смысла, но и от любви способен привести человека к восприятию иной возможности исполнения смысла. Эта возможность как раз таки и заключается в проживании ситуации, связанной с судьбоносным обнищанием смысловых возможностей.
К нам обратился один пожилой практикующий врач. Год назад умерла его горячо любимая жена, и он не мог справиться с этой потерей. Мы спросили глубоко удрученного пациента, думал ли он о том, что произошло бы, если бы он умер раньше, чем она. «Сложно представить себе, – ответил он, – насколько моя жена была бы огорчена». Нам было достаточно лишь обратить на это его внимание. «Видите, это миновало вашу жену благодаря вам, ценой того, что вам приходится о ней скорбеть». В этот момент его страдание обрело смысл: смысл жертвы.
В словах Поля Дюбуа действительно есть правда: «Врач может обойтись и без всего этого, только он должен понимать, что тогда он будет отличаться от ветеринара лишь клиентурой».
Человек страдающий требует человечной медицины, человечного врача. Врач, имеющий высокую квалификацию в своей области, может хорошо ампутировать ногу. Однако, используя лишь свою квалификацию, нельзя предотвратить самоубийство пациента до или после ампутации. Нет нужды подчеркивать, что такое самоубийство было бы неоправданным, ведь что же это была за жизнь, смысл которой появлялся и исчезал бы с возможностью стоять и ходить на двух ногах? Превосходному хирургу, отказавшемуся от врачевания души, не пришлось бы удивляться, если бы он обнаружил своего пациента не на операционном столе – перед операцией, а на секционном – после суицида у патологоанатома, последнего врача пациента.
Неслучайно основатель общественной больницы в Вене кайзер Иосиф II приказал разместить над ее воротами доску с надписью: Saluti et solatio aegrorum [219], что говорит о важности не только исцеления, но и утешения больных. В рекомендациях Американской медицинской ассоциации прямо сказано, что последнее обязательно входит в сферу ответственности врача: «Врач должен также утешать душу. Это задача не только психиатров. Это задача любого практикующего врача».
Врач, занимающийся душепопечительством, по-прежнему врач, но отношения между ним и пациентом становятся отношениями между человеком и человеком. Врач с квалификацией становится человечным врачом. Врачевание души – это не что иное, как попытка осуществления техники такой врачебной человечности. И возможно, именно техника человечности может оградить нас от бесчеловечности техники, которая проявляется в области технически развитой медицины и которая привела к экспериментам над пленными и заключенными.
Если логотерапия не легитимная замена психотерапии во всех областях ее применения, а лишь ее дополнение, то врачевание души вовсе не замена религиозного душепопечительства. Чем отличается душепопечительство врача и священника? Будем исходить из целеполагания. Цель врачевания души, как и цель психотерапии в целом, – это исцеление души. В отличие от этого, задача церковного душепопечительства, как и цель религии в целом, – это спасение души. Хотя у религии нет психотерапевтического мотива, у нее есть психогигиенический эффект, ведь она дает человеку несравненное чувство защищенности, духовную опору и тем самым в большой степени способствует поддержанию душевного равновесия. С другой стороны, мы видим, что психотерапия (ненамеренно) в отдельных случаях приводит пациента к источникам изначальной веры: не per intentionem [220], а per effectum [221] (рис. 18).
Рис. 18
Как мы видим, восстановление способности к вере – это не четвертая задача врача наряду с восстановлением способности к труду, получению удовольствия и страданию, это только лишь возможный эффект психотерапии. Мы не придерживаемся ни того, что «аналитик должен быть целителем и спасителем» [222], ни того, что «психоаналитический процесс – это процесс спасения» [223], ни тем более того, что «глубинная психология старается пробудить понимание к процессу спасения мира, которое отсутствует у большинства интеллектуалов» [224]. Психотерапия находится на службе у религии столь мало, сколько мало религия является средством для достижения целей психотерапии. Шульц справедливо заметил, что «конфессионально обусловленная научная психотерапия возможна так же мало, как христианский или буддистский невроз навязчивости».
Глава 7. Экзистенциальный анализ как психотерапевтическая антропология
Шарлотта Бюлер говорила о том, что большинство пациентов обращались к ней с вопросами о смысле и ценностях и что «проблема смысла и ценности в жизни человека может стать самой весомой». Когда возникает необходимость решения этой проблемы, то речь идет об упомянутой нами экзистенциальной фрустрации. Она способна привести к болезни, но так происходит не всегда. Она патогенна лишь факультативно. Как только она становится патогенной фактически, в результате возникает ноогенный невроз.
Если уж мы считаем экзистенциальную фрустрацию не обязательно патогенной, а факультативно патогенной, то еще в меньшей мере мы можем назвать ее патологической. Экзистенциальная фрустрация, которая осталась не отягощенной, то есть не превратилась в патогенную, нуждается в экзистенциальном анализе не меньше, чем ноогенный невроз. Экзистенциальный анализ в данном случае не терапия невроза и прерогатива врача. Он подходит также философам, теологам, педагогам и психологам, ведь они, подобно врачам, тоже сталкиваются с сомнениями в смысле бытия. Получается, что логотерапия – это и специфическая, и неспецифическая терапия, а врачевание души – это по-прежнему дело докторов. Экзистенциальный анализ выходит за эти ограничения, поскольку применять его могут не только врачи. В этом смысле мы считаем совершенно легитимным то, что Аргентинская ассоциация экзистенциальной логотерапии содержит отдельную секцию для специалистов, не являющихся врачами. Психотерапия в смысле терапии неврозов остается делом врачей, но психогигиена, профилактика невротических заболеваний, включая ноогенные неврозы [225], не должна оставаться прерогативой врача.
То, что фрустрация воли к смыслу, экзистенциальная фрустрация сама по себе как не отягощенная, не представляет собой болезнь, еще не значит, что она не может стать опасной для жизни. Она может привести к самоубийству – к суициду, который не является невротическим. Из этого следует, что экзистенциальный анализ, хоть и не представляет собой в таких случаях врачебное лечение в собственном смысле слова, тем не менее может стать мерой спасения жизни. Это обнаруживается каждый раз, когда нужно апеллировать к воле к жизни, ее продолжению, к тому, чтобы пережить серьезную пограничную ситуацию (военный плен, концентрационный лагерь и т. д.). Как показывает опыт, это удается, только если этот призыв можно адресовать также и воле к смыслу – иными словами, если желание выжить репрезентирует необходимость выжить и воспринимается и осознается как таковое. В этом отношении есть данные, собранные в лагерях военнопленных. Они подтверждают, насколько правильно и важно то, что сказал Фридрих Ницше: «Только тот, кому есть “зачем” жить, вынесет почти любое “как”». В этих словах я вижу девиз логотерапии.
В этом смысле экзистенциальный анализ представляет собой поиск смысла. При этом разыскиваемый смысл конкретен, и эта конкретность соотносится как с уникальностью каждой личности, так и с неповторимостью ситуации. Такой смысл – это смысл ad personam et ad situationem. Мы ищем смысл, исполнение которого заготовлено для конкретного человека.
Экзистенциальный анализ охватывает всего человека в его целостности, являющейся не только психофизически-организменной, но и духовно-личностной. Он опускается в глубины духовного бессознательного [226]. Таким образом, он также заслуживает название глубинной психологии. Однако мы понимаем духовность человека как высшее измерение, в отличие от психофизики. Мы вынуждены сделать вывод, что экзистенциальный анализ – это противоположность так называемой глубинной психологии. Глубинная психология забывает, что ее противоположность не поверхностная психология, а скорее психология вершинная [227]. «Человек – это именно высота его духа» (Парацельс).
При всем этом экзистенциальный анализ, в сущности, не является анализом экзистенции, потому как анализа экзистенции не существует, так же как не существует синтеза экзистенции. Экзистенциальный анализ – это скорее экспликация экзистенции. Однако мы не должны забывать, что экзистенция, личность эксплицирует также саму себя. Она раскрывается, разворачивается в течение жизни. Подобно раскатывающемуся ковру, открывающему свой неповторимый узор, сам ход жизни, ее становление дает нам прочитать то сущностное, что есть в личности. Приведем случай из практики.
Штефан В., 58 лет, приехал из другой страны только ради друзей, которым дал
