Людмила Зубова - Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект

Освобождение смысла глагола быть от частных значений, связанных с понятием земного бытия, т. е. жизни, наиболее полно реализуется в контекстах с независимым употреблением инфинитива и императива (без дополнений, обстоятельств и других зависимых членов предложения):

Подобных примеров в поэтических произведениях М. Цветаевой немало. Рассмотрим один из них — глагол быть в стихотворении «О слезы на глазах!..» из цикла «Стихи к Чехии»:

Это стихотворение анализировал Ю. М. Лотман, показывая роль структурных повторов в семантической организации смысла слов, образов, текста в целом. Глагол быть занимает центральное место в серии таких повторов. Ю. М. Лотман пишет: «И лексическое, и грамматическое (инфинитив) значение слова „быть“ подчеркивает признак универсальности. Слово „быть“ в своей семантической обобщенности и всеобщности становится почти местоимением: оно заменяет все глаголы существования и деятельности. Антитеза первого лица „отказываюсь“ и инфинитива „быть“ дает наиболее общую формулу отношения „я и мир“. Однако это не просто отказ от мира, а отказ от мира, в котором торжествует фашизм. Поэтому „быть“, оставаясь обобщенно-философским, развертывается во все более конкретную и распространенную цепь значений» (1970, 215). Далее Ю. М. Лотман цитирует строки с глаголами жить, выть, плыть и комментирует, как значение этих глаголов в контекстных сочетаниях включается в значение глагола быть. Общий смысл обстоятельственных групп и их частные различия уравнивают значения слов жить, выть, плыть с универсальным быть и, таким образом, «создается модель мира, не дающая никаких иных возможностей бытия» (там же, 217).

Анализ образов, связанных с материальной природой «я», отказывающегося от бытия в мире подчинения злу, приводит М. Ю. Лотмана к мысли о том, что «если материальная природа „я“ вводит этот образ в мир Творца, то и отказ — самоуничтожение — приобретает характер не только богоборчества, но и богоубийства. Именно это делает анализируемый текст одним из самых резких осуждений бога человеком в русской поэзии и придает особую семантическую весомость заключительному стиху: „Ответ один — отказ“» (там же). При всей глубине анализа, данного Ю. М. Лотманом, последний вывод вызывает сомнение, основанное на том, что образ бога в цикле «Стихи к Чехии» последовательно связан с темой Чехословакии как божьего творения:

Последние две цитаты приведены из стихотворений, написанных и помещенных в цикле после стихотворения, в котором манифестируются отказ от бытия и, по мнению Ю. М. Лотмана, богоборчество вплоть до богоубийства. В то же время Германию М. Цветаева не называет созданием бога, а связывает ее с образом безумного в своей страсти игрока Германна (ср. с. 65). Исходя из этого, можно предложить другой анализ контекста, связанного с отказом от бытия, — анализ, не противоречащий основному ходу мысли Ю. М. Лотмана, однако расставляющий другие акценты и приводящий к другой интерпретации понятия «Творец» в стихотворении.

В ряду структурно параллельных инфинитивов быть — выть — жить — плыть смысл исходного элемента быть раскрывается через смысл частных проявлений бытия, о чем и говорит Ю. М. Лотман. Но важно, что независимому инфинитиву противостоят инфинитивы зависимые. Их сочетаемость указывает на локализующие факторы — где, с кем, куда и как. Все зависимые инфинитивы называют проявления жизни, ограниченной факторами вынужденного, ложного бытия «в бедламе нелюдей». Сочетание безумный мир развивает тему безумия, обозначенную словом бедлам и данную в предыдущих стихотворениях цикла — «Германии», «Март», где эта тема связывается с превращением страсти, азарта в разрушительную силу. Глаголы выть, жить, плыть выявляют свою двойственную семантику: с одной стороны, это проявления жизни, страсти, подверженности действию стихийных сил, что высоко ценится Цветаевой, с другой стороны, все это оборачивается злом и подчинением злу. Жизнь как максимальное воплощение страсти-азарта превращается в зло, не-жизнь. Слово быть не только раскрывается через понятия жизни, но и противопоставляется этим понятиям, т. е. тоже семантически двойственно. Однако его двойственность принадлежит более высокому уровню сознания, что соответствует более высокому уровню понятия бытия по сравнению с понятием жизни. Безумие мира, в котором само бытие становится ложным, дано в образах искаженной природы: образы волков и акул указывают не только на хищническую сущность побеждающего фашизма, но и на противоестественность этой хищной силы, так как «волки площадей» помещены в город, «акулы равнин» — на сушу. Тем самым природное, естественное (страсть хищника) подменяется социальным, искажающим истинное мироздание. Интересно сопоставить эти образы социализированных зверей с образами естественных зверей в стихотворении «Полон и просторен…» из того же цикла. Говоря о Чехословакии как о стране природной гармонии, созданной божьей волей, Цветаева дает образы зверей (а в стихотворении «Один офицер» и образ леса) как апофеоз гармонии человека и природы:

Противоестественность, ложность мира, связанного с темой Германии, раскрывается в многочисленных образах цикла:

В письме к А. Тесковой (1937 г., еще до оккупации Чехии) М. Цветаева прямо указывала, что фашистская Германия ассоциируется с анти-жизныо. Сравнивая советский и немецкий павильоны на парижской выставке, она пишет: «…А немецкий павильон есть крематорий плюс wert[8]. Первый жизнь, второй смерть, причем не моя жизнь и не моя смерть, но все же — жизнь и смерть (…) (А, догадалась! Первый — жизнь, второй — мертвечина: мертвецкая.) (…) Не фигуры по стенам, а идолы, кто строил и устраивал?» (Цветаева 1969, 153). Творение такого мира (анти-мира) Цветаева не приписывает богу. М. Цветаева отнюдь не была религиозно ортодоксальной. В «Искусстве при свете совести» она пишет: «Многобожие поэта. Я бы сказала: в лучшем случае наш христианский Бог входит в сонм его богов. Никогда не атеист, всегда многобожец, с той только разницей, что высшие знают старшего (что было и у язычников). Большинство же и этого не знают и слепо чередуют Христа с Дионисом, не понимая, что уже сопоставление этих имен — кощунство и святотатство» (Соч.-2, 394–395). В таком случае можно говорить по крайней мере о дуалистическом отношении Цветаевой к понятию творения, близкому к апокрифическим и нехристианским представлениям, противопоставлявшим бога — создателя добра богу — создателю зла. Поэтому не случайно, что, перефразируя Достоевского в строке «Творцу вернуть билет», М. Цветаева заменяет слово бог, употребленное Достоевским, на слово творец: именно этот создатель мира зла может требовать в жертву за благополучие, пусть и всеобщее (ср. «плыть || Вниз по теченью спин»), — благо, за жизнь в искаженном мире — жизнь естественную, за антибытие — бытие. Таким образом, слово быть в стихотворении «О слезы на глазах!..» можно рассматривать как слово, совместившее в себе значения бытия и антибытия.