Ознакомительная версия.
Среди них оказался и князь А. В. Трубецкой, в 1860-х годах увлекшийся нумизматикой. События развивались с детективной скоростью. Трубецкой, находясь в то время за границей, сообщает известным петербургским нумизматам, что в далеком 1825 году все шесть монет были доставлены в Варшаву и хранились во дворце великого князя Константина Павловича, но во время Польского восстания 1830–1831 годов их похитили и теперь они находятся в его распоряжении. Далее Трубецкой называет чудовищную сумму, за которую он готов продать эти реликвии.
Вскоре, однако, специалисты этот обман разоблачили. Оказалось, что это было обыкновенным мошенничеством. Трубецкой, желая всерьез поправить свое финансовое положение, просто заказал копии монет у какого-то французского ювелира.
Другой не менее скандальной фигурой в петербургском аристократическом обществе пушкинской поры, замешанной в деле с гнусным пасквилем, слыл молодой, двадцатилетний князь Петр Владимирович Долгоруков. Он, по свидетельству многих современников, не питал к Пушкину ни личной неприязни, ни тем более ненависти. Но будучи отчаянным повесой и вращаясь в порочном кругу барона Геккерна, был не прочь пошутить и повеселиться. Многие вспоминают, как во время светских раутов Долгоруков любил вставать за спиной Пушкина и поднимать над его головой пальцы, «растопыривая их рогами». При этом второй рукой недвусмысленно указывал на Дантеса. Совсем уж безобидными в глазах посвященных эти выходки не были. Многие знали, что в душе юного князя жила родовая обида всех Долгоруких на всех Романовых, обошедших их в борьбе за русский престол еще в начале XVII века. А в деле с пресловутым дипломом Долгоруков чутко уловил связь перечисленных в дипломе лиц с Николаем I.
В запутаннейшем клубке пушкинской биографии есть одна тонкая, но не рвущаяся ниточка, которая, кажется, тянется с первого послелицейского года. Тогда Пушкин тайно посетил модную в то время гадалку, немку Шарлотту Кирхгоф, модистку, промышлявшую между делом ворожбой и гаданием. Так вот, эта ворожея будто бы обозначила все основные вехи жизни Пушкина: «Во-первых, ему будет сделано неожиданное предложение; во-вторых, он скоро получит деньги; в-третьих, он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, он дважды подвергнется ссылке; в-пятых, он проживет долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, белой головы или белого человека, которых и должен он опасаться».
К немалому удивлению Пушкина, пророчества заморской ведуньи начали сбываться в тот же день. Вечером, выходя из театра, он встретил генерала Орлова, который предложил ему оставить министерство иностранных дел и «надеть эполеты». Возвратясь домой, он обнаружил у себя конверт с деньгами. Это был старый карточный долг, который его лицейский товарищ Николай Корсаков решил наконец возвратить. Отправляясь на службу в Рим, он зашел к Пушкину и, не застав поэта, оставил конверт. Настигла Пушкина и всероссийская слава, предсказанная пророчицей, и две ссылки — сначала на юг, в Бессарабию и Одессу, и потом — на север, в Михайловское.
Неудивительно, что зимой 1836–1837 года его так беспокоил единственный, пятый, не исполнившийся пункт предсказания. При этом Пушкин никак не мог избавиться и от другого воспоминания. Когда поэт был в Одессе, судьба столкнула его с еще одним предсказателем, неким греком, тот странным образом «повторил предупреждение петербургской гадалки об опасности для него беловолосого человека». А совсем недавно, незадолго до преддуэльных событий, встретившись случайно с Дантесом, Пушкин шутя будто бы сказал ему: «Я видел на разводе ваши кавалерийские эволюции, Дантес. Вы прекрасный всадник. Но знаете ли? Ваш эскадрон весь белоконный, и, глядя на ваш белоснежный мундир, белокурые волосы и белую лошадь, я вспомнил об одном страшном предсказании. Одна гадалка наказывала мне в старину остерегаться белого человека на белом коне. Уж не собираетесь ли вы убить меня?»
«Белый человек», в противоположность общеевропейскому зловещему образу «черного человека», всю жизнь преследовал Пушкина. Мы уже говорили, что, находясь в южной ссылке, Пушкин какое-то время состоял в масонской ложе, однако, если верить фольклору, вышел из нее сразу, как только узнал, что одним из главных идеологов современного европейского масонства был некий Адам Вейсгаупт, фамилия которого в переводе и означает «белый». В другой раз из-за тех же суеверных предчувствий Пушкин решил не испытывать судьбу и отказался от задуманной им поездки в Польшу, где в то время правительственные войска вели борьбу с повстанцами. Он узнал, что один из восставших имел фамилию Вейскопф, что в переводе означало: белая голова. Возвращаясь из Бессарабии в Петербург, в одном городе Пушкина пригласили на бал к губернатору. Во время бала поэт заметил, что на него пристально смотрит «светлоглазый, белокурый офицер». Вспомнив о пророчестве, Пушкин ушел в другую комнату. Офицер последовал за ним. Ничего особенного в тот раз не произошло, но, как вспоминают современники, Пушкин признался, что хоть ему «было совестно и неловко, однако он порядочно-таки струхнул». Примерно то же самое случилось еще в одном доме, куда Пушкин был приглашен. Он отказался помочь хозяйке только на том основании, что должен был держать лестницу, на которую взбирался белокурый человек. «Нет, нет, — закричал Пушкин, — ты белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте». Видать, Пушкин всерьез верил в этого «белого человека». Еще в октябре 1822 года он писал своему брату Льву по поводу ссоры с Федором Толстым: «Этот меня не убьет, а убьет белокурый, так колдунья напророчила».
Но, как сказала однажды Анна Ахматова, нельзя не учитывать и того, что «белый человек» в сознании Пушкина вполне мог ассоциироваться и с Николаем I. «Он был совсем белокурым и у него были серые глаза», — проницательно заметила она. Да и сам Пушкин признавался, что, увидев Николая I впервые по возвращении из ссылки, подумал: не тот ли это человек, от которого зависит его судьба.
В литературе о Пушкине чаще всего легенда о пророчестве Шарлотты Кирхгоф ограничивается предсказанием смерти самому Пушкину. Однако есть и вторая, менее известная часть этой легенды. Оказывается, Пушкин зашел к немецкой гадалке не один. С ним был его приятель, некий капитан лейб-гвардии Измайловского полка. После гадания Пушкину ворожея взяла ладонь этого капитана, вздрогнула и с ужасом объявила, что офицер также погибнет насильственной смертью, «но погибнет гораздо раньше своего приятеля: быть может, на днях». Молодые люди смутились и молча покинули гадалку. А на следующий день Пушкин узнал, что его приятеля убил утром в казарме не то пьяный, не то сошедший с ума солдат. Легко понять, как повлияло на впечатлительную душу Пушкина скорое осуществление одного из предсказаний Шарлотты Кирхгоф.
Надо не забывать и того, что в пушкинское время суеверие частенько принимало характер обыкновенной моды. Так, все без исключения свидетели московской жизни семьи Пушкиных отмечали, что в доме будущего поэта единственной верой была вера в гадания и приметы. Верили в сглаз, в несчастье от встречи с попом, в опасность столкнуться с бабой, несущей пустые ведра. В этом смысле суеверными были многие друзья и приятели Пушкина. Отличался необыкновенным суеверием и лучший друг Пушкина Нащокин. Как никто другой, он верил в приметы. Например, он тотчас откладывал поездку, если в момент прощания кто-то из слуг приносил какую-нибудь забытую вещь: часы, носовой платок или что-то еще из мелочей. А когда нечто подобное происходило во время посещения Нащокина Пушкиным, то, по признанию жены Павла Воиновича, это было «сущее несчастье».
П. В. Нащокин
В этой связи можно вспомнить дурные предзнаменования, одно за другим случившиеся во время венчания Пушкина в Москве. Началось с того, что Пушкин, отправляясь в церковь, неожиданно для себя обнаружил, что у него нет положенного по обряду фрака. Он воспользовался фраком своего друга Нощокина и с тех пор считал его для себя «счастливым». После венчания Нащокин подарил этот фрак Пушкину, и тот надевал его «в важных случаях жизни». Однако мистический смысл этого нечаянного обстоятельства Пушкину узнать так и не довелось. Об этом в свете заговорили только после погребения поэта, в феврале 1837 года. Дело в том, что «по трагическому сцеплению обстоятельств в этом „счастливом“ фраке Пушкин был похоронен».
С именем Нащокина связано еще одно предчувствие, которое, похоже, никогда не покидало этого доброго и преданного Пушкину человека. Павел Воинович был мнителен и суеверен не менее самого Пушкина. Всю свою сознательную жизнь он носил кольцо с бирюзой «против насильственной смерти». За несколько месяцев до последней пушкинской дуэли поэт встретился с Нащокиным в Москве, и тот настоял на том, чтобы и Пушкин носил такое же кольцо. Пушкин согласился и принял подарок друга. Однако, как свидетельствуют очевидцы и в том числе секундант Пушкина Данзас, «он не имел его во время дуэли».
Ознакомительная версия.
