадник вспоминался постоянно: казалось, что только тот бронзовый человек на жарко дышащем загнанном коне тверд и постоянен в тумане, там, за окном.
То, что для нас история, было тогда вчерашним днем. С восстания декабристов прошло только четырнадцать лет. На Сенатской площади говорили, понижая голос.
Юноша из Инженерного замка воспитывался сперва на Карамзине и Анне Радклиф, но он хорошо знал Пушкина и переписывался с братом Михаилом — инженером и переводчиком — о Шиллере, Гёте, Корнеле, Расине.
