Но как только приходит время идти в постель, он становится беспокойным и возбужденным, и это возбуждение не дает ему заснуть. Он совершает самую большую из возможных ошибок: он следит за своим засыпанием. С напряженной внимательностью он судорожно прислушивается к тому, что в нем происходит. Чем больше он напрягает свое внимание, тем меньше он способен расслабиться настолько, чтобы смочь заснуть, ведь сон – это не что иное, как полное расслабление. А он стремится его вызвать осознанно. Сон – это как раз таки погружение в бессознательное. Всякие мысли о нем и желание заснуть и не дают человеку это сделать.
Дюбуа был прав: сон похож на голубя, который садится на руку, если ее спокойно держать, но сразу же улетает, если пытаться его схватить. Так же и сон: он ускользает, если к нему стремиться, и чем сильнее желание, тем больше он ускользает. Тот, кто с нетерпением ждет сна и с тревогой наблюдает за ним, гонит его прочь.
Мы можем обезвредить страх ожидания бессонной ночи, если во время терапии убедим пациента, что организм в любом случае обеспечит себе минимальное количества сна, которое ему необходимо. Этот факт нужно знать, и из этого знания нужно черпать доверие к собственному организму.
Действительно, этот минимум сна для каждого человека свой. При этом дело не в длительности сна, а в так называемом количестве, а оно состоит из длительности и глубины. Есть люди, которым не нужно спать долго, потому что они спят глубоко. У одного и того же человека в течение ночи меняется глубина сна, и в зависимости от графика сна существуют разные типы людей. У одних сон самый глубокий до полуночи, а другие достигают максимума под утро. Если такого человека лишить нескольких часов утреннего сна, то, соответственно, у него заберут большее количество сна, чем у того, кто глубже всего спит до полуночи и чья кривая на графике сна утром идет на убыль.
Если дело обстоит так, как я утверждал сначала, то есть судорожное стремление и осознанное желание заснуть гонят сон прочь, тогда что было бы, если бы человек просто лег и ни к чему не стремился и даже, напротив, стремился к чему-то другому, нежели ко сну? В результате он заснул бы. Иными словами, место страха перед бессонницей должно занять намерение провести ночь без сна, то есть осознанный отказ от сна. Нужно просто сказать себе: «Сегодня ночью я не хочу засыпать, я хочу просто расслабиться и подумать о том о сем – о прошлом или будущем отпуске и т. д.» Если, как мы видели, желание заснуть делает это невозможным, то желание провести ночь без сна парадоксальным образом его вызывает. Тогда человек по крайней мере перестанет бояться бессонницы и встанет на кратчайший путь, ведущий ко сну.
В духовном бессознательном наряду с этическим бессознательным, моральной совестью, существует, так сказать, эстетическое бессознательное – художественная совесть. В отношении как художественной продукции, так и репродукции художник зависит от бессознательной духовности. Вдохновение художника – это иррациональная по своей сути интуиция совести, которая вследствие этого никогда не поддается рационализации до конца. Оно тоже имеет свои корни в сфере бессознательной духовности. Из нее художник черпает идеи, и их источники остаются в темноте, которая никогда не может быть до конца освещена сознанием. Мы даже можем наблюдать, как чрезмерная осознанность способна помешать творческому процессу, «исходящему из бессознательного». Нередко форсированное самонаблюдение, воля к осознанной деятельности, которая должна происходить как бы сама по себе в глубинах подсознания, парализует творчество художника. Всякая ненужная рефлексия может здесь только навредить.
Нам известен случай, когда один скрипач все время пытался играть как можно более осознанно. Он все хотел сделать осознанно – от положения скрипки до мельчайших деталей техники игры. Он все подвергал рефлексии. Все это могло привести лишь к полному творческому провалу. Во время терапии нужно было прежде всего выключить эту склонность к чрезмерной рефлексии и самоанализу и стремиться к дерефлексии. Психотерапия должна была вернуть пациенту доверие к бессознательному, рекомендуя ему всегда помнить о том, насколько его бессознательное музыкальнее, чем его сознание. Направленная на это терапия привела к определенному высвобождению творческих сил бессознательного. Это произошло благодаря тому, что процесс, во время которого создается или воспроизводится творческий продукт и который является по своей сути бессознательным, был освобожден от сковывающего влияния чрезмерной осознанности.
Навязчивое наблюдение может быть также и ятрогенным.
Нам известен случай молодого актера, чей мальчишеский шарм сделал его знаменитым. Однако он чуть не стал жертвой гиперрефлексии. Выяснилось, что пациент регулярно ездил в Швейцарию, где посещал психоаналитика, которая пыталась с помощью анализа избавить его от мальчишества, которое истолковала как инфантилизм. В результате актер сменил свое амплуа и стал играть серьезные роли, которые не приняли ни критики, ни публика, и его карьера оказалась в опасности.
Вышеописанные случаи отражают один очень важный момент всякого психотерапевтического целеполагания. Сегодня мы ни в коем случае не должны настаивать на том, что главное в психотерапии – это осознание любой ценой. Психотерапевт должен сделать что-то осознаваемым только на время. Он должен дать пациенту осознать бессознательное – в том числе и духовное бессознательное – лишь для того, чтобы в итоге он снова вернулся к бессознательности. Ему следует превратить бессознательную potentia в осознанный actus лишь затем, чтобы восстановить бессознательный habitus. Психотерапевт в конечном счете должен вернуть естественность бессознательных процессов. Безответственное отношение к этому Ганс Урс фон Бальтазар назвал одним из непростительных недостатков психоанализа. «Только когда корни растения спрятаны под землей, – говорит он, – крона может вырасти здоровой. Истина в отношении свободного и духовного существа заключается в том, что его часть должна быть предана забвению».
Таким образом, в психоанализе особенно важно оставлять что-то бессознательным или возвращаться к бессознательности. Но мы также понимаем, что возврат в бессознательное, то есть забывание, представляет собой важный защитный механизм. И мы хорошо понимаем глубокую мудрость одного из талмудических преданий, согласно которому каждого новорожденного, едва только он приходит в мир, ангел шлепает по губам, чтобы тот забыл все, что узнал и увидел до рождения. Ввиду того что такую платоническую «амнезию» мы должны рассматривать как защитный механизм, мы можем назвать ангела из Талмуда ангелом-хранителем.
В завершение нужно сказать еще об одной области, при которой показана логотерапия. В своей узкой области применения логотерапия является специфической, в широкой области – неспецифической, но по-прежнему терапией. В самой широкой области логотерапия, по сути, уже не является терапией, а переходит в то, что мы называем врачеванием души. В таком виде она ни в коем случае не является узкоспециализированной. Она необходима хирургу так же, как неврологу и психиатру, если он имеет дело с неоперабельными случаями или же с такими, которые требуют операции, например ампутации. С проблематикой врачевания души сталкивается и ортопед, который лечит людей, имеющих инвалидность не вследствие операций, но от рождения. То же касается дерматолога, который работает c обезображенными пациентами, гинеколога, имеющего дело с бесплодными женщинами, интерниста, консультирующего неизлечимо больных, и гериатра, к которому обращаются немощные старики. Одним словом, не только врачи определенных специальностей, но и абсолютно все врачи должны проявлять заботу о душе пациента, особенно если к ним приходит пациент, столкнувшийся с необходимостью противостоять судьбоносному заболеванию. Неврологи сталкиваются с этой задачей относительно реже других; не будем забывать, что заболевание центральной нервной системы, которое составляет основную массу тяжелых неврологических случаев, – рассеянный склероз, – в 63,8 % случаев вызывает эйфорию у страдающих им пациентов.
Приведем хирургический случай, иллюстрирующий необходимость и возможности врачебной заботы о душе.
Медсестре моей клиники сделали операцию. В результате пробной лапаротомии выяснилось, что опухоль неоперабельна. В отчаянии она попросила позвать меня к ней. В разговоре выяснилось, что она была в отчаянии не столько из-за своей болезни, сколько из-за своей нетрудоспособности. Она любит свою работу больше всего, но теперь не может ей заниматься. Что я
