с булавочную головку, вреху же у нея несть, ни гною въ ней несть же, а сама багрова».
Сначала Василий III не обращал на «болячку» внимания и ездил даже в свои имения. Но боль становилась все сильнее. «Наутрия же, в понедьльник, князь великою нужею донде до мылни; и за столом седе в постелных хоромехь нужею». И хотя великий князь старался превозмочь болезнь и даже ездил охотиться, ему становилось все хуже, «болезью же обдержим скорбяще».
Далее события развивались так. «И нача к болъзни своей призывати князя Михайла Лвовича Глинскаго; а к Москве посла воскоре по дохторов своих по Миколая по Булева да по Фефила. И Миколай и Фефил приехаша, и по совету со князем Михаилом со Лвовичем начаша прикладывати к болячке муку пшеничную с медом пресным и лук печеной, от того болячка нача рдетися; они же начаша прикладывати и учинися на болячке аки прыщь мал и появися въ ней мало гною».
Но состояние Василия III не улучшалось, и так как он уже не мог сесть на коня, его пришлось из имения, где он находился, выносить на носилках. «А из болячки мало гною изсякаючи, верху же у нея несть; рана же у нее аки иглою уткнута, а не прибудет ея, ни убудет. И повеле же князь велики прикладывати масть к болячке, и нача из болячки итти гной помалу, и поелику болши, яко до полутаза и по тазу».
Но и это не помогло. «И тогда же в грудех ему быоть тягость, и того ради взяша горошки и семяннники, и с того пронесе ему на низ, а болезнь его тяжка; и после того порушися ему ества, не нача ести».
Летописец подробно описывает ход болезни: снова «выйде из болячки гною, яко боле таза, и выйде из нее стержень боле полуторы пяди, но еще не весь стержень выйде из нее; князь же велики о том обвеселися, чая болезни своея облегчения».
Василий III решил, очевидно, применить к своей болезни какой-то другой способ лечения и, невзирая на присутствие врачей, послал за Яном Малым – одним из своих придворных, который был у него гетманом и, очевидно, занимался знахарством: «Посла к Москве по гетмана своего по Яна по Малого; Ян же воскоре приеде и нача прикладывати к болячке масть обычную, от Яновы же масти мало оток поля-же». Из Волоколамска Василия III привезли в монастырь «в каптане и не исхождаше от постели нимало, но пребываше на постели, и обращаху его со страны на страну, понеже изнеможе от зелные болезни и брашна мало вкушаше».
По дороге в Москву князь остановился в селе Воробьево, «и бысть в Воробьеве два дни, от болезни зелныя стража и изнемогающе».
Не стало ему лучше и в Москве, куда его вскоре привезли «и внесоша его в постелные хоромы». Состояние продолжало ухудшаться: «Князь же велики велми скорбяще и изнемогающе, болезни же своей не чуяше, а раны у него не прибываше, токмо дух от нея тяжек. Идущи же из нея нежди смертный, и призва тогда… и докторов своих Николая Булева да Фефила, чтобы прикладывати к болячке масть, или бы нечто пустити в рану, чтобы от нея духу не было».
Свои советы по лечению начал давать великому князю его приближенный, боярин Михаил Глинский. «И нача ему говорити боярин его Михайло Юрьевич, тешачи государя: «государь князь велики! чтобы водка нарядите и в рану пущати и выжимати; ино, государь, ведячи тебя государя такова истомна, чтобы, государь, спустите с день или с два, чтобы было, государь, хотя мало болезни твоей облегчение, ино бы тогда водки пустити».
Только в этот момент, как говорится в летописи, к царю был приглашен врач Николай Булев. Древнерусский историк пишет: «Князь велики призва Николая и нача ему говорити: «Брате Миколае! видел еси мое великое жалованье к собе; мощно ли тобе что сотворити, масть или иное что, чтобы облегчение болезни моей?» Миколай же отвеща великому князю: «видел есми, государь, к собе твое государево жалованье великое: аще бы мочно, тело бы свое раздробил тобя ради государя, но моя мысль не имет опричь Божией помощи». Князь же велики отвратися и нача говорити детем боярским и стряпчим своим: «братие! гораздо Миколай надо мною познал мою болезнь, нечто непособная».
Будучи уже при смерти, Василий III сказал священнику: «видиши сам, что лежу болен, а в разуме своем». Конец его жизни приближался; «не нача языком изглаголывати… и тогда рука его правая не начат подъиматися… Преставижеся князь велики Василей Иванович… месяца декабря в 3» [134].
Таким образом, летописец начала XVI в. приводит почти клиническое описание хода заболевания, которое было, по всей вероятности, гнойным воспалением тазобедренного сустава (гнойный артрит). Способы лечения – обычные в то время при подобных заболеваниях – эффекта не дали (да и не могли, наверное, дать).
Вот как комментировал это в начале XIX в. В. Я. Джунковский, один из первых историков медицины России: «По случаю приключившейся Великому Князю болезни, которая, вероятно, не что иное была, как веред, помянутые врачи прикладывали к оному муку пшеничную с медом пресным и лук печеной, от чего, как пишется, болячка стала рдеть» [135].
Терапевтические и хирургические методы
Древнерусские летописи в известной мере позволяют нам судить о тех заболеваниях, которые были распространены в средневековой России. По количеству пострадавших преобладали тогда, как и в других странах Европы, «моровые болезни», прежде всего чума, хотя отмечались эпидемии и других заболеваний.
Чума, «черная смерть», была страшным наказанием, не щадившим никого. Так, в середине XIV в. случился «великий мор», погубивший множество людей. Он принесен был по Волге «с низу» в Нижний Новгород, откуда перекинулся в Коломну, из Коломны в Переяславль-Залесский, а на следующий год (1364) появился в Москве и во всех московских волостях. В Переяславле в иной день умирало 20–30, порой 60 и 70 человек; как свидетельствовал летописец, «а таковы дни бывали – поболе ста человек на день умирало».
Новое испытание постигло страну через несколько десятилетий. В XV в. (1417) летопись сообщает, что опять был великий мор (и, судя по всему, той же болезни – чумы) в Новгороде, Пскове, Твери, Дмитрове, Москве, многих других местах. Летописец утверждал, что «на Москве начался мор злее первого (т. е. происходившего в XIV в.), живые не успевали мертвых погребать».
Об этом же – об эпидемиях повальных болезней – говорилось не только в летописях, но и в свидетельствах иностранцев, побывавших тогда в России. Так, английский купец Джером Горсей писал, что в 1575 г. в стране было «моровое поветрие», а потом
