Ознакомительная версия.
Вынужденные миграции сосуществовали с добровольными перемещениями по экономическим мотивам – такими, как переезд квалифицированных рабочих и специалистов в союзные республики. Там, благодаря проживанию в крупном или даже столичном городе и высокому социальному статусу, которым автоматически наделялись кадры, присылаемые из России, перед ними открывались лучшие возможности продвижения вверх по социальной лестнице. Однако и этот процесс в значительной мере контролировался государством, например, через систему распределения специалистов. Хотя в своей первооснове многие перемещения объективно были добровольными (в том смысле, что не были бегством от насилия), а на сторонний взгляд, даже обещали некоторые преимущества их участникам, многие из тех, кто сейчас возвращается в Россию, субъективно воспринимают те перемещения как предпринятые не ради личной выгоды, а «во исполнение долга перед Родиной». Для русских, возвращающихся в настоящее время в Россию, такое восприятие является важным психологическим моментом, затрудняющим процесс адаптации. Государственная политика расселения мигрантов в сельском захолустье, нацеленная на «возрождение российской деревни», у этих людей вызывает отторжение. Она воспринимается переселенцами как попытка заставить их принести государству очередную жертву.
Российские специалисты считают, что после 1989 г. миграция на территории бывшего Советского Союза существенно отклонилась от широко распространенных ранее образцов и что в основании нынешнего массового перераспределения населения лежат этнические чувства.[95] Такой точки зрения придерживается Н. Масанов, исследующий связи между этничностью и движением населения в независимом Казахстане. Основной вывод Масанова заключается в том, что национальное государство в Казахстане все больше становится государством этнократическим, и это подталкивает людей нетитульной национальности, особенно русских, к миграции из страны. Утверждая, что постсоветские образцы миграции определяются совокупностью политических и институциональных структур, которые «выдавливают» определенные этнические общности и поддерживают тенденцию к их возвращению на историческую родину и к национальной изоляции остающихся, этот и другие авторы по существу приближаются к структуралистской точке зрения. Но в то же время, подчеркивая значимость для людей их этнической принадлежности, они тем самым отводят значительную роль «агентам».
Однако роль «агентов» исследована слабо. Причина заключается, видимо, в том, что до сих пор чаще проводилось четкое различие между политической (недобровольной) и экономической (добровольной) миграцией на уровне миграционного режима.[96] Вопрос о том, можно ли четко отделить один вид миграции от другого, сам по себе является спорным. Анализируя поведение беженцев, Кунц предложил несколько его моделей и назвал их «подвижными» (kinetic). У них есть «общий знаменатель» – ощущение людьми утраты контроля над собственной судьбой. «Перемещение представляет собой реакцию людей на какие-то события, поэтому граница между политическими беженцами и теми, кто не удовлетворен своим экономическим положением, действительно может быть расплывчатой. И все же следует обращать внимание как на важность индивидуального решения о миграции, так и на давление социальных сил, результатом которого оказывается стремление эмигрировать».[97]
Теоретическое осмысление международной миграции зачастую ведется в рамках неоклассического подхода, берущего свое начало в теории развивающихся экономик. Этот подход применяется как на макроуровне (когда решающая роль отводится различиям по уровню заработной платы и возможностям занятости между разными регионами мира), так и на микроуровне (когда главным считается рациональное решение индивида). Хотя эти объяснения причин межстрановых перемещений населения кажутся вполне очевидными, они подвергаются серьезной критике.
Объяснения миграции с акцентом на «агентах» успешны в том смысле, что помогают понять роль индивида как деятельного протагониста миграционного процесса. Но в них вовсе не рассматривается сложное воздействие институциональных и иных внешних по отношению к мигранту обстоятельств его индивидуального выбора. Тем не менее, поскольку эти модели разрабатывались для того, чтобы понять природу трудовых миграций и их роль в экономическом развитии, они получили распространение и при изучении миграций в бывшем Советском Союзе. Хотя вызывает некоторое удивление то обстоятельство, что миграция советского периода (со всем его тоталитаристским своеобразием) исследуется с помощью стандартной западной модели «толчка – притяжения».
Трактовка нынешнего миграционного притока в Россию как результата индивидуальных и экономически рациональных решений основывается на двух соображениях. Первое заключается в том, что по сравнению с большинством бывших советских республик Россия все еще выглядит относительно преуспевающей в экономическом отношении. Второе сводится к тому, что и в дореволюционное, и в советское время переселение русских на территории этих республик по самой своей природе вписывалось в процесс колонизации и модернизации окраин посредством свободного перелива рабочей силы в рамках единого имперского/советского рынка труда. А это объяснение, в свою очередь, побуждает к тому, чтобы видеть в сегодняшних миграционных тенденциях естественное завершение модернизационного процесса – возвратное постколониальное движение населения.
Р. Льюис и Р. Роулэнд утверждают, что основные миграционные потоки в СССР были следствием осуществления индивидуальных устремлений. Миграция, как они полагают, была в основном добровольной и в значительной степени неорганизованной.[98] Быстрая индустриализация привела к радикальному перераспределению советского населения – но на основе свободной миграции, а коллективизация, голод и войны хотя и сорвали с места массу людей, но этот процесс не предусматривался планами правительства. Таким образом, пусть власть и оказывала некоторое влияние на миграцию, преобладали в советский период ничем не стесняемые передвижения населения.[99] Правда, эти авторы признают наличие в СССР принудительной миграции людей, осужденных по политическим мотивам и за уголовные преступления, а также призванных в армию; но в целом они в своей трактовке советской миграции явно отдают предпочтение «агентам», а не «структурам». Более того, хотя сейчас мы имеем дело с настоящим «кризисом перемещений», т. е. резким увеличением числа недобровольных мигрантов, Роулэнд не хочет отказываться от своих первоначальных положений. В частности, объясняя тот факт, что нарастание в конце 80-х – начале 90-х гг. миграции в Россию было, в первую очередь, следствием притока русских из южных республик, он заостряет внимание на подъеме образовательного уровня мусульманских народов СССР, за счет чего они в большем объеме, чем прежде, могли поставлять на рынок труда квалифицированную рабочую силу, и это снизило потребность в русских.[100] В своей работе (1979 г.) Р. Роулэнд и Р. Льюис даже предвосхитили позднейший всплеск миграции в Россию и ошиблись лишь в том, что в действительности источником притока из южных республик стали не столько этнические русские и русскоязычные, сколько представители их титульных национальностей.
Б. Мичнек и Д. Плейн в своем истолковании тенденций постсоветской миграции также отдают предпочтение «агентам». Для периода 1989–1992 гг. они отмечают четыре важных изменения в миграционном процессе:
– повышение относительной мобильности старших возрастных групп в составе работающего населения;
– усиление значимости миграции из города в деревню;
– концентрацию этнических групп по своим «родинам» в пределах бывшего СССР;
– увеличение доли женщин среди нерусских мигрантов.[101]
Но эти тенденции они рассматривают не как результат перемещения отдельных общностей под давлением «структурного» фактора, а как совокупность индивидуальных реакций на «экономический шок». С их точки зрения, стоит только начать анализировать исторические тренды и стандартную модель «выталкивание – притяжение», как сдвиги в миграционной системе бывшего Советского Союза становятся вполне предсказуемыми. А вот теории вынужденной миграции и репатриации они определенно отвергают.[102]
Этот подход интересен тем, что он позволяет увидеть связь между нынешней миграцией и возвратным движением русских в Россию, начавшимся задолго до середине 80-х гг.,[103] т. е. до того, как открытые этнические конфликты стали чуть ли не первопричиной политических и социальных изменений. И, напротив, он не дает превращать государство чуть ли не в единственного реального агента социального действия – раз с помощью этого подхода так хорошо удается выявить роль миграции в чисто индивидуальных стратегиях социальной мобильности.
Ознакомительная версия.
