Ознакомительная версия.
Сходная тактика использовалась Кемалем при проведении и других крупных реформ. В январе 1924 г., к примеру, Кемаль решил, что пришло время упразднить халифат. Он пригласил высших руководителей правительства сопровождать его в поездке на военные маневры и там добился их согласия на это предложение, на ликвидацию министерства шариата и на изменения в религиозном образовании. В этом совещании участвовали и редакторы ведущих газет, которые оказались в изоляции лицом к лицу с президентом в течение двух дней, пока он не убедил их начать наступление на правительство, обвинив его в бездействии в вопросе о халифате. Месяцем позже, 1 марта, он представил эти предложения в своей речи на открытии Великого национального собрания, убеждая, что эти изменения необходимы для безопасности республики, для объединения национальной системы образования и для очищения и возвышения исламской веры. И снова у консервативной и религиозной оппозиции не было времени для контрнаступления: законы, необходимые для осуществления целей Кемаля, были приняты 3 марта.
Другие реформаторы-модернизаторы повторяли, иногда сознательно, тактику Кемаля. В Пакистане, к примеру, Айюб Хан попытался во многих отношениях действовать по образцу Мустафы Кемаля и, в частности, следовал тактике блицкрига в проведении реформ. «Когда он сталкивается с проблемой, — отмечал один из наблюдателей, — он учреждает комиссию экспертов для отыскания решения, и когда ему сообщают, что решение найдено, он немедленно проводит его в жизнь»12. Такова была, к примеру, тактика, использованная в 1958 г. для проведения земельной реформы. Законопроект был разработан специальной комиссией и через пять дней после того, как она доложила об окончании работы, законопроект был утвержден в качестве закона.
Как показывает это обсуждение фабианской стратегии и тактики блицкрига, ключевым вопросом для реформатора является вопрос о темпах и последовательности мобилизации новых групп в политику. Реформатору приходится прилагать усилия для того, чтобы контролировать и направлять этот процесс, чтобы в каждый момент времени и по каждому вопросу быть уверенным, что его сторонники сильнее оппонентов. И революционеры, и консерваторы гораздо меньше стеснены в отношении мобилизации новых участников политического процесса. Революция сама по себе есть процесс мобилизации ранее исключенных групп в политику вопреки существующим институтам и социально-экономической структуре. Ясно, что при некоторых обстоятельствах ограниченная мобилизация, необходимая для реформ, может вызвать неудержимую мобилизацию, которая и есть сущность революции. В то же время, однако, мобилизация может представлять для реформатора угрозу с консервативной стороны. Поскольку реформы означают движение в направлении большего социального, экономического и политического равенства, они вызывают противодействие со стороны тех, кто в выигрыше от неравенства, создаваемого существующим режимом. Преодоление этого противодействия ставит реформатора перед лицом многих трудностей, но обычно их можно преодолеть, если противник не сможет вовлечь в политику на своей стороне значительную часть апатично настроенных групп населения. Такие группы обычно не имеют больших материальных выгод от существующего порядка, часто они даже должны материально выиграть от предлагаемых реформ. Они, однако, духовно связаны с существующим обществом, и их ценности и установки часто крайне консервативны и мало подвержены изменению. Они склонны идентифицировать себя с теми самыми общественными и религиозными институтами, от реформирования которых они должны выиграть. Это и делает задачу реформатора столь трудной. Нет, писал Макиавелли, «дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые. Холодность же эта объясняется отчасти страхом перед противником, на чьей стороне — законы; отчасти недоверчивостью людей, которые на самом деле не верят в новое, пока оно не закреплено продолжительным опытом. Когда приверженцы старого видят возможность действовать, они нападают с ожесточением, тогда как сторонники нового обороняются вяло, почему, опираясь на них, подвергаешь себя опасности»13.
Диалектика изменения такова, что предложения о реформах часто приводят в действие прежде безразличные группы, которые видят угрозу своим существенным интересам. В какой-то мере именно эту природу имело аристократическое сопротивление возвышению среднего класса в конце XVIII в. К этой же категории относится и та неприязнь, с которой группы малоимущих белых встретили в XX в. укрепление позиций негров в США. Такие явления обычно приводят к дихотомизации политики и подрыву позиций реформатора. Сочетание фабианской тактики и тактики блицкрига призвано уменьшить эту опасность и понизить вероятность того, что у противников реформ будет достаточно побуждений или возможностей для мобилизации масс против перемен. Мобилизация масс на политическое действие прежде модернизации их ценностей и установок составляет величайшее из возможных препятствий на пути реформатора. Соперничество за влияние на массы между революционными и консервативными группами обычно также, разумеется, поляризует политику и лишает реформатора поддержки. Кто бы ни победил в этой борьбе, реформатору нечего надеяться выиграть от нее. Немецкие коммунисты сильно ошибались, когда в 1932 г. они самоуверенно предсказывали: «После Гитлера придем мы»; они, однако, не столь уж и ошибались, направляя свои атаки против центра и тем самым создавая ситуацию выбора: «Гитлер или мы».
Последствия расширения политической активности меняются в зависимости от ситуации. В кемалистской Турции политическая активность ограничивалась в основном городскими, бюрократическими, элитными группами. В этих узких пределах политической жизни модернизаторски настроенные элементы в армии и на гражданской службе могли оказывать решающее влияние. Таким образом, интересы реформ сталкивались с интересами более широкого участия населения в политике. Расширение политической активности привело бы в политику более консервативные группы и изменило баланс не в пользу реформаторов. Именно это и произошло в конце концов в 1950-е гг., но к тому времени основания кемалистского государства были столь прочны, что возможны были лишь незначительные сдвиги в направлении традиции. Предвидя эту опасность в 1920-е гг., Кемаль, однако, мало что делал для расширения политической активности. Действительно, как пишет Фрей, «сущность революции Ататюрка состоит в том, что она воспользовалась тем коммуникационным разрывом, который существовал в турецком обществе, вместо того чтобы сетовать по его поводу или бороться с ним напрямую, как делали многие другие националистические движения… Отсутствие связей между элитой и массой было тем важнейшим фактором, который он использовал для упрощения своей задачи и приведения ее в соответствие со своими ресурсами»14. В Турции существовало противоречие между движением в направлении социального и экономического равенства, с одной стороны, и движением в направлении политического равенства, с другой. Прогресс в первом направлении зависел от ограничений во втором, и именно эту функцию выполняла однопартийная политическая система в Турции до конца Второй мировой войны. Переход к конкурентной партийной системе после Второй мировой войны привел к расширению политической активности, сделал политику более демократической, но в то же время замедлил, а в некоторых областях и обернул вспять процесс социально-экономических реформ.
Ситуация, с которой столкнулись реформаторы во многих латиноамериканских странах, была прямо противоположна той, с которой столкнулся Кемаль. В этих странах в политике наблюдался «крен вправо» и на политической арене господствовали консервативные и олигархические группы. Как следствие этого, социально-экономические реформы ассоциировались с расширением политической активности, а не с ее ограничением. Это накопление проблем и разногласий придавало политике в Латинской Америке более напряженный и насильственный характер, чем в Турции, так что угроза революции здесь казалась намного более реальной. В Турции реформатор мог создавать политические институты и осуществлять социально-экономические изменения, не привлекая к участию в политике широкие слои населения. Напротив, в Латинской Америке расширение политической активности было не тормозом в деле осуществления социальных перемен, а предпосылкой таких перемен. Поэтому в Латинской Америке консерватор выглядел более реакционным, поскольку он выступал против того и другого, тогда как реформатор выглядел более революционным (и опасным для консерватора), поскольку ему приходилось поддерживать и то и другое.
Ознакомительная версия.
