Меня немного заботит ее неуместная в будущей ситуации свободолюбивость, граничащая порой с бравадой, ее сильный характер, ее способность влиять на окружающих. Смогут ли мои помощники противостоять этому влиянию?
Ее влияние на меня, видимо, выражается в том, что я невольно тороплю, форсирую обследование.
Чувствую, что Ирина знает о принятом мной решении. При встречах она молчит. С улыбкой смотрит на меня. А в глазах все тот же неизменный вопрос: когда же?
…Операция позади. Все прошло благополучно. Тело Ирины опять обрело естественные формы.
Первые после операции сутки Ирина провела в послеоперационной палате, выходя из наркозного сна, обретая нормальные ощущения и восприятие внешнего мира.
А через сутки, увидев ее в палате, на своем месте, я был поражен. Она лежала распластанной на спине в большой гипсовой повязке, простиравшейся от коленных суставов почти до основания шеи… А губы были ярко накрашены, темные глаза блестели — в них таилась задорная улыбка, в черные волосы была вплетена большая ярко-красная роза… «Вот тебе на! Ну, прямо Кармен», — подумал я, глядя на цветок.
А еще через сутки я застал следующую картину…
Лежа в постели, Ирина, весело смеясь, напевала какой-то задорный мотив и всеми частями тела, свободными от гипса, руками, головой, частью ног, исполняла быстрый ритмичный танец. И это — через два дня после тяжелейшей операции! Палата настолько была увлечена Ириной, что, войдя, я долго стоял, прежде чем был замечен ее обитателями.
Послеоперационный период Ирина провела безукоризненно. Она безропотно подчинялась всем требованиям, безотказно выполняла все лечебные назначения, принимала лекарства.
Еще до операции ее предупредили, что после вмешательства ей придется пробыть в клинике не менее четырех, пяти месяцев. Она много читала, вязала, занимала своих соседей рассказами. Ровная, спокойная, уравновешенная, приветливая и доброжелательная…
Периодически ее навещал муж, который приезжал издалека… Складывалось впечатление, что у них самые теплые и добрые отношения.
Три месяца я не знал забот. Ирина вела себя безукоризненно. И это — несмотря на ее характер. И это — несмотря на трудный для нее послеоперационный период.
К концу третьего месяца в поведении Ирины я уловил какие-то изменения. Хотя внешне это ни в чем не выражалось, но я почувствовал, что настроение Ирины изменилось. В нем появилось беспокойство. А вскоре она заговорила о возможности сокращения сроков пребывания ее в клинике. Мой отказ она встретила спокойно. И опять в течение двух недель безукоризненное поведение. Никаких вопросов. Ни слова о досрочной выписке. А затем Ирину будто подменили. Она стала настойчиво требовать выписки. На мой вопрос: чем вызвано? — не отвечала. Вначале я пытался шутливым ответом отвлечь ее, затем объяснить ей всю опасность досрочной выписки. Наконец, я взывал к ее разуму, к тем обязательствам, которые она взяла на себя перед операцией… Все мои доводы были тщетны. Все настойчивее и тверже Ирина требовала отпустить ее домой. Дело дошло до слез. Ирина и слезы казались мне несовместимыми. Я понял, что что-то значимое заставляет ее решиться на такой шаг.
Во время очередного нашего разговора и ее настойчивых просьб о выписке я сказал, что только очень серьезные обстоятельства должны послужить поводом для такого поступка, как досрочная выписка. Она мне сказала, что такие обстоятельства наступили… Муж… Она должна выяснить, почему так долго его нет? Почему он не приезжает? Она знает, что долго без нее он быть не может. У него мягкий характер. Он отбивается от рук. Она должна поехать домой. За детей она спокойна. А вот муж требует заботы…
Я распорядился выписать Ирину домой. И она уехала. Уехала, даже не простившись со мной. Уехала отстаивать свое счастье…
Ирина полностью поправилась. Не так давно она приезжала ко мне в клинику. Показаться… И всякий раз, когда я вижу Ирину или вспоминаю о ней, я ассоциирую ее с Кармен — свободолюбивой, верной своим чувствам, своим велениям. С той Кармен, что показал миру великий Бизе.
Мои настоятельные рекомендации как можно скорее подвергнуться оперативному лечению он категорически не принимал, ссылаясь на то, что в Гомеле, где он лечился сразу после случившейся с ним беды, его предупреждал врач, что ни в коем случае не следует соглашаться на операцию, которую ему будут предлагать…
В августовский жаркий полдень ко мне на дачу приехал коллега-врач с просьбой посмотреть молодого научного сотрудника одного из математических институтов СО АН СССР, у которого был осложненный перелом шейных позвонков… Через полчаса я сидел у постели пострадавшего.
Женя П., молодой человек двадцати шести лет, во время отпуска отдыхал под Гомелем. Купаясь, он нырнул на мелководье и, ударившись о дно водоема, сломал один из шейных позвонков, задний отломок которого повредил спинной мозг. Первый месяц после случившегося несчастья Женя лечился в гомельской больнице, куда был доставлен сразу же с места происшествия. Лечили его общепринятыми традиционными методами, которые широко применяются на протяжении многих лет в хирургических лечебных учреждениях нашей страны, да и не только нашей. Суть этих методов заключается в создании покоя поврежденному отрезку позвоночника путем наложения скелетного вытяжения за кости свода черепа, назначении соответствующих лекарств и уходе за пострадавшими. Казавшийся в относительно недалеком прошлом совершенным и эффективным, в настоящее время такой метод лечения осложненных повреждений шейного отдела позвоночника весьма далек от совершенства и допустим как временная мера в руках недостаточно готового к оказанию помощи врача до проведения квалифицированной помощи.
Когда прошли общие явления, поражающие организм человека при травме, и общее состояние Жени несколько улучшилось, его решили перевезти для последующего лечения домой, в Новосибирск. И вот лечивший его врач, видимо, недостаточно сведущий в вопросах лечения осложненных повреждений позвоночника и, несомненно, мало воспитанный и подготовленный в вопросах медицинской деонтологии и этики, перед отъездом предупредил Женю о якобы существующей опасности оперативного лечения, которое ему, видимо, будут предлагать и на которое ему ни под каким видом не следует соглашаться…
Он лежал в постели. Минимальные движения в пальцах одной из рук — вот все, что осталось от подвижного, ловкого в недалеком прошлом, молодого тела. Он был совершенно беспомощен.
Осмотр Жени, данные лабораторных исследований и рентгенограммы с несомненностью указывали на то, что сломанный позвонок сдавливает шейный отдел спинного мозга.
Единственной реальной возможностью как-то помочь Жене, улучшить его состояние была попытка оперативным путем освободить сдавленный спинной мозг.
И решающим фактором в максимально благоприятном исходе было время.
Чем скорее, тем лучше, тем больше шансов на вероятность восстановления деятельности спинного мозга, тем более совершенно восстановится проводимость волокон спинного мозга, тем больше этих волокон восстановит свою деятельность.
Чем скорее, тем благоприятнее исход.
…Итак, необходимо освободить от сдавления спинной мозг, а сделать это можно только оперативно. И если порой эффективность предполагаемого оперативного вмешательства предположительна, сомнительна, спорна, то в случае с Женей она была абсолютно бесспорной, настоятельной, необходимой…
Я сказал об этом Жене. Подчеркнул, что предлагаемое ему оперативное вмешательство крайне необходимо. В ответ на мои рекомендации я услышал то, с чего начал свой рассказ. Был я таким ответом весьма озадачен. Обычно обращающиеся ко мне пациенты беспрекословно соглашаются на мои рекомендации и предложения. А тут вдруг — отказ. Отказ неразумный. Отказ во вред своему здоровью, своему благополучию. Отказ вопреки здравому смыслу.
Когда я узнал причину отказа, я попытался убедить своего пациента в том, что он заблуждается. Пытался всякими разумными доводами доказать ему необходимость операции. Я рисовал ему мрачные картины последствий неустраненного сдавления спинного мозга. Все мои усилия были тщетны. Никакие разумные доводы не действовали.
На меня смотрели чуть упрямые, чуть иронические глаза лежащего в постели совершенно беспомощного молодого человека, ужасного в своей беспомощности, ужасного в своем нежелании прислушаться к совету, который давал ему возможность как-то улучшить свое состояние, получить какую-то перспективу на будущее.
Мои уговоры ни к чему не приводили. В ответ на них я слышал пространные рассуждения человека — специалиста в области физики и математики, положения которых он переносил в сложнейшую жизнедеятельность пострадавшего позвоночника и спинного мозга. Он пытался математическими расчетами доказать мне нецелесообразность моих предложений. Он требовал от меня абсолютно достоверных доказательств. Он требовал от меня надежных гарантий, подтверждающих мои предложения и рекомендации. Этих гарантий дать ему я не мог.
