Ознакомительная версия.
И вот эта мысль меня зацепила и вывела на версию. Ведь странное же дело — великий режиссер (а то, что Н.С. Михалков — великий режиссер, я буду утверждать с тем же упорством, с каким один из его персонажей утверждал, что «Моцарт — великий композитор»), еще недавно снимавший гениальное — вот уже несколько фильмов подряд творит что-то такое, что выглядит побочным продуктом попилинга. Великий писатель-фантаст, давший литературе Мир Полудня, воспевший покорение Венеры, определивший человека как творца в своем «Понедельнике», вдруг заговорил об обществе потребления как о вершине развития Человечества.
Хочется спросить свою творческую интеллигенцию: чего это они? Но если вспомнить все-все, то окажется, что на общем фоне разложение творческой интеллигенции — явление, безусловно, яркое, но не выходящее за пределы общей тенденции.
Саму тенденцию я бы назвал хрустящим словом «реархаизация».
Что это такое?
Проще всего на русский язык перевести это слово как «возвращение в дикость».
СССР, как ни крути, в силу размера и глобальных функций был страной с социальными и производственными отношениями очень высокого уровня и сложности. Поэтому культура, обслуживающая эти отношения, не могла себе позволить несоответствия ни по уровню, ни по сложности. Хотя бы потому, что культура — инструмент адаптации человеческого разума к действительности. Культура — среда, в которой создаются поведенческие сценарии и оценочные критерии, призванные сохранить и развить существующие общественные отношения.
Кроме того, идеология государства была построена таким образом, что культура воспринималась не как предмет потребления, а как инструмент воспитания и образования. Именно из этого догмата вытекала высокая доступность культурных ценностей для граждан.
И вот СССР рушится вместе с его идеологией и производственными отношениями. На месте старых социальных отношений — советских и сложных — возникают новые отношения — демократические и простые. Проще говоря, уничтожение социальной среды — системы жизнеобеспечения советского человека. Среды, в которой он мог позволить себе наднациональную идеологию, высокие идеалы, сложную модель будущего.
На месте старых производственных отношений — советских и сложных — возникают новые отношения — первоначальное накопление капитала. Проще говоря, грабеж и присваивание советских производственных мощностей, а зачастую их уничтожение.
Кроме того, в результате разрушения советской системы, был практически уничтожен целый класс, поминаемый Сергеем Ервандовичем Кургиняном «когнитариат». «Познаватели». Класс, который был порожден советской системой производственных отношений. Класс, который был основным «заказчиком» культурных ценностей.
В этих условиях экономического и социального регресса советские культурные стереотипы, ценности, поведенческие сценарии утратили адекватность. Они больше не могли обеспечить нормальное функционирование индивидуума в новой — стремительно деградирующей — среде.
Помните это замечательное выражение «советский лох»? Или еще одно — «страна непуганых идиотов»? Вот именно так назывались те, кто не успел приспособиться к новой среде, у тех, кто успел. И первые пошли на прокорм вторым.
Здесь очень важно понимать, что именно скрывается за весьма интеллигентным выражением «Первичное Накопление Капитала». Само это выражение отражает не сам процесс, а то, что должно получится в его результате — накопленный капитал. Это выражение никак не касается инструментов этого накопления. В то время как именно инструментарий нам наиболее интересен с точки зрения исследования изменений культурной среды.
Давайте честно назовем эти инструменты? Итак, для первичного накопления капитала на постсоветском пространстве были использованы следующие инструменты:
1. Приватизация. То есть коррупционный захват производств и ценностей.
2. Рэкет. То есть систематическое вымогательство с применением насилия.
3. Рейдерство. Коррупционно-насильственный захват производств и ценностей.
Внимание, вопрос: нужна ли новому гегемону — присваивающему криминальному классу — советская культура, советские ценности, советские модели поведения?
Поэтому никого не должно удивлять то, что Пугачева, певшая до этого песни на стихи Цветаевой, внезапно нацепила имидж продавщицы. Это был востребованный, в отличие от Цветаевой, поведенческий сценарий. Не стоит также удивляться и популярности песни «Владимирский централ».
А раз получившееся общество оказалось присваивающим, то в мировоззренческом плане многие люди стали представлять собой человека до первой НТР, обозначившей переход от присваивающего типа хозяйствования к производящему. Дикарей, проще говоря. А если учитывать, что присваивание шло не у природы, а у социума, — а часто и у конкретных людей, — то речь идет скорее о дикарях-каннибалах.
Отдельный феномен заключался в том, что процесс реархаизации отличается от обычной архаики тем, что проходит в социальной среде, которой уже знакома Цивилизация — высокие и сложные социальные, производственные отношения и соответствующая им сложная и высокая культура. Реархаизация происходит как процесс, эти вещи уничтожающий — в отличие от архаики, которая просто не знает Цивилизации. Нормальная архаика — ступень вверх на лестнице развития. Реархаизация — падение вниз. Культуру тащит вниз деградирующий базис.
Поэтому те поведенческие стереотипы, которые пытается возродить деградирующее общество, всегда возрождаются в уродливом, мутантном виде.
Поэтому культура реархаизации вся пропитана ненавистью к разрушаемому обществу. Чудовищность нынешних исчадий творческой интеллигенции в том и заключается, что современная российская культура пытается по должности идеализировать и воспевать деградацию, а сделать это хорошо — невозможно. Истинный творец — умный, тонкий и талантливый — может просто сойти с ума от этой задачи. А искренне восхищаться регрессом может только дегенерат.
Поэтому и приходится нашей творческой элите постоянно выбирать между безумием и добровольной деградацией. С перенятием вполне дикарских, присваивающих образцов поведения.
Выбор — не позавидуешь.
Война всегда рядом, или Почему русские мало улыбаются
16 октября 2011
Многие иностранные исследователи глубин «загадочной русской души» с некоторым удивлением рассказывают своим соотечественникам о русской нелюбви к улыбке. О странной русской поговорке про смех без причины. И это в тот момент, когда практически любой нерусский может найти сотни причин достойных того, чтобы улыбнуться, — солнце, воздух, ветер, женщины, мужчины. Сама жизнь, в конце концов. Русские же почему-то не считают эти прекрасные вещи достойными того, чтобы улыбаться. Странные эти русские. Неправильные.
Выводы из такого, пустякового на первый взгляд, наблюдения могут быть самыми разными и вполне глобальными. Они могут находиться в диапазоне от «злобного нрава» и «сурового климата» и до «отпечатка тысячелетнего рабства — царизма, крепостного права, коммунизма и путинизма».
На мой взгляд, объяснение этого феномена куда проще и обыденнее, нежели варианты иностранных исследователей. Но одновременно такое объяснение будет сложнее принять эмоционально.
Реальность русского так же заполнена воздухом, ветром, солнцем и женщинами, как и реальность какого-нибудь француза. Все это есть.
Но все это — только тонкая ткань, дымка, мираж. Из-за этой занавеси, которую все, кроме русских, и принимают за действительность, на нас глаза в глаза смотрит главный персонаж в нашей истории, и от его дыхания ткань реальности колышется, покрывается изморозью или местами обугливается.
Мы проживаем всю нашу жизнь, обладая уникальным умением чувствовать этот взгляд. Мы проносим сквозь всю нашу жизнь иногда даже не осознаваемую Истину или максиму: Война всегда рядом.
Каждый русский с самого рождения знает о войне. Он о ней всегда помнит, что и отличает его от его европейского собрата.
Война всегда рядом. Именно поэтому нам кажется смешной шутка «вдруг война, а я уставший?» Смеемся, а сами думаем, что мальчишка хорошую причину назвал для того, чтобы откосить от работы — уважительную.
Война всегда рядом, и именно поэтому наши дети, попадая первого сентября в первый класс, идут не куда-то на математику или физкультуру, а на Урок Мира. Точно так же, как десятилетия назад на этот урок шли мы.
Война рядом не только в нашем прошлом. Она рядом всегда. Она рядом, даже когда она в далекой Ливии. Мы болезненно реагируем на нее, потому что понимаем мы это или не понимаем, — мы все равно чувствуем, что это касается именно нас. Этот колокол, где бы он ни звонил, — звонит по нам.
Ознакомительная версия.
