Встретил он меня радостно. Однако в его устремленном на меня ищущем взоре я усмотрел утаиваемое им беспокойство, тревогу, надежду на то, что я эту тревогу рассею… Но было что-то, отчего я понял: оптимизму пришел конец. Борис Александрович, видимо, стал подсознательно предполагать возможность плохого конца. Иллюзии он утратил. Но внешне это ни в чем не выражалось. Та же приветливость. Разговоры обо всем. И ни одного вопроса о своем состоянии.
Борис Александрович рассказал мне, что примерно за две недели до моего приезда он почувствовал резкие боли в крестце. Эти боли быстро усиливались, порой становились нетерпимыми. А вот несколько дней тому назад нарушилась функция мочевого пузыря. И в этой ситуации, понятной мало-мальски грамотному врачу, цепляясь за последнюю соломинку надежды, он сам стал объяснять мне причины случившегося ухудшения. Всячески отбрасывая и отталкивая от себя реальную причину, мысль о которой все более и более овладевала им, он объяснял свое состояние различными легко устранимыми случайностями, ссылаясь на свой многолетний врачебный опыт. Этим самым он отстаивал себя, защищал себя от близившейся трагедии.
Ему нужно было очень немного, чтобы опять вернуться к спасительной неправде и мысленно уверовать в нее. И я включился в игру…
Назавтра Борис Александрович был перевезен в свой институт. Я осмотрел его. Снял повязку. Сделал рентгеновские снимки.
Самые худшие предположения стали действительностью. Не оставалось каких-либо сомнений в том, что проявили себя множественные метастазы в области крестца и спинного мозга, что дни больного сочтены…
Здесь, в стенах института, в котором работал, а теперь погибал Борис Александрович, я увидел подтверждение сложившимся у меня представлениям о его человеческих качествах. Увидел в отношении к нему со стороны сотрудников, коллег и товарищей. Все те дни, которые находился я в том южном городе, друзья Бориса Александровича окружали меня вниманием и заботой, приветливостью. Они возили меня по городу, его близким и далеким окрестностям, знакомили с достопримечательностями. От этих людей я услышал много хорошего о Борисе Александровиче, прежде всего, как о человеке прекрасных душевных качеств, о человеке с «круглосуточным» пониманием дружбы и товарищества, человеке долга и чести.
С тяжелым чувством случившейся несправедливости возвращался я домой. Погибал человек, полный сил и энергии, в расцвете своих физических и умственных сил. Погибал врач, который всю свою жизнь боролся с тяжкими недугами людей. Погибал от того недуга, с которым он в течение всей своей врачебной жизни боролся, спасая больных людей.
И таких безошибочных диагнозов было во сто крат больше, чем счастливых ошибок, подобных диагнозу у Мирзоева.
По формальным признакам, и у Галины Георгиевны диагноз казался достоверным и не вызывал сомнений. Он подтверждался неоднократными консилиумами специалистов. Меня тревожило то, что при динамическом наблюдении — наблюдении на протяжении отрезка времени — процесс в телах позвонков распространяется все более и более. Вместе с тем общее состояние Галины Георгиевны не ухудшалось. Она неплохо выглядела, хорошо ела, удовлетворительно спала. Хотя она и понимала, о чем идет речь, но вела себя на удивление спокойно, и свойственная ей выдержка не покидала ее. Внезапно у нее исчезли боли. Все это несколько противоречило наличию прогрессирующей злокачественной опухоли в позвонках, однако не в такой степени, чтобы отказаться от этого ужасного диагноза.
Шло время. Меня крайне беспокоило то, что фактически никакое лечение Галине Георгиевне не проводится. Пусть малоэффективное, пусть малонадежное, но все же лечение, которое пусть не излечивает, но иногда облегчает судьбу подобных пациентов. Так как данных за оперативное лечение было недостаточно, встал вопрос о лучевой терапии. В нашей клинике подобное лечение провести было нельзя из-за отсутствия соответствующей аппаратуры, которая не предусматривается моей специальностью. Было найдено целесообразным перевести Галину Георгиевну в специализированное лечебное учреждение, где квалифицированно занимаются лучевым лечением опухолей. Поскольку пациентка была жительницей другого города, было целесообразно перевести ее в специальную онкологическую больницу, которая расположена в ее родном городе. Галине Георгиевне сказали, что воспалительный процесс, который имеется у нее, следует лечить лучевой энергией — это и есть причина перевода. И в этот момент эта удивительно мужественная женщина не изменила своей выдержке. Она оставалась совершенно спокойной, сверхкорректной и вежливой. И это несмотря на то, что Галина Георгиевна, несомненно, поняла, о чем идет речь. Ведь она была медиком и прекрасно сознавала, куда клонится дело.
И Галину Георгиевну увезли.
Время от времени ее муж сообщал мне по телефону, что специалисты онкологической больницы подтверждают диагноз вторичной метастатической злокачественной опухоли тел позвонков, по поводу чего и проводят ей лучевое лечение.
Прошло полгода. Лучевое лечение было закончено. В состоянии пациентки явного ухудшения не наступило. Более того, исчезнувшие еще во время пребывания в клинике боли в грудном отделе позвоночника больше не появлялись. Во время одного из телефонных разговоров муж Галины Георгиевны сообщил мне, что у нее появились боли ниже — в крестце. Это очень насторожило меня: не появились ли новые метастазы, новые очаги опухоли?
Я попросил выслать мне рентгеновские снимки, которые были сделаны после окончания лучевой терапии. Вскоре я получил эти спондилограммы и заключение специалистов-онкологов, которое гласило, что у Галины Георгиевны имеется метастатическая злокачественная опухоль в телах грудных позвонков. Казалось бы, куда яснее? И все же… И все же два обстоятельства смущали меня. Во-первых, длительная ремиссия болезни и благополучие пациентки. Во-вторых, я увидел, что на спондилограммах обозначалось восстановление контуров ранее разрушенных тел позвонков. Контуров пусть не четких, пусть измененных по форме, но, несомненно, восстановленных. Спондилограммы, произведенные несколько позже, подтвердили наличие восстановительных процессов в телах позвонков и прогрессирующее, продолжающееся уплотнение костной ткани. В нижележащих отделах позвоночника при рентгеновском обследовании никаких ненормальностей выявлено не было, хотя пациентка и продолжала жаловаться на боли в пояснично-крестцовом отделе позвоночника, возникающие при определенном виде движений.
Я решил подвергнуть Галину Георгиевну оперативному лечению. При этом мною руководило следующее. Если это процесс злокачественный, опухолевый, тогда операция будет чисто диагностической, то есть уточняющей окончательно истинный диагноз. Раз и навсегда будет решено, чем больна Галина Георгиевна, так как дальнейшая неизвестность была непосильна и ей и ее близким. Если же допущена ошибка (а к этому появились, пусть весьма шаткие, но все же основания!), и процесс окажется не злокачественным, то оперативное вмешательство будет продолжено в радикальную операцию, которая излечит пациентку. И пациентка и ее близкие на операцию согласились.
Вскоре Галина Георгиевна вновь появилась в клинике. Внешне она не изменилась. Не похудела и не побледнела. Оставалась все такой же спокойной и выдержанной. Ни единым словом она не обмолвилась о своей болезни и предстоящей операции. Ее не беспокоили боли в грудном отделе позвоночника и в грудной клетке, как это было в начале заболевания. Лишь при поворотах туловища в нижнепоясничном отделе позвоночника возникали боли, довольно резкие, но проходившие сразу же, как только прекращались движения.
Под видом дополнительного обследования пациентки я тянул с операцией и не назначал ее дату. Хотелось подольше сохранить иллюзию вероятности благополучия и отдалить срок окончательного приговора.
Наконец, день операции был определен. Я помню, что вел операцию в состоянии крайнего напряжения. Мысли мои метались от безнадежности до надежды на благополучие. Вот я рассек мягкие ткани под правым девятым ребром. Вот ребро выделено и частично удалено. Вот рассечена плевра, изнутри покрывающая боковую стенку грудной клетки. Вот вскрыта плевральная полость. Грудной отдел позвоночника, вокруг которого сосредоточены все мои опасения и надежды, выглядит почти обычно. Правда, на уровне тел седьмого и восьмого грудных позвонков, в которых, согласно спондилограммам, наиболее выражен патологический процесс, к позвоночнику припаяна легочная ткань. Осторожно я отделяю легкое от позвоночника и оттесняю его кверху, к его корню. Плевра, покрывающая тела грудных позвонков, несколько утолщена и плотна. И более утолщена там, где было припаяно легкое. Это несколько необычно, это говорит о болезни. О болезни же свидетельствуют и запустевшие кровеносные сосуды, поперечно пересекающие тела грудных позвонков. Это тоже необычно. Правда, это может быть и следствием бывшего лечения лучевой энергией. Выпячивания тканей в просвет плевральной полости, как это часто бывает при опухолях позвоночника, я не вижу. Не вижу и дополнительных кровеносных сосудов, которые при опухолях обычно появляются во множестве. Все ткани неимоверно плотны. Вот я рассекаю очень плотные ткани на передней поверхности тел позвонков. С большим трудом я отслаиваю их острым долотом. Они отслаиваются хорошо! Значит, инфильтрации их злокачественными клетками опухоли нет! Под этими утолщенными тканями открывается неровная, изъеденная, шероховатая поверхность тел позвонков. Это ведь тоже не характерно для злокачественной опухоли. Но окончательно судить еще рано. Злокачественные опухоли уж очень многолики и коварны. Они могут маскироваться под что угодно. Я выделяю позвонки до тех пор, пока не появляется нормальная костная ткань здоровых позвонков, смежных пораженным. Я начинаю удалять тела пораженных позвонков. Их костная ткань не кровоточит, она кажется бескровной, нежизнеспособной. Это тоже свидетельствует против опухолевого процесса вообще, а злокачественного тем более. Вот я удалил почти полностью тела трех позвонков, которые были поражены болезненным процессом. Оставшиеся части их кровоточат и выглядят, как нормальная костная ткань. Большой дефект костной ткани в телах позвонков я заполняю костным трансплантатом. Расправив легкое и послойно ушив края раны, я ухожу из нее…
