Ну да, второй раз (как и с Прагой) Леонида Ильича переиграли. Удалось. Мужик он был неглупый – но все ж далеко не Сталин…
Тут вой поднялся до небес, и Сахаров тоже буйно клял генсека за «необоснованную агрессию», это взахлеб печатали западные газеты. Вдобавок он предложил Западу бойкотировать московскую Олимпиаду.
Это было уж чересчур. Кремлю поневоле пришлось реагировать, и диссидента подвергли страшным репрессиям: выслали в областной центр Горький, где он (вдвоем с Боннэр) абсолютно свободно[69] жил в большой четырехкомнатной квартире[70]. То есть его, барина, приравняли к 1 300 000 жителей этого города (хоть и сомневаюсь почему-то, что каждый горьковчанин имел по две комнаты…) Жуткое унижение.
В 1986-м Горбачев вернул Сахарова в Москву, где тот стал народным депутатом Союза.
Умер он в 1989-м, слегка не дотянув до воплощения своей мечты: убийства СССР. Его лицо от этого навсегда сохранило гримасу презрения и обиды. Давно замечено: ненависть к Родине всегда делает из людей уродов.
На ранних фото, «физического» периода, Сахаров – симпатичный дядька с обаятельной улыбкой. Но чем дальше погрязал в диссиду, тем омерзительнее становился. И сейчас перед нами стояло существо, чье лицо отражало все пороки: злобу, мстительность, гордыню…
Кстати, мне попадалось и детское фото Новодворской – вполне себе миленькая девочка. Любила бы Россию и не стала бы тем, чем стала.
Урок каждому.
– Война в Афганистане была преступной… преступной авантюрой, предпринятой… э… предпринятой неизвестно кем[71], – гнусаво закартавил Сахаров, хотя никто его ни о чем не спросил. – Неизвестно… неизвестно, кто несет ответственность за это огромное преступление нашей родины[72]. Миллион человек погиб[73], и это то, что… э… что на нас лежит страшным гре… грехом, страшным упреком. Мы должны смыть с себя именно этот позор, этот страшный позор, который лежит на… нашем руководстве, вопреки народу, вопреки армии совершившем этот акт агрессии.
Говорил он, постоянно спотыкаясь и проглатывая «р» – но самоуверенно, как бронепоезд. Остановить его было невозможно… Оторопевший Адвокат наконец осмелился вставить слово:
– Андрей Дмитриевич, можно задать вам вопрос?
Сахаров вскинул руку и возгласил:
– Я должен сказать, что мое положение все-таки несколько исключительное[74], так что я сам решаю, что мне говорить, а что нет!
Изъяснялся он дальше столь же косноязычно, но не буду мучить читателя передачей особенностей его речи.
– Позвольте узнать: в чем ваша исключительность? – полюбопытствовал я.
– Я постладал за плавду! – воскликнул Сахаров картаво, но чрезвычайно пафосно.
Я уточнил:
– То есть много лет гадили стране, за что были наказаны наимягчайшим образом: ссылкой в крупный город?
– Я устраивал в Горьком голодовки! – горделиво сообщил бывший физик.
Я согласился:
– Ну, кто ж этого не знает – раструбили на весь мир… Однако какие глобальные проблемы вы решали таким образом? Во имя чего голодали?
Тут Сахаров осекся. Дело в том, что первый раз он голодал за право выезда за рубеж подруги сына Боннэр, два других – чтобы за рубеж выпустили ее саму… Так она проворачивала свои делишки за счет подкаблучника.
От ответа он решил уклониться и заявил так:
– Мы должны пойти на односторонний долгосрочный мораторий в прекращении ядерных испытаний. Необходимо прекратить испытания советского ядерного оружия!
– Простите – советского?! – изумленно переспросил Судья.
– Конечно. Эсэсэр[75] должен показать пример остальному человечеству.
Зрители начали переглядываться и шептаться.
– Второе: наш шаг должен быть дополнен крупным односторонним сокращением обычных вооружений, – не умолкал Сахаров. – Эсэсэр находится сейчас в таком положении, что ему ничто не угрожает.
– Но… СССР нет… – робко намекнул Адвокат.
Свидетель не понял:
– В каком смысле?
Стало ясно, что после смерти Сахаров ничуть не интересовался делами России, плевал он на нее. Как, впрочем, и при жизни.
Адвокат счел за лучшее поберечь хрупкую психику гостя и выкрутился:
– Ну… это была фигура речи. Андрей Дмитриевич, как вы считаете: Советский Союз был… то есть он есть… он империя зла?
Совсем запутался, бедный. Любой бы заметил проговорки и ложь, но Сахаров был настолько рассеян (то есть занят самим собой), что не обратил на эти выкрутасы никакого внимания.
– Только империя зла могла ввести войска в Афганистан! – заявил он.
Тут Секретарь подал голос:
– Вынужден сообщить, что уже тринадцать лет, как в Афганистане находятся войска США.
– Этого не может быть, – отрезал Сахаров абсолютно уверенно.
Я аж заморгал. Вот так: хоть кол на голове теши! Если факты противоречат теории – тем хуже для фактов…
Но Секретарь не сбился и продолжил невозмутимо, будто робот, запрограммированный до конца сообщать правдивые сведения:
– Причем их главная цель – поднять производство наркотиков. Посевы опийного мака там в 2001 году составляли 8 тысяч гектаров, а к 2013 году выросли до 209 тысяч, или в 26 раз. За время американской оккупации от афганского героина в Евразии погибло свыше миллиона человек, из которых половина – граждане России.
А наркодоллары стали базисом современной финансовой системы[76].
Эта информация не умещалась в картину мира Сахарова, потому он ее просто проигнорировал и вернулся к своей теме:
– Только империя зла могла ввести войска в Афганистан! При этом, когда какая-то советская воинская часть оказывалась перед угрозой пленения афганскими борцами за независимость своей родины, эту часть свои же расстреливали с вертолетов[77].
Прокурор не выдержала:
– Простите, но это же ложь! И вы снова ее повторяете… У вас же нет ни единого доказательства!
– Это у вас нет доказательства, что я лгу! Докажите, что такого никогда не случалось! Пока вы этого не доказали, ваши нападки, что я лгу, являются преступлением, клеветой, нарушением моей презумпции невиновности!
От такой «логики» даже Судья оторопел.
– Спасибо, Андрей Дмитриевич, ваша точка зрения нам понятна. Вы свободны, – предельно мягко попытался остановить его Адвокат. Ну ясно уже стало каждому, что ничего путного из этого свидетеля не выжать!
Однако, как и Новодворская, Сахаров упрямо продолжал картавить:
– Необходима срочная реформа в деревне, значительная часть земли должна перейти в частные руки. Это должно быть владение с правом наследования. Такая система единственная, которая способна обеспечить заинтересованность людей в сохранении земли и в получении реального эффекта от земли.
– Это давно сделано, эффект обратный, – устало вставила Прокурор.
Оратор не обратил на нее ни малейшего внимания и продолжал, точно так же спотыкаясь на каждом слове, что страшно всех утомляло:
– Только ча… только частная собственность… собственность на землю способна… э… способна вывести наш… нашу экономику из кризиса. Единственный реальный… единственным реальным ре… реальным регулятором экономической… э… жизни может быть рынок и конкуренция.
– Ваш рынок в нищету страну вогнал! – крикнул зритель.
Зал нетерпеливо и возмущенно шумел, ибо дальше выслушивать это бессмысленное словотолчение становилось невмоготу.
– Только рынок и ко… и конкуренция! – Сахаров повысил голос и вскинул руку в сторону. – Это выработано… выработано опытом… э… человечества… всего человечества, и только так экономика… экономика может развиваться!
– Уберите уже этого клоуна! – в отчаянии взмолилась какая-то зрительница.
Зал поддержал ее аплодисментами.
– Дайте мне го… э… дайте мне говорить!! Я молчал много лет!! – надрывался картавый человечек.
Зрители начали вскакивать и махать руками, некоторые в панике бросились к дверям. Заглушаемый аплодисментами Сахаров надрывно и бессвязно восклицал о частной собственности, жутких преступлениях сталинизма, о необходимости разоружения – все то же и то же, бесконечно повторяя одни и те же обрывки слов. Настал кромешный ужас; казалось, даже мрак сгустился. Судья не раз стучал молотком и вежливо просил оратора заканчивать, но тот слышал только себя.
Скандал разразился похуже, чем с Новодворской, – и длился этот кошмар минут двадцать. Изнемогли все. Я окончательно уверился в том, что умер и попал в ад…
Наконец Судья кивнул Секретарю, тот щелкнул чем-то, и Сахаров испарился. Исчез – и все.
Настала блаженная тишина.
Насладившись ею в течение пары минут, зал устроил Секретарю бурную благодарную овацию.
