при тех или иных болезнях, например, «Указ, как великия язвы лечить…», или «Ащели займется задний проход…», или «О кровопущении» и пр. Тому, кто помогал при лечении ран, в том числе огнестрельных, предназначался такой совет: «Аще ли кого пострелят, и остоится в нем пулька или стрела, ино взять язык заечей сырой или сухой, розмоча его, кстати и приложить к ране: ино выдет вон тотчас». А вот что следовало делать при лечении геморроя: «Аще у которого человека чечуй бывает, и кишки вон выходят, в ренском или в пиве по 1 – золотника не етчи… от нужи в вине… траву чечуйную» [195].
Бесспорно, очень многие старинные медицинские рукописи не дошли до нас, хотя есть все основания считать, что они существовали. Так, В. М. Флоринский, описывая «Зелейник, или Травоврач», нашел, что в заголовке указан год 1306, т. е. начало XIV в.: он вполне оправданно считал, что эта дата имеет большое значение «как намек на сохранившееся у переписчика предание о времени происхождения первых рукописных русских травников» [196]. Конечно же, были и еще более древние рукописи.
Не следует, впрочем, идеализировать все без исключения старинные медицинские рукописи. В некоторых из них пропагандировались знахарские, нерациональные и даже вредные способы лечения, предусматривавшие, например, применение экскрементов человека и животных. Очень много было рекомендаций от порчи, колдовства и пр.: это были главным образом заговоры и заклинания. Думается, что все это появлялось в лечебниках благодаря безымянным переводчикам, среди которых попадались, увы, не всегда образованные и даже грамотные люди.
Однако отличительной особенностью старинных медицинских рукописей, и это следует подчеркнуть особо, было то, что в них не содержалось историй о «чудесных исцелениях» – в отличие от старинных летописей религиозного содержания, где порой причудливо перемешивались реальность и легенда.
Так, «Житие Сергия Радонежского» (XIV в.) описывает, как в зимнюю стужу некий богомолец принес в монастырь Троицы в Радонеже больного сына, но за монастырским порогом тот уже не подавал признаков жизни. Отец ушел за гробом, а когда вернулся, застал сына… живым. Молившийся подле Сергий объяснил, что отрок окоченел от стужи, а в теплой келье отогрелся. Богомолец решил, что мальчика воскресила молитва, на что старец сказал: «Прежде бо объщаго воскресения не мощно есть ожити никому же». Неудивительно, что множество больных приходило в Радонеж за исцелением, в уверенности, что там врачуют и душу, и тело [197].
Таково же описанное в Степенной Книге «Чюдо преподобного Никиты Переяславского о исцелении князя Михаила Черниговского». Правда, о болезни князя было сказано лишь, что «случи же ся ему Божием попущением недугом тяжким одержиму быти, яко и все составы тела его разслабиша» (речь, видимо, шла о психическом заболевании. – М.М.). Лечил его «старец свят и преподобен именем Никита, имея Богом дарованную ему благодать чюдотворения, еще в теле сый, источники целеб изливает приходящим к нему с верою». В конце концов князь выздоровел – «прощен бысть от тяжькаго недуга» [198]. Примерно такой же характер носила другая история – об исцелении душевнобольного, тоже изложенная в Степенной гниге, в главе «Чюдеса святых».
«Ин человек, Феодор именем, родом бе града Кашина, служаше вельможе Тверьскому Борису Захарьину, иже бе ему честен и любим. И случися ему ума отступите до толика, яко не ведый, камо грядет, или чьто глаголет, и нелепая глаголаше. Господину же его Борису много бысть попечение о нем, понеже любим бе ему; и врачеве мнози прихождаху к нему, ничьтоже пользы сотвориша ему. Последи же прежде ему во ум, и посла клевреты его во град Ярославль в монастырь Святого Спаса, идеж е гроб святых чюдотворцев.
Егда же бывшю ему на пути, нападе на него лют недуг, яко и плоть свою огрызаше и клеврет своих, везущих его, ураняше. Они же едва удержа его и наложиша на него южа железна, тако же и на руку и на ногу. Егда же привезоша его во град Ярославль, и повезоша его в монастырь Святого Спаса с великою нужею: водим бе шестью человек.
Егда же приведоша его в церьковь, идеж лежат мощи святых, архимарит же и священницы начаша молебны пети о нем Господу Богу и Пречистой Богородицы и святым чюдотворцем; и воду освещав, начаша его кропити. Он же молитвами святых здравым смыслом начать со слезами молится Господу Богу и Пречистой Его матери и святым юдотворьцем и приложился к мощем их.
О неизреченное чюдо, братие! И в том часе спадоша южа железныя с выя больнаго и с руку и с ногу, и абие здрав бысть человек той и умолен цел. Вси же, ту видевше скорее чюдотворение, и удивишася и прославиша Бога и святых Его угодников и чюдотворцов, Феодора и Давьгда и Констянтина. Человек же исцеленный здрав и смыслен отиде в дом свой, радуяся и славя Бога» [199].
Что можно сказать о подобных «чудесных исцелениях», коих немало в древних рукописях религиозного характера?
«Чудеса, – писал известный русский историк В. О. Ключевский, – были естественным выражением веры к святому, распространявшейся в окрестном населении». Что же касается «проверки» этих чудес, то, как замечал Ключевский, «в монастырской братии и среди мирского общества относились неблагосклонно к мысли о такой поверке даже и тогда, когда она выходила не из личного сомнения, а из церковных требований, и производилась церковным порядком» [200].
Такова же была точка зрения и историков медицины. «Русские монастыри в XI и XII вв. были единственными местами, где больные могли находить убежище и получать облегчение или исцеление от своих страданий, – считал историк медицины В. Ф. Бушуев. – Слава обителей создавалась главным образом (чудесными) исцелениями больных. На исцелениях же создалось материальное благополучие монастырей: они привлекали массы богомольцев и прилив пожертвований» [201]. В этом, может быть, и состояла одна из причин происходивших в этих монастырях многочисленных «чудесных исцелений», о которых сообщалось в древних рукописях.
Впрочем, последняя история, о которой говорится в Степенной Книге, для нас ценна тем, что позволяет составить представление об обращении с душевнобольными в средневековой России. Подобное обращение было характерно: это подтверждает описанное в «Житии Варлаама Хутынского» чудесное исцеление некоего простолюдина – жителя Великого Новгорода, «страждующего от духа нечистого», т. е. страдавшего душевным (психическим) заболеванием. Его соседи и друзья, «ердоболя же его женяху за ним и вязаху его путы железными и бяху возложены на нем железа тяшка над концы развязавше пожаху его на концы едином по пяти человек» [202].
Таким образом, заковывание «в железо» и другие подобные методы обращения с душевнобольными у нас были точно такими же, как и в Западной Европе того времени.
