Георгий Адамович - «…Поговорить с Вами долго и длинно и даже посплетничать…»: Переписка Г.В. Адамовича с Р.Н. Гринбергом (1953-1967)

В ответ о том, какой последний срок — всегдашний вопрос — отвечу — чем раньше, тем лучше, а по календарю к НОВОМУ ГОДУ, т. е. 1 января. Нужно снова спешить!

А Аронсон меня больше не трогает, да я сам, думаю, хватил через край, вообразив, что обозреватель этот монстр, и, кажется, подгадил нам самим или, как говорится у Чехова, «не могу тебе простить, что ты разговаривал о декадентах с половыми»[113]. Где это?

Вашей дамы[114] еще не читал, хотя Варш<авский> честно приносил и просил, но сам он ее читать не стал почему-то. В третьем № местов нету, ту э компле[115], м-сье, дам! — ждите Четвертого, если что…»

Почему-то хочется посмеяться сегодня, извините старика. Впрочем, мы не старики. Знаете ли Вы, почему мы не старики, а в те далекие времена, скажем пушкинские, 16-летние были уже стариками? Потому что они имели готовое мировоззрение, ответы на все сомнения и всё знали, как и почему, а мы, дожив до 60 лет, не знаем и первого слова, с чего начать, что отвечать, так и промаемся свистунами. Какая прелесть, какое счастье! Плачем же мы по старости и прочной всеобъемлющей философии и тянемся к Пушкину, который решительно ни разу не ошибся в жизни.

Простите за рапсодию, но Вы на меня так действуете, как бы задумчиво. Очень Вас прошу, спросите Червинскую, Кантора, почему они так скромны с нами и не шлют того, что обещали. Неужели мне нужно их все еще просить? Мне трудно и скучновато. А журнал этот их, как он мой.

Ваш Р. Г.

Nice

1/I-54

Дорогой Роман Николаевич.

Шлю Софье Михайловне и Вам лучшие пожелания к Новому году. Приехал на праздники в Ниццу и хотел отсюда послать Вам «Комментарии». Но здесь нет переписчицы — и поэтому откладываю присылку

до возвращения в Париж и в Англию. Простите за неаккуратность. Надеюсь, что Вас не очень подвожу. Рукопись будет у Вас между 15–20 января au plus tard[116].

Крепко жму руку.

Ваш Г. Адамович

P. S. Не думаете ли Вы, что «Опыты» могли бы попросить статьи у Маклакова?[117] А то он пишет для «Возрождения», которое больше похоже на помойную яму, чем на журнал. Помимо того он с удивлением говорил, что «Опыты» — единственное в эмиграции издание, которое ему не присылают. Его адрес — 5 rue Peguy, Paris 6е.

Для музыки — здесь, в Ницце, есть Леон<ид> Леонид<ович> Сабанеев[118], очень талантливый человек (даже не только для музыки). Адрес — 10, rue Guiglia, Nice. Вы, конечно, поймете, что если я вмешиваюсь в редакционные дела, то от симпатии к «Опытам».

104, Ladybarn Road

Manchester 14, 24/I-54

Дорогой Роман Николаевич.

Вот «Комментарии»[119].

Если есть возможность, если хотите сделать мне большое одолжение: пришлите корректуру. Верну в тот же день.

Если невозможно — надеюсь на внимание корректора.

Шесть отрывков, идущих под номерами и общим заголовком «А. говорил мне», надо бы отделить от других чуть-чуть большим расстоянием (или, еще лучше, сузить расстояние между ними).

Крепко жму руку.

Ваш Г. Адамович

11.2.54

Дорогой Георгий Викторович, посылаю Вам часть корректуры. Исправьте и шлите обратно воздушно и срочно. Конец дошлю, как только пришлет типография. Всего доброго. Ваш

Я оставил себе, на всякий случай, оригинал, полагая, что он у Вас тоже имеется.

26/II-54

Дорогой Роман Николаевич

Получил корректуру сегодня утром, возвращаю немедленно. Но письмо Ваше отправлено 17-го, а сегодня 26-е. Почему-то долго шло.

Впрочем, исправлений почти нет (только насчет расстояния между отдельными отрывками — 2 пометки на полях[120]).

Спасибо.

Ваш Г. А.

P. S. Мне кажется — судя по конверту, что письмо Ваше было хотя и «express», но не «air mail».

14.5.54.

Дорогой Георгий Викторович,

Напишите мне в отель Кингслей в Лондон Ваш № телефона. По приезде хочу Вас вызвать и сговориться о свидании. 21-го мы, вероятно, будем заняты (я по делу), а в субботу или в воскресенье мы для Вас.

До скорого свидания.

Ваш

9 янв<аря> 1959 г.

Дорогой Георгий Викторович,

Мне бы ужасно сейчас хотелось поговорить с Вами долго и длинно и даже посплетничать, но у меня к Вам спешное дело и потому, минуя все, сразу скажу, в чем дело:

Я начал собирать альманах в честь Б. Пастернака, который должен будет выйти во второй половине года[121]. Возможно, что мы сможем приурочить выход к его 70-летию, исполняющемуся в буд<ущем> году. Это не так важно. Сборник этот предполагается из трех неравных частей: немного стихов, недлинная худ<ожественная> проза (если найдется) и много, много статей на гуманитарные темы. Все это обыкновенно. Размеры статей, размер всего издания примерно те же, что встречаются у русских толстых журналов. Сборник, значит, не о Пастернаке, но для него, как дань, как признания отсюда от эмигрантских писателей, которые очутились за рубежом в разные годы, отчасти за то самое, что этот человек хотел отстоять в труднейших условиях и т. д. Если нужно объяснять[122]… не правда ли? И участвовать будут люди, так именно думающие, чувствующие, и я Вас, надеюсь, не ошибочно причислил в это число и потому зачислил в сотрудники.

Материал Ваш мне нужен будет к 1 июню, но ответ на это мое письмо — теперь же, до моего отъезда за границу в первых числах февраля.

Мне не нужно говорить Вам, о чем Вам писать — сами скажите, что собираетесь предложить. Но мне кажется, что поскольку речь идет о некотором роде подарка Пастернаку, то и нужно ему рассказать о том, что больше всего его интересует. По-моему, это — поэзия, а она Ваша страна.

Ваш

<приписка от руки:>

G. Adamovitch

3, Scarsdale Road

Victoria Park

Manchester, UK

3, Scarsdale Road

Victoria Park

c/o Mr. White

Manchester, 17/I-59

Дорогой Роман Николаевич.

Я был очень рад получить от Вас письмо, но вызвало оно во мне чувства двойственные. Могу перефразировать «Онегина»:

Не сам Пастернак, конечно, и не его роман. А тот шум, нет — та шумиха, которая вокруг него поднялась, особенно (судя по «Н<овому> р<усскому> слову»[124]) в русском Нью-Йорке. Вроде как на похоронах Толстого: «Вы будете говорить?» — «Да, я тоже буду говорить». — «Ив<ан> Иванович непременно хотел высказаться» и т. д.[125]

Ну, оставим это, с est la comedie humaine[126]. Но я думаю, что если положение Пастернака в России трудное и даже опасное, то эмиграция должна была бы это принять в расчет.

Альманах в честь Пастернака — идея хорошая, но чем больше будет в нем о самом П<астернаке>, о его поэзии, о его романе и чем меньше о том безобразии, которое произошло в связи с «Д<октором> Ж<иваго>» в Москве, тем будет лучше. Даже и не в связи с опасностью для П<астернака>, а вообще. Мы все знаем, что такое Москва, до чего она докатилась в направлении рабства и низости, — ну, и точка. Ораторствовать об этом, выставляя свое собственное благородство, — не стоит.

Я это пишу и думаю: м. б., Вы со мной согласны? М. б., таков Ваш альманах и будет? Тогда все в порядке, а я ломлюсь в открытую дверь. Надеюсь, что это именно так.

Спасибо за приглашение в Ваш альманах. Я не очень люблю стихи П<астернака>, хотя «признаю» его, конечно, вполне. Не в таком я восторге и от романа[127], хотя прочел его еще не весь. О чем, по-Вашему, написать? Взгляд и нечто о поэзии вообще или именно о Пастернаке? Мне, кстати, кажется, что поэтически он сдал и ослабел. Стихи в «Д<окторе> Ж<иваго>» — жиже, слабее его прежних, хотя какое-то «просветление» в них действительно есть.

Как Вы живете? Не собираетесь ли в Европу? Крепко жму Вашу руку и прошу передать сердечный привет Софье Михайловне.

Ваш Г. Адамович

20.1.59

Дорогой Георгий Викторович,

Получил Ваше милое письмо, — спасибо!