Ваш Г. Адамович
104, Ladybarn Road Manchester 14
29/Х-59
Дорогой Владимир Сергеевич
Получил вчера письмо от Али Бахраха, который между прочим сообщает: «Вас ругает Варшавский». За что? Я недоумеваю. Вероятно, за молчание, больше как будто бы не за что! Когда я Вам писал? Когда Вы мне писали? Ничего не помню. Писал ли вообще после пребывания в Мюнхене? Неужели нет? Словом, положите гнев на милость, и давайте возобновим переписку, если нет за мной других грехов и провинностей. Как Вы живете? Кое-что я знал о Вас от Натальи Владимировны[255], которую видел осенью в Париже довольно часто. А теперь зима, тьма, холод, и это меня удручает, ибо по всем данным я в прошлой жизни был жрецом солнца.
Буду ждать письма, и не сердитого, а дружеского. Кланяйтесь, пожалуйста, очень сердечно и искренне Вашей жене.
Ваш Г. Адамович
6/XII-1959
30, Denison Road Victoria Park Manchester
Дорогой Владимир Сергеевич,
Опять я перед Вами провинился, т. е. не ответил в пристойный срок. Но дел много, времени мало, и чего-то во мне самом становится мало: вот причина! Не понимаю, почему Вас так взволновал и огорчил Вишняк (о Фондаминском). Я ему писал раза два уже об этом[256], впрочем давно. То, что друзья Фондаминского не считали его таким замечательным человеком, как считал он, не есть признак двуличия. Вишняк не хочет этого понять. Вы лично могли быть о Ф<ондаминском> совсем другого мнения: каждый думает и чувствует по-своему. Еще не понимаю, почему Вы считаете невозможным, будучи моим другом, — как и я Ваш друг, — со мной полемизировать. Друзья не обязаны быть во всем согласны. Кстати, о Ф<ондаминском>: Вы, может быть, правы, если вспомните его конец. Я имел в виду прежние годы и то, что о нем слышал от Гиппиус и других (отчасти и от молодых: например, от бедного Штейгера несколько слов, очень меня поразивших). Ну, оставим все это, не будем «полемизировать». Хотя я очень люблю слова Вольтера: «aux morts on ne doit que la verite»[257]. Вольтер был дурным человеком, и сказал это зло, но в словах его есть и глубокий смысл, более глубокий, чем в «aut bene, aut nihil»[258], где сказывается страх, как бы и о тебе после смерти не сказали всей правды.
Зачем Вы читаете Мориака-сына?[259] По-моему, это набитый дурак, «орленок» не совсем настоящего орла-отца. А вот что Вы думаете о «Лолите», если ее читали? Я прочел недавно, и самое удивительное в ней, по-моему, то, что при восклицаниях о любви на каждой странице в ней любовь «и не ночевала»[260]. Это совершенно сухая, мертвая книга, хотя и блестящая (даже чувственности нет, ничего: все выдумано). Кстати, английские отзывы в большинстве очень сдержанные[261].
Я здесь еще дней 10, а потом на месяц в Париж (7, rue Fred<eric> Bastiat, Paris 8). Если соблаговолите написать, то туда. Обратите внимание, что в Манчестере у меня новый адрес, постоянный. В июне я должен поехать в Венецию, где будет чествование Толстого, пять дней подряд со всякими знаменитостями[262]. Это скорей приятно, но сам Толстой сказал бы, что глупо. Отчасти за это я его и люблю: что среднему человеку приятно, то ему противно. Он ведь и на чествование Пушкина не поехал[263], где Достоевский наговорил такого вздора, а Тургенев восклицал: «Сияй же, благородный монумент…»[264] (кажется, дословно).
Ну, до свидания, cher ami. Меня очень, очень тронула приписка Вашей жены, и я отвечаю ей тут же, но вот беда: не могу вспомнить отчества! У меня голова вполне дырявая, знал и забыл, как забываю все. Пожалуйста, извинитесь за меня. Шлю всякие чувства, очень искренние
Ваш Г. Адамович
На Вашем конверте — адрес службы. А какой Ваш частный адрес?
Дорогая Татьяна…
(простите за такое обращение: объяснение на обороте!)
Спасибо, что вспомнили и сделали приписку. Мне это было действительно приятно, и даже больше. Я Вас видел всего полчаса, но иногда и в полчаса понимаешь и чувствуешь больше, чем за иной год. От души желаю Вам счастья и всего, что может быть в жизни хорошего.
Искренне Ваш Г. А.
28/XII-59
7, rue Frederic Bastiat, Paris 8
Дорогой Владимир Сергеевич
Шлю Вам к Новому Году лучшие пожелания. Но так как Вы пишете, что «гениально женились», то значит желать Вам надо только того, чтобы Ваше счастье длилось. Вот этого я Вам и желаю, притом de tout coeur![265]
На все Ваши рассуждения, или, вернее, указания, что и кого прочесть, хочу Вам еще раз сказать следующее: я больше не хочу и не могу читать ничего нового. Слишком поздно. Я вовсе не думаю, что новое хуже старого. Но я его «не вмещаю», и если что-нибудь мне еще может быть нужно, то лишь привести в порядок впечатления прежние, и их окончательно проверить. Вы моложе меня, и очевидно любопытнее меня. Я даже музыку слушаю теперь только ту, которую знаю, а «идти с веком» не в силах. Как это ни странно, Ваш друг Берберова, вступившая со мной в переписку[266], тоже все спрашивает меня: читал ли я X. или Y.? Нет, не читал и читать не буду, хотя вполне допускаю, что X. или Y. — замечательные люди и писатели. Читать стоит только то, что можно «переварить», а мой желудок новой пищи не принимает.
Но вот, например, статейку этой самой Берберовой о «Лолите»[267] я по Вашей рекомендации прочел: действительно, чушь и с невероятным апломбом (апломб хуже, чем чушь: чушь скромную можно бы простить). Но и у Ульянова, другого Вашего друга, — какая самоуверенность!
Ну, впрочем, все это пустяки и суета сует. Я в Париже уже с неделю и пробуду, верно, до 15 января. До свидания, cher ami. Пожалуйста, пишите, хотя бы и о литературе. Если это в Вашем «преломлении», то мне интересно и для меня это тогда не совсем новое и чужое.
Ваш Г. Адамович
Дорогая Татьяна Георгиевна
Шлю Вам самые сердечные и искренние пожелания к Новому Году! Надеюсь, Вы счастливы, здоровы, благополучны — и может быть, собираетесь побывать в этом новом году в Европе, чему бы я был действительно рад.
Ваш Г. Адамович
Paris 28 декабря 1959
23/I-1960
30, Denison Road Victoria Park Manchester
Дорогой Владимир Сергеевич,
Спасибо за письмо. Как всегда, я не помнил, кто у кого в долгу и думал, что я у Вас. Хочу Вам вот что сказать: я писал Вам, что больше ничем новым не интересуюсь и почти ничего нового не читаю, не с тем, чтобы покрасоваться, а наоборот — с сознанием inferiorite[268]. А Вы как будто оправдываетесь, что интересуетесь и читаете. Правы, конечно, Вы, а не я. Надо читать и интересоваться, а если нет, то уж быть каким-нибудь Спинозой, глядящим в потолок и размышляющим о вечности. К сожалению, я ни то, ни другое, — и гордиться мне нечем. Но у меня все острее чувство ухода, прощания с жизнью, а жизнь я очень любил, — и это наполняет мое безделие (умственное). Я все говорю себе: может быть, «там» что-нибудь и будет, но не будет того, что я «здесь» любил. А впрочем, я не уверен, что вообще что-нибудь будет, — хотя скорей все-таки думаю, что будет. Но что?? У меня недавно был такой странный сон — с почти реальным ощущением правды, «автентичности» — об этом будущем, что от его холодной бесчеловечности я до сих пор не пришел в себя.
Ну, довольно об этом. Все ясно и так.
Дорогой друг, Берберову я назвал Вашим другом, конечно, не всерьез, но думал, что кавычки и не нужны. Она — дура, и притом, кажется, оказалась карьеристкой, упоенной своими «лекторскими» успехами. А Ульянов — не дурак, но был бы умнее, если бы не был самоуверен. По Толстому, человек есть дробь: то, что он есть, <на> то, что он о себе думает. Вот, если бы Ульянову уменьшить знаменатель, он был бы неплохим писателем. Даже в стиле его чувствуется, что он — большого о себе мнения. Недели две назад вышла моя книга о Маклакове. Мне очень жаль, что я не могу Вам ее прислать: у меня было крайне мало своих, личных экземпляров. Простите. Мне бы хотелось все-таки, чтобы Вы ее прочли. Там 90 % — воды и общих мест, но 10 % — все-таки не совсем мне чуждых. Кланяйтесь, пожалуйста, очень сердечно Татьяне Георгиевне. Вы пишете, что Вас радует, что я к ней хорошо отношусь. Как могло бы быть иначе? Во-первых — она Ваша жена и сделала Вас счастливым человеком. А во-вторых, даже если это забыть (но я не забываю), она вся светится чем-то таким, от чего светло и другим. Поверьте, я написал это, и мне как-то неловко, что Вы ей, м. б., дадите это прочесть. Но это — правда, и не для «обмена любезностями».
Ваш Г. А.
Вы написали на конверте: Denison Road без номера. № 30.
1 мая 1960
