Такой подход лег в основу концепции социальной ответственности бизнеса, получившей широкое распространение в экономически развитых странах в последние десятилетия. Правда, Россия в данном отношении пока отстает от других европейских стран. Лишь постепенно формируется понимание того, что при современном уровне как технических возможностей производства, так и концентрации капитала государство не может быть единственным надежным гарантом социальной стабильности. Как минимум еще одним таким гарантом (если не главным) должен выступать крупный бизнес – как сила, располагающая реальными экономическими и материальными ресурсами.
С этим связан следующий параметр социальной стабильности – «меркантильность». Он отражает, с одной стороны, уже упомянутое выше понимание того, что именно экономическое неблагополучие является самым «взрывоопасным» фактором социальной нестабильности, с другой стороны, тот факт, что для реального обеспечения социальной стабильности необходимы не только административные, но и, в неменьшей степени, материальные ресурсы.
Наконец, фактор «интенциональности» отражает тот объективный факт, что социальная стабильность не возникает сама собой, в силу естественных законов. Как уже сказано, стихийные законы рыночной экономики, если не ограничивать их действие никакими рамками, могут привести лишь к усилению социальной нестабильности, о чем свидетельствуют экономические эксперименты в России 90-х годов XX века. В определенном смысле любая программа, направленная к достижению социальной стабильности, – это программа преодоления социально-политической «энтропии», движение от наличного состояния общества к желаемому и проектируемому, от сущего к должному, от наличных условий – к цели.
Что же касается двух оставшихся факторов, выявленных в ходе факторного анализа восприятия концепта социальной стабильности в сознании современного российского общества, – фактора «агрессивности» и фактора «политизированности», – то оба эти фактора, не являясь выражением сущностных характеристик социальной стабильности, выражают социокультурную и исторически конкретную обусловленность этого сознания специфичной для современной России напряженностью взаимоотношений бизнеса и государства, которое во многом является наследием командно-административной системы управления отечественной экономикой.
Одним из путей преодоления кризисных явлений в обществе, обусловливающих подрыв социальной стабильности, выступают действия, ориентированные на достижение взаимопонимания, которые разработаны и теоретически обоснованы в работах одного из крупнейших немецких философов и социологов Ю. Хабермаса. Для нас представляет интерес выделение ряда аспектов действия, ориентированного на взаимопонимание, которые являются фактором социальной стабильности, механизмом эффективной координации действий в социальном взаимодействии. Большое значение имеет ориентация на взаимопонимание или ориентация на успех. Социальные интеракции могут быть более или менее кооперативными и стабильными, более или менее конфликтными и нестабильными. Вопросу о том, как возможен социальный порядок, задаваемому в рамках теории общества, в теории действия соответствует вопрос о том, как участники интеракции могут координировать планы своих действий таким образом, чтобы Другой, не возбуждая конфликта и, во всяком случае, избегая риска прервать интеракцию, мог «соединить» свои действия с действиями Я. В этой трактовке акторы ориентируются исключительно на достижение успеха, т. е. на последствия своих действий, поэтому они стараются достичь своих целей, оказывая внешнее влияние на понимание ситуации их соперником, на его решения и мотивы, с использованием оружия или подкупа, угроз или посулов. Координация действий субъектов, которые, таким образом, обращаются друг с другом стратегически, зависит от того, насколько эгоцентрический подсчет собственной выгоды уравновешивается подсчетом выгоды с противной стороны. Тогда степень кооперации и стабильности зависит от удовлетворения интересов участников взаимодействия. В противоположность этому коммуникативное действие, когда акторы идут на то, чтобы внутренне согласовывать между собой планы своих действий и преследовать те или иные свои цели, возможно только при условии согласия относительно данной ситуации и ожидаемых последствий, которое или уже имеется между ними, или о нем еще только предстоит договориться. В обоих случаях предполагается телеологическая структура действия, поскольку акторам приписывается способность к целенаправленному действию и заинтересованность в осуществлении своих планов. Но стратегическая модель может довольствоваться описанием структур действия, непосредственно ориентированного на достижение успеха, в то время как модель действия, ориентированного на достижение взаимопонимания, должна определить специфические условия для достигаемого в процессе коммуникации согласия, при которых Другой может соединить свои действия с действиями Я.
Не менее важно для стабилизации общественных связей взаимопонимание как механизм координации действий. Понятие коммуникативного действия определено таким образом, что акты взаимопонимания, связующие между собой планы действий различных участников и соединяющие целенаправленные действия в единую и связную интеракцию, не могут быть, в свою очередь, сведены к телеологическому действию. Процессы взаимопонимания нацелены на достижение согласия, которое зависит от рационально мотивированного одобрения содержания того или иного высказывания. Согласие невозможно навязать другой стороне, к нему нельзя обязать соперника, манипулируя им: то, что явным образом производится путем внешнего воздействия, нельзя считать согласием. Последнее всегда покоится на общих убеждениях. Формирование убеждений можно проанализировать по реакции на приглашение к речевому акту. Речевой акт удается только тогда, когда другой человек принимает содержащееся в нем приглашение, занимая, пусть даже косвенным образом, утвердительную позицию по отношению к притязанию на значимость, которое может быть подвергнуто принципиальной критике.
В этих условиях особое место занимает значимость консенсуса – как в коммуникации, так и в социуме в целом. Если понимать действие как процесс овладения некоей ситуацией, то понятие коммуникативного действия, наряду с телеологическим аспектом проведения в жизнь того или иного плана действий, выделяет в этом процессе коммуникативный аспект совместного истолкования ситуации и вообще аспект достижения консенсуса. Ситуация представляет собой некий фрагмент, выделенный в жизненном мире применительно к той или иной теме. Тема возникает в связи с интересами и целями участников действия; она очерчивает релевантную область тематизируемых предметов. Индивидуальные планы действий акцентируют тему и определяют актуальную потребность во взаимопонимании, которая должна быть удовлетворена в ходе интерпретативной работы. В этом аспекте ситуация действия есть одновременно ситуация речи, в которой действующие лица попеременно принимают на себя коммуникативные роли говорящего, адресата и соприсутствующих при этом лиц. Эта система перспектив говорящего перекрещивается с системой широких социальных параметров и мировых перспектив.
В рамках исследования социальной стабильности большой интерес представляет значение и роль исторического сознания. Поскольку коммуникативное действие, согласно Ю. Хабермасу, представляет собой круговой процесс, в котором положение актора двояко: он является инициатором действий и в то же время продуктом традиций, в которых он живет[93]… то историческое сознание по своей сути во многом является фактором влияния на коммуникативный аспект истолкования исторической ситуации, а также на сплоченность групп, интегрированных на основе тех или иных ценностей и компетенции образующих общество индивидов, в ином отношении, нежели культурные традиции, которые тоже служат ресурсами для действий, ориентированных на достижение взаимопонимания.
Отрицание или потеря культурных ценностей, культурных традиций ведет к разрушению коммуникативного взаимопонимания. Как показывает история, одним из таких примеров разрушения может служить создание итальянского и немецкого государств идеологами национал-социализма, представляющее своего рода «историю бунта и нигилизма», в основе которого лежит изменение исторического сознания, базирующееся на отрицании рациональных основ в историческом развитии, сведение истории к «случайному противоборству сил». После поражения в Первой мировой войне в общественном сознании немцев наблюдалось отчаяние, а в его основе – «горечь унижения и ненависть». Люди действия, пребывающие в безверии, никогда не доверяли ничему, кроме действия. Одним из оснований неразрешимого парадокса Гитлера выступало его стремление утвердить стабильный порядок на основе беспрестанного действия и отрицания. Все это привело в конечном счете к замене истинных гуманистических ценностей «низкопробными ценностями», моралью уголовного мира, которые навязывались целой цивилизации. Социальная стабильность на основе «неукротимого динамизма», «вечного двигателя завоевания и захвата», «иррационального террора», который превращает человека в вещь, в «планетарную бактерию», согласно выражению Гитлера, ставит своей целью не только разрушение личности, но и уничтожение заложенных в ней возможностей, таких, как способность к мышлению, тяга к единению, призыв к абсолютной любви. Гитлер – «единственный в истории пример тирана, не оставившего после себя ничего положительного»[94]. Таким образом, как отмечает А. Камю, нигилистическая революция, исторически воплотившаяся в гитлеровской религии, привела только к бешеному всплеску небытия, в конце концов обратившемуся против себя самого[95].
