1.2.6. РИМСКИЙ ПЕРИОД *
Мы кратко рассмотрели развитие грамматического учения в Древней Греции. Работы латинских грамматистов заслуживают меньшего внимания. Хорошо известно, что во всех областях науки, в искусстве и литературе римляне находились под сильным влиянием греческой культуры. Начиная со II в. до н. э. (а в некоторых случаях и ранее) римские аристократы заимствовали многое из греческой культуры и системы образования. Их дети учились говорить, читать и писать не только по-латыни, но и по-гречески и нередко завершали образование в крупных греческих центрах философии и риторики. Поэтому нет ничего удивительного в том, что латинские грамматисты почти полностью восприняли греческие образцы. Влияние александрийцев и стоиков прослеживается в работах Варрона (I в. до н. э.), посвященных латинскому языку. В Риме, как и в Греции, грамматическое учение было подчинено философии, литературе и риторике. Продолжался спор об аналогии и аномалии; этот вопрос, как и другие грамматические вопросы греческого учения, обсуждался отнюдь не только грамматистами. Об этом свидетельствует, в частности, грамматический трактат Юлия Цезаря «Об аналогии», посвященный Цицерону (этот трактат был написан во время галльской войны) [18].
Римские грамматисты следовали греческим образцам не только в общем взгляде на язык, но и в отдельных частностях. Обычно латинская грамматика, подобно грамматике Дионисия Фракийского, состояла из трех частей. В первой части давалось определение грамматики как искусства правильной речи и понимания поэзии; здесь же говорилось о буквах и слогах. Во второй части рассматривались части речи и с большими или меньшими подробностями разбиралось изменение частей речи по временам, родам, числам, падежам и т. п. Третья часть посвящалась вопросам стиля; в ней предупреждались частые стилистические ошибки и варваризмы, а также приводились рекомендуемые обороты речи.
При рассмотрении частей речи латинские грамматисты внесли в греческое учение лишь те незначительные изменения, которые были продиктованы очевидными различиями между латынью и древнегреческим. Структурное сходство этих языков утвердило точку зрения, согласно которой грамматические категории, выработанные древними греками (части речи, падеж, число, время и т. д.), являются универсальными для языка вообще. Эта точка зрения сохранилась и в работах средневековых грамматистов.
В поздний период римского грамматического учения, к которому относятся труды Доната (около 400 г. н. э.) и Присциана (около 500 г. н. э.), как и в александрийский период, господствовал классицизм. Грамматики Доната и Присциана, задуманные как нормативные и используемые в качестве учебников латыни в средние века и вплоть до XVII в., описывали не современный язык, а язык классических авторов — прежде всего Цицерона и Виргилия — и тем самым сохраняли «классическое заблуждение» в общем подходе к развитию языка.
1.2.7. СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ПЕРИОД *
В средневековой Европе исключительно важное моего в образовании занимала латынь. Хорошее знание латыни было необходимым как для светского, так и для церковного поприща. Латынь была не только языком священного писания и католической церкви, но и международным языком дипломатии, науки и культуры. Поскольку латынь оставалась тем не менее иностранным языком, преподаваемым в школе как для практической надобности, так и в общеобразовательных целях, появилось много латинских учебников; многие учебники опирались на грамматики Доната и Присциана. В отличие от других языков латынь была прежде всего языком письменности. Что же касается устной латыни, то в разных странах были приняты разные способы произношения. Этот факт казался подтверждением традиционного взгляда, согласно которому письменный язык главенствует над устным.
Многие открытия в области грамматического анализа латыни были сделаны средневековыми учеными, и эти открытия явились частью того, что теперь мы называем традиционной грамматикой. Однако философский фундамент, на котором основывалось исследование языка в период позднего средневековья, имеет гораздо большее значение, чем частные вопросы грамматического анализа латыни.
XIII век ознаменовался бурным расцветом всех областей науки; выдающиеся умы того времени под влиянием вновь открытых трудов Аристотеля и других греческих философов пытались свести все науки — в том числе и грамматику — к таким утверждениям, истинность которых может быть выведена из ограниченного набора исходных принципов. Подобно греческим стоикам, философы-схоласты того времени рассматривали язык прежде всего как средство познания действительности. Поэтому главное место в их исследованиях занимали вопросы значения, или «обозначения» (signification). Действительно, в средние века так много работ носило название «De modis singnificandi» ['О способах обозначения'], что грамматистов того времени часто называют «modistae». Рассматривая науку как поиск универсальных и неизменных причин, схоласты стремились вывести категории грамматики из категорий логики, эпистемологии и метафизики; говоря точнее, они пытались вывести категории всех четырех дисциплин из одних и тех же общих принципов. При этом они принимали в основном грамматические категории, известные из трудов Доната и Присциана. Несогласие средневековых грамматистов с Донатом и Присцианом касалось отнюдь не конкретного описания фактов латинского языка, а именно научного объяснения этих фактов, которые, по мнению схоластов, следовало выводить из постулируемых ими исходных «причин».
Для схоластов задача научной (или «спекулятивной») грамматики сводилась к обнаружению тех принципов, в соответствии с которыми слово как «знак», с одной стороны, отражается в человеческом сознании, а с другой стороны, соотносится с обозначаемой вещью. Эти принципы предполагались неизменными и универсальными. Ибо как иначе мог язык быть средством истинного знания? По мнению грамматистов, придерживавшихся спекулятивного взгляда на язык, слово выражает природу обозначаемой вещи отнюдь не непосредственно, но представляет вещь как существующую особым образом (modus) — как субстанцию, как действие, как качество и т. п. — в зависимости от принадлежности слова к той или иной части речи. В этом случае грамматика — это не что иное, как философская теория частей речи и характерных для них «способов обозначения». (Отметим, что слово «спекулятивный» применительно к грамматике схоластов не следует понимать в современном уничижительном смысле, а нужно связывать его с общим взглядом схоластов на язык как на «зеркало» (по латыни — speculum), которое «отражает» «реальность», лежащую в основе явлений физического мира. Эту же метафору использовали стоики.)
Нам, конечно, легко упрекать схоластов в том, что в своих определениях они допускали порочные круги и что их взгляды на грамматику очевидным образом не верны. Ведь им казалось абсолютно ясным, что способы обозначения с необходимостью совпадают с философскими категориями «бытия» и «понимания». Но прежде чем просто отвергнуть лингвистические построения схоластов как не заслуживающие внимания (что часто и делается), полезно выяснить, относится ли наше неприятие этих построений только к терминологии того времени или к чему-либо еще. Для доказательства очевидной абсурдности схоластических рассуждений часто приводят цитаты такого рода:
«Сущность грамматики едина для всех языков, хотя грамматика может случайно варьироваться от языка к языку в отдельных частностях»;
«Тот, кто знает грамматику одного языка, знает сущность грамматики вообще. Если же, однако, он не может говорить на другом языке или понимать того, кто говорит на нем, это проистекает из-за различий в словах и их формах, которые по отношению к самой грамматике случайны».
Первая цитата принадлежит Роджеру Бэкону (1214—1294), вторая — неизвестному автору того же времени. Подобного рода утверждения хочется сразу же отвергнуть на основе современных представлений о языках. Действительно, мы не склонны считать грамматические различия между французским и английским или русским и английским несущественными и случайными. Что же касается утверждения схоластов относительно универсальности грамматики, то оно, скорее всего, объясняется главенствующим положением латыни в средние века и второстепенной ролью новых языков, многие из которых непосредственно произошли из латыни или находились под ее сильным влиянием. Несомненно, особое положение латыни было важным фактором в развитии учения об универсальной грамматике. Однако схоластические взгляды на язык сохранились и в эпоху Возрождения, для которой характерен интерес к национальным языкам и литературе. Что же касается схоластических утверждений, процитированных выше, то если освободить их от таких метафизических понятий, как «сущность» и «случайность», то они сводятся к следующему: во всех языках имеются слова для выражения одних и тех же понятий, и все языки обнаруживают одни и те же части речи и общие грамматические категории. К вопросу о том, насколько верно это положение, мы вернемся в дальнейшем (см. гл. 7 и гл. 8). Сейчас лишь отметим, что в предложенной формулировке оно было бы, вероятно, принято многими из тех, кто ныне громогласно заявляет о своем неприятии учения схоластов.
