— А Юрий Семенович пришел? — спросил Золотов.
— Да, да! — сказал Чуднов, поглаживая руку Бориса Наумовича. — Пришел! Вы не волнуйтесь. Теперь все будет хорошо.
У Гринина вспыхнуло лицо. Слово «теперь» имело к нему самое прямое отношение.
— Ну, так кому делать? — спросил Чуднов, глядя в лицо Золотова.
Золотов не отвечал.
Чуднов еще несколько раз спросил.
— Ну что же такое?.. Как же? — Оглянулся, а посоветоваться и не с кем. — Скорее пойдемте в ординаторскую. — И жестом показал Нине, чтобы она оставалась возле Золотова.
Да, отныне это был уже не Борис Наумович, грозный, неуступчивый заведующий отделением. Это был обычный больной.
Из приемного покоя мы вышли в вестибюль. Ни души. Врачи, поняв, что ничем не могут помочь, разошлись.
И лишь в коридоре хирургического отделения акушер-гинеколог продолжала что-то доказывать невропатологу Надежде Романовне.
— Вы не посидите у Бориса Наумовича? — спросил у них Чуднов.
— С удовольствием, Михаил Илларионович!
— Как же!
Делая друг другу какие-то знаки, они пошли к приемному покою.
В ординаторской мы уселись на диван, но Чуднов поднял нас и спросил:
— С диагнозом все согласны?
Мы были согласны.
Чуднов сказал:
— Нужна срочная операция. Ждать Василия Петровича и врача из Москвы не будем. — Он выпустил изо рта несколько клубочков.
— Не будем? — спросил Каша.
— Не можем, — ответил Чуднов. — Вдруг Василий Петрович пробудет у соседей до утра? Откуда мы знаем? Он не может там прервать операцию… Важна каждая минута. Вам, Юрий Семенович, придется оперировать.
— Я готов. — Руки Гринина поправляли поясок халата.
— Готовы? — Чуднов смотрел на руки Гринина. — Прекрасно, если готовы. Пошли! А товарищи вам помогут.
— Поможем! — выкрикнул Каша.
— Итак, за дело, — сказал Чуднов. — Инструменты уже давно вскипели. — И первым стал закатывать рукава халата.
Гринин мыл руки у дальнего крана. Каша и Чуднов толклись над одной раковиной. У третьей раковины, у самой двери, натирал руки я. Намыленная щетка, словно разумное существо, беспрерывно и самостоятельно двигалась от кончиков пальцев до локтей.
Игорь мыл руки и что-то говорил Чуднову. Шум льющейся из крана воды заглушал его голос. Я ничего не мог разобрать. Иногда Игорь поглядывал в мою сторону, и тогда мне казалось, что разговор идет обо мне. Чуднов в чем-то убеждал Игоря и обмывал под краном полные, заросшие седым волосом предплечья. Игорь держал в воздухе намыленные до локтей руки, ждал, когда Чуднов посторонится.
Операционная…
На операционном столе лежит Золотов. Он никого и ничего не видит. Он в забытьи.
Входит старшая сестра отделения, высокая, широкая в плечах женщина.
— Ампул с кровью нет, — растерянно говорит она.
— Возьмите у меня, — предлагает Чуднов.
— Какая у вас группа? — спрашивает Гринин. Сегодня в операционной он главный. Сегодня ему подчиняются все.
— Право, не знаю, — смутился Чуднов.
— Нина Федоровна, — обратился Гринин к Нине, — срочно определите группу крови.
Нина взяла руку Чуднова и приступила к делу. Вскоре она ответила, что группа крови не подходит для переливания.
Старшая сестра предложила свою кровь. Но ее группа тоже оказалась неподходящей.
Гринин протянул руку Нине, но и его кровь не годилась для Золотова.
Я знал свою группу. Я назвал ее. Все поняли, что она тоже не годится. Нина протянула руку старшей сестре. Теперь старшая сестра взялась за определение группы крови.
— Прекрасно! — воскликнула она. — Ваша кровь ему годится. — Она так и сказала «ему» — это про недосягаемого Бориса Наумовича, перед которым всегда трепетала.
— Нина Федоровна, сколько вам не жалко? — спросил Гринин.
— О чем вы говорите! Хоть литр! — ответила Нина.
— Старшая сестра, перелейте триста кубиков, — распорядился Гринин и посмотрел на Чуднова. Он не возражал.
— Бери четыреста, — шепнула Нина.
Старшая сестра понимающе кивнула, но через минуту опомнилась и спросила:
— Юрий Семенович, а четыреста можно?
— Можно, — ответил Гринин.
Борису Наумовичу было перелито четыреста кубических сантиметров крови, но состояние его, казалось, не улучшилось.
Чуднов поторопил:
— Начнем, товарищи, операцию. Юрий Семенович!
Гринин подошел к операционному столу и положил руки на простыню. Ногти у него недостаточно коротки, но очень чистые. Видно, щетка как следует походила под ними.
Мне показалось, что и старшая сестра смотрит на его ногти. Сегодня и она стояла у операционного стола, готовая в любую минуту прийти на помощь.
— Йод! — властно потребовал Гринин. Черные брови его вдруг сомкнулись, кожа на лбу собралась в глубокие складки.
Операционная сестра Женя подала ему одну палочку с йодом, другую. Третью протянула мне. Мы вместе смазывали кожу живота.
— Простыню! — снова раздался громкий голос Гринина. Его взгляд скользил по оконной раме, по кафельной стене.
Ему подали сверток. Он быстро развернул, ловко покрыл больного простынею, оставив окно для разреза.
— Быстренько, быстренько, товарищи! Как пульс? — осведомился Чуднов.
— Частит, — ответила врач-невропатолог.
Вошла терапевт Екатерина Ивановна. Чуднов встретил ее возгласом:
— Нашего полку прибыло! Милости просим.
— Я вначале даже не поверила. — Старушечье усохшее личико ее сморщилось. Она посмотрела на Золотова, словно опознавая, он ли это. — Борис Наумович, как же вы поддались? Вечно врачи умирают не как люди…
— Екатерина Ивановна, коль пришли, стойте на пульсе, подмените Надежду Романовну, она устала, — сказал Чуднов.
— Устала? Как вы определили? — сказала Надежда Романовна и уступила место старому врачу. Стала рядом. И не уходила до конца.
Екатерина Ивановна положила свою руку на руку Золотова.
— Пульс ничего. Михаил Илларионович. Значит, прободная?
— Да, к сожалению, — Чуднов заволновался. Его круглые плечи вздрагивали.
— А вы знали, что он язвенник? — спросила Екатерина Ивановна.
— Не знал, но догадывался.
— А я знала. Он ото всех скрывал, а со мной советовался, — разоткровенничалась Екатерина Ивановна. — Как он страдал от этой язвы! А скрывал умело. Кроме вас, наверно, никто и не догадывался. Вечно врачи болеют не как люди.
Екатерина Ивановна поискала кого-то глазами:
— Игорь Александрович здесь! Я так и знала. — Наклонилась к его уху и для него одного, тихо-тихо, с укором: — Что же не вы оперируете, а?
Чуднова передернуло, и он пробубнил:
— Никаких «что же». Прирожденному хирургу и карты в руки.
Юрка был поглощен работой и, казалось, ничего этого не слышал. Он заканчивал обезболивание новокаином. Действовал смело, уверенно, несмотря даже на что-то, что все время отвлекало его. Еще немного, и я готов был отбросить все свои предубеждения и поверил бы, что он и взаправду настоящий парень, прирожденный хирург. Я ждал, я хотел этого.
Он отдал Жене шприц из-под новокаина и попросил скальпель.
Женя подала. Холодный, бесстрастный, отточенный до блеска металл. Он будет резать все, что попадет под его лезвие. Ему все равно.
Я пристально следил за рукой Гринина. Я видел, как Гринин большим и указательным пальцами левой руки натянул коричневую от йода кожу, как он между пальцами приложил к ней лезвие скальпеля. Примерился еще раз. Нажал и потянул скальпель на себя.
Края раны разошлись, струйками побежала кровь. Я салфетками промокал ее. Каша промокал тоже. Скальпель отлично делал свое дело. Он мастерски проникал в ткани. Ни одного лишнего движения. Только то, что надо, только так, как надо. Хорошо! Хорошо, Юрка!
Но вот скальпель остановился. Гринин положил его на простыню.
Пальцы мелко вздрагивают. Голова опустилась. Он смотрел в пол. Вот Гринин покачнулся, и я испугался, что он упадет. К нему подбежала санитарка.
— Я… не могу… я… не смогу, — тихо проговорил он, приложив левую ладонь к разгоряченному красному лбу.
— Как? Что вы? — с мольбой в голосе произнес Чуднов. Его голубые глаза выражали ужас.
Растерянность появилась на лицах. Все смотрели на Чуднова. Он смотрел на Кашу. Каша смотрел на меня.
— Если вы не возражаете, — сказал я, — то…
— Конечно, родной! Действуй!
Я коротко взглянул на Гринина и взял с простыни брошенный им скальпель.
Не поднимая головы, с ладонью, приложенной ко лбу, Гринин на носках прошел к двери. Я видел его красную, как кровь, шею. Такие же красные были и уши.
— Кто бы мог подумать, — прошептала Екатерина Ивановна, глядя на дверь, которая только что закрылась. Она взглянула на Золотова и потом на меня. — И что только творится на белом свете… А вы-то сможете? — спросила она у меня. И перевела взгляд на Игоря, будто спрашивала об этом и у него.
