За Димой долг по труду — газетница. Всем даю задание.
— Лодыри, ох, простите, бывшие лодыри, а ныне — беззаветные труженики несут сдавать свои «хвосты».
Дима подходит, подаёт газетницу — ни в сказке сказать! Загляденье!
— С одной стороны, ты, конечно, молодец. Но, с другой стороны, мне кажется, молодец-то вовсе и не ты. Газетницу кто делал: мама или сестра?
Честный взгляд, детская бесхитростная обида в глазах:
— Я сам делал, правда-правда!
— Тогда вот что сделаем. Ты сейчас повторишь эти швы по 4–5 сантиметров каждый, как образцы. Если швы будут такими же, как на газетнице, я перед тобой извинюсь. Но если нет…
Пауза. Дима растерян. Но тут же обретает почву под ногами. Интересно, на чём он стоит сейчас?
— Да я бы сделал, только у меня ткани нет.
— Не беспокойся, у меня найдётся.
— И ниток нет… — с надеждой.
— И нитки дам.
— И…
— И иголка есть, — решительно отбираю его соломинку.
Сел Дима и начал пыхтеть над швами. Сшил криво, косо, кое-как. На уроке и то лучше получалось.
Подходит. Молча подаёт. И я молчу, смотрю на него. Дима начинает проваливаться сквозь землю.
— Иди…
И всё. Больше ничего. Мне нечего ему сказать, он всё знает сам. И ему очень стыдно. Потому что обман раскрыт. А если бы номер прошёл, тогда ничего — такова домашняя мораль. Наша ей и в подметки не годится: чтобы следовать нашей, надо трудиться, ох как трудиться! Надо многое менять в себе, преодолевать себя. Домашняя мораль гораздо удобнее в употреблении: можно — всё, но надо, чтобы никто об этом не узнал.
Мне нечего сказать Диме. Руки опускаются. Но зато я могла бы много чего сказать его маме. Но что изменится?..
Недавно был у нас с ней разговор.
— Дима опять стал покуривать. От него несколько раз пахло табаком.
— Нет, что вы, это у нас отец курит.
— Но пахло-то от Димы! У него опять пропал румянец, лицо стало землистым. Подкашливает. Учиться стал гораздо хуже, приятели завелись в два раза старше. Неужели вы ничего не замечаете?
— Нет-нет, это вам показалось!
И тут я поняла, что она просто предпочитает на всё закрыть глаза. Она видеть не хочет! Если матери говорят, что ее девятилетний сын курит, ей надо беспокоиться (какое дикое словосочетание получилось — «надо беспокоиться»!), принимать меры. Надо сына спасать, бороться за него. А ей не хочется. Так легче.
Ну сколько можно биться головой об это «так легче»?!!
И третий, самый тяжёлый случай — Гарик. Он — «самый новенький», пришёл к нам в середине учебного года. Мальчик развитый, очень умный, разносторонне одарённый и с полным отсутствием каких-либо принципов.
В конце учебного года он вдруг заявил, что дежурить в столовой не будет: «Сами убирайте!» Такой вызов целому коллективу был невозможен еще пару месяцев назад. Раньше он никогда от работы не отказывался. Правда, и не брался сам. Трудовые задания выполнял только под нажимом извне. Но был период колебаний, какое-то движение в лучшую сторону, попытки создавать себя. Теперь мальчик медленно, но неуклонно идёт в другую сторону, и я с отвратительным чувством полного бессилия вижу, что ничего нельзя изменить. Всё возможное сделано. Против меня (и его самого!) грандиозная его лень, полное отсутствие охоты и, главное, привычки к ежедневным трудовым усилиям, мощные домашние тренажеры безнравственного поведения: семью он попросту терроризирует, прикрываясь мамой, как щитом. Любящая мама находит каждому его проступку и объяснение, и оправдание: мамой он умело руководит.
Цель его очередного — не первого! — демарша — проверка границ. Семья подчинилась, а с классом как-то не получается. Статус его в коллективе невысок, демагогические выступления, так хорошо действующие дома, никакого успеха не имеют. Дома можно вдруг заявить:
— У вас нет ко мне педагогического подхода!
И семья забывает про обед. Папа робко:
— Гарик, а какой к тебе нужен подход?
— Вы люди взрослые, умные, книги читаете, вот и подумайте.
И все счастливы: до чего умный ребенок!
Это испытанное средство проверено и на мне.
— С.Л., нет у вас ко мне педагогического подхода, — говорит Гарик с порядочной долей иронии.
— Ну, знаешь! Мы тут все вместе заняты очень важными делами и совершенно не переносим присутствия бездельников. Будь добр, если тебе приспичило, поищи сам педагогический подход ко мне. А то у меня нет ни времени, ни желания заниматься подобной ерундой.
— Я попробую… — с улыбкой говорит Гарик.
— Вот-вот, попробуй.
Потом он искал педагогический подход, а я его критиковала (подход). Гарик смеялся и разводил руками:
— Никак не пойму, какой же подход к вам нужен?
— Ты мальчик взрослый, книги читаешь, вот и подумай. И обрати внимание: почти все ребята такой подход уже нашли.
Тогда мы говорили на одном языке. Но для действия сил у него не хватило. И мальчик выбрал самый лёгкий путь.
«Не буду убирать в столовой» — это разведка боем. Авось пройдёт. В подобные дела я давно уже не вмешиваюсь всерьез. Мы все вместе обсудили ситуацию и дали поручение Жене М. (точнее, он сам его взял) привести «ихнее сиятельство» в чувство. Надо сказать, Женя как-то очень быстро нашёл педагогический подход, без которого так тосковал Гарик. Причём исключительно лаской! Шёл только второй день дежурства, а Гарик уже был объят неукротимым желанием дежурить лучше всех. Он, как лев, кидался на тарелки, ложки и стаканы. Ему по привычке хотели помочь дежурные, но Гарик отважно отстоял своё право на труд.
Ребёнок он во многом симпатичный, но без стержня в характере и абсолютно необразованный нравственно.
Однажды я наблюдала, как он делил кекс на две части. Разрезал — неравные части, одна больше, другая меньше. Отрезал кусочек от большей — опять неравные. Разрезал этот кусочек пополам — нет, опять не то. Словом, кекс он делил долго и сосредоточенно, решил массу стереометрических задач, раскрошил весь кекс и, по-моему, был близок к тому, чтобы разложить его на молекулы и скрупулезно их пересчитать. Но самое простое решение — отдать другому большую часть, а себе взять меньшую — ему и в голову не пришло. Когда я, опасаясь молекулярного анализа, подсказала такой выход, Гарик очень удивился.
Спрашиваю бабушку, которая долгое время воспитывала внука:
— Гарик делится с вами конфетами, зефиром, — словом, чем-то вкусным?
— А как же, конечно! Всегда предложит: «Угощайся, бабуля!»
— И вы берёте, съедаете?
— Ну что вы, как можно! Неужели я у ребёнка возьму?!
В классе хорошо, когда нет посторонних, деловая спокойная обстановка. Разумное, в меру, чередование работы и игры.
Вот рамка одного дня.
Перед началом занятий подлетает Алёша Щ. и просит немедленно сообщить ему, из чего состоят атомы, а из чего — электроны: ему надо одну идею обдумать.
После уроков Серёжа Ш., светлая, умная голова, ведёт за собой на верёвочке машинку и с упоением бибикает: он весь в игре.
Играют, пожалуй, больше, чем в I классе. Тут и коллективные игры, в которые часто включаются все как один, и игры-импровизации, где ребята проявляют большую фантазию и неожиданные способности. Но, пожалуй, всему предпочитают они игрушки-самоделки, играют с которыми самозабвенно.
Их стали раздражать тупое, бессмысленное действие, зряшный, ненужный шум. На перемене мальчик из другого класса бездумно стучит пеналом по батарее. Саша Ш.:
— Ну чего ты стучишь?
— А тебе чё, жалко?
— Да нет, не жалко. Только ты бы себя спросил: «Зачем я стучу?»
— Ну стучу, и всё! Кому какое дело!
— Да ты знаешь, здесь кроме тебя ещё и другие люди есть. Думаешь, им очень хочется слушать твою стукотню?
— А может, мне нравится!
— Нравится — по голове себе постучи.
Перестал.
В классе мы отдыхаем, отходим от неприятностей, которые посыпались на нас со всех сторон.
Проверка за проверкой. Методы, мягко выражаясь, странные: проверяющие ходят во время урока по классу, выхватывают у детей тетради прямо из рук, громко, не стесняясь, высказывают свое мнение. Цель таких проверок ни в какие бумаги не заносится, но тем не менее видна невооружённым глазом. (Думаю, сейчас я могла бы написать целую диссертацию под названием «Механизмы торможения. Методы. Формы».) Перед каждой контрольной работой в обязательном порядке затевается скандал. Провокации на грани неприличия. Завуч с последней парты:
— С. Л., не ходите по классу! Сядьте, а то я вас выведу!
— Я требую прекратить это безобразие!
— Ах! Где же ваша педагогическая этика?!
Хочу подчеркнуть; это не завуч такая, это такая война, такие её методы. Завуч никогда не разговаривала со мной в подобном тоне, если не было рядом детей. Провоцировала скандал только при них, причём с определённой целью, упиваясь своей безграничной властью и моим бесправием.
