Связь лазурного (символ духовного начала) с черным (символ страдания) имеет характер соперничества: то черное, то лазурное оказывается способным выразить высшую степень духовности, однако черное — как смерть, лазурное — как вознесение души.
Тема красного (символ страсти) и синего, лазоревого, лазурного, связанного с недосягаемой далью, бессмертием (символ святости), определяет в творчестве М. Цветаевой оппозицию «красный (и его оттенки) — синий (лазоревый, лазурный)»:
1) Доколе меня
Не умчит в лазурь
На красном коне —
Мой Гений (И., 442);
2) Сапожок чрез борток,
Ногой легкою — скок
Домой, в красный чертог.
На простор синих волн —
Толк — Царевичев челн! (И., 369);
3) В царстве моем — ни свинки, ни кори,
Ни высших материй, ни средних историй,
Ни расовой розни, ни Гусовой казни,
Ни детских болезней, ни детских боязней;
Синь. Лето красно.
И — время — на всё (И., 536–537).
Примеры эти разнородны, взяты из произведений, резко различающихся по своей стилистике: 1 — из поэмы «На красном коне», в которой авторский голос не связан ни с какой стилизацией; 2 — из поэмы-сказки «Царь-Девица», ориентированной на фольклорную стилистику; 3 — из сатирической сказки-пьесы «Крысолов», иронически пересказывающей и переосмысливающей немецкую легенду. В соответствии со стилистическими особенностями цитируемых произведений семантика цветовых слов, сохраняя главные особенности цветаевской парадигматики в цветообозначении, имеет и специфические черты. Так, в поэме «Царь-Девица» слово синий имеет характер постоянного эпитета, свойственного фольклору, но первичное цветовое значение этого эпитета актуализировано в контрасте с образами красного. Слово красный в таких сочетаниях, как красный чертог, лето красно, совмещает в себе и первичное архаическое значение красоты, привлекательности, и современное цветовое значение. При этом архаическое значение положительной эмоции вполне согласуется с символическим, актуализированным Цветаевой, значением страсти: красный чертог — дом, среда обитания Царь-Девицы, ее стихия; лето красно — цель гибельного стремления, мечта уводимых музыкантом детей.
Парадигматика обозначений зеленого цвета
Противопоставление зеленого цвета другим цветам в поэтическом языке М. Цветаевой встречается гораздо реже, чем рассмотренные оппозиции черного, красного, белого и синего. По существу, можно выделить только два противопоставления, включающих обозначение зеленого на основе собственно цветового признака: «зеленое — черное» ('живое' — 'мертвое') и «зеленое — белое» ('радостное' — 'равнодушное').
В поэме «Переулочки» черное как символ смерти противопоставлено зеленому как символу жизни, при этом смерть представлена как необходимое условие воскрешения:
Льни, Льни, Черны Котлы смоляны!
Не лги: смоляны, То льны зелены.
(…)
Ай, льны льняны, Царицыны льны! Ручьи с земли Помин привезли:
Ресницами шли, Глазницами шли, Землицею шли, — Солоны!
Солоницами — глазницы У ржаной земли. Что ж вы, гости имениты, Мало по — были?
(…)
Мало ль, много ли — Дроги поданы (С., 361).
Анализируя поэму «Переулочки», Е. Фарыно показывает семиотическую эквивалентность образов котлы смоляны и льны зелены, интерпретируя «царицу» как владычицу подземного мира (Фарыно 1985б, 299–300).
В поэме «Автобус» зеленое противопоставлено белому как молодое и радостное — немолодому и равнодушному.
(Как топорщился и как покоился
В юной зелени — твой белый холст!)
Спутник в белом был — и тонок в поясе,
Тонок в поясе, а сердцем — толст! (И., 556).
Зеленый цвет глаз обычно создает в поэзии М. Цветаевой образ сильного и жизнелюбивого человека.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос (И., 63);
— Как ветрено! — Привет жене,
И той — зеленоглазой — даме (И., 122);
Позеленевшим, прозревшим глазом
Вижу, что счастье, а не напасть,
И не безумье, а высший разум:
С трона сшед — на четвереньки пасть… (И., 555).
Для цветообозначении зеленого в произведениях М. Цветаевой характерно помещение их в парадигму нецветовую на основе общеязыковых переносно-символических значений слова — при полном сохранении номинативного цветового значения совмещением прямого и переносного смысла Цветаева выводит переносное употребление из автоматизма, возвращая метафоре свежесть:
Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду (С, 43);
Вечней водомелен,
Вечней мукомолен,
Как лавр вечно-зелен,
Как Понт вечно-волен —
Так вечна в нашем сердце глиняном
Артемида высоковыйная (С., 427);
На князьке вороные голуби
В ползобочка воркуют до-люби:
Про белые плечи,
Которых не смети,
Про сладкие смеси —
Потом не жалети…
Про неги, про лести,
Зеленые листья,
Про яства — не ести,
Орешки — не грызти (С., 356);
А на што нам лен,
Зелена башка?
Твой земной поклон —
В широки шелка (С., 359).
В приведенных контекстах помимо номинативного реализуются следующие переносные значения, психологические и оценочные: в первом — значение свежести, во втором — принадлежности к живой природе, в третьем — недосягаемости (ср. зелен виноград), в четвертом — умственной или нравственной незрелости (ср. молодо-зелено).
Не случайно поэтому в «Ариадне» переносные употребления прилагательных начинаются с утверждения «зелен (…) свеж»: слово зеленый, наиболее активно развившее мотивированную полисемию в русском языке, становится сигналом к метафорическому восприятию остальных цветовых прилагательных.
Парадигматика обозначений желтого цвета
Если черное, белое, красное, синее и зеленое связываются у М. Цветаевой с образами и понятиями земного мира или небесного, т. е. «человеческого» или «божественного», то всем этим цветообозначениям резко противостоит символика желтого как знак мира потустороннего, мифологического мира нечистой силы. Желтого (янтарного) цвета кровь у змея, побежденного Георгием. В русских былинах кровь чудища, побежденного Егорием Храбрым, отождествляемым в народном сознании с Георгием Победоносцем, называется бусурманской, окаянной, проклятой (Буслаев 1887, 32, 54). Янтарная кровь в цикле «Георгий» тоже скорее эмоционально-оценочная, чем собственно цветовая номинация крови, так как в сцене боя большое значение имеет красный цвет прежде всего как отражение крови того же змея — см. с. 128.
Желтые глаза — признак оборотня в поэме-сказке «Царь-Девица»:
Охорашивается, чистит клюв.
Глаза желтые — янтарь шаровой!
Красе на ухо шепочет, прильнув:
«За булавочкой к тебе я второй!»
<…>
Покорность с бабой родилась!
Льни, тонкоствольная лоза!
Чтоб не увидеть желтых глаз —
Закройтесь, черные глаза! (И., 383).
В следующем контексте желтый цвет оказывается связанным и с обманом, и с мифологизированной лихорадкой (вихрь заразный):
Стрясается — в дом забредешь желтоглазой
Цыганкой, — разлука! — молдаванкой, — разлука!
Без стука, — разлука! —
Как вихрь заразный
К нам в жилы врываешься — лихорадкой, — разлука! (С., 146).
Образ разлуки в этом стихотворении определен, во-первых, мифологизированным образом цыганки — чужой (из другого мира), крадущей и обманывающей, знающей то, что неведомо обычным людям, связанной с миром потусторонним (ср. ведьма 'ведающая'); во-вторых, мифологическим представлением о том, что вихрь — это воплощение нечистой силы; в-третьих, мифологической отнесенностью лихорадки и, наконец, фразеологическим сочетанием желтая лихорадка. В других произведениях, где образ цыганки дан как символ свободолюбия, цыганка названа черноглазой и синеокой. Последняя строка цитированного стихотворения («Ты нынче зовешься Мариной, — разлука!») связывает образ этой мифологизированной цыганки с образом лирического субъекта М. Цветаевой, что соотносится со стихотворением о «желтоглазом предке» (см. с. 63).
