Наука, которую предстояло изучить России, была проста, но сурова. Экономическая реформа должна означать «шоковую терапию» и жёсткий монетаризм, режим строгой бюджетной экономии, никаких субсидий и дотаций советской эпохи, полную приватизацию всей страны, открытие рынков для иностранных производителей и минимальную роль государства. Политическая реформа сводилась к более чем абсолютной поддержке президента Бориса Ельцина, поскольку, как объясняли советники Клинтона, «Ельцин представляет движение к той России, которая нам нужна»{7}. Помимо бесплатных советов, означавших, по сути, диктат в области экономической политики, американская администрация обещала профинансировать «переход», главным образом, за счёт кредитов Международного валютного фонда (МВФ), если, конечно, Россия будет соблюдать все американские условия{8}.
Итак, толпы американских политических миссионеров, обычно именуемых «советниками», наводнили Россию в первой половине 90-х гг.{9}. Спонсируемые американским правительством, идеологическими организациями, различными фондами и институтами, они проникали повсюду, где существовал материал для «новообращения», — от политических движений, профсоюзов, средств массовой информации и школ до офисов самого российского правительства. Среди прочих миссионерских деяний американцев было финансирование нужных российских политиков, инструктаж министров, составление проектов законов и указов президента, написание новых учебников и перевыборы президента Ельцина в 1996 г.{10}.
Конечно, чтобы сохранить лицо, всё это делалось в довольно дипломатической форме. И уж точно никогда (или почти никогда) администрация Клинтона не допускала столь откровенно миссионерских высказываний, как то, что сделал бывший советник по национальной безопасности, заявивший, что «экономическая и даже политическая судьба России… сегодня всё более зависит от Запада, de facto играющего роль распорядительного директора по банкротству». Не была администрация Клинтона и столь категорична, как анонимное программное письмо, распространявшееся в Вашингтоне в 1993 г.: «Ключ к демократическому возрождению [России] больше ей не принадлежит. Он в наших руках»{11}. Наоборот, официальные лица из администрации время от времени специально подчёркивали (обычно тогда, когда крестоносцы терпели неудачи): «Русские сами должны решать. Мы не можем это делать за них».
Но, заявляя так, администрация думала и действовала совершенно иначе. Это подтверждалось и жестким контролем за соблюдением «наших (т.е. американских) условий»; и словами американского посла, хвастливо заявившего в 1996 г., что «без нашего руководства… Россия сегодня была бы иной»; и свидетельством дипломатического источника о том, что вице-президент Альберт Гор, игравший ведущую роль в этой политике, «взялся заново придумать Россию». И даже в 1999 г. один из главных вдохновителей крестового похода продолжал восторгаться: «Наша политика в отношении России должна быть светом маяка… С помощью этого света они смогут найти себя»{12}.
К тому времени крестовый поход уже давно захлебнулся, столкнувшись с российской действительностью. (Одним из прямых результатов его стало усиление антиамериканских настроений до невиданных размеров. Во всяком случае, за сорок лет, которые я изучаю и посещаю Советскую и постсоветскую Россию, я такого ещё не видел).
Провал клинтоновской политики есть тема отдельного осуждения, и мы к ней ещё вернемся в последней части этой книги. Мое мнение, как будет понятно из дальнейшего, состоит в том, что это была крупнейшая катастрофа американской внешней политики пойле Вьетнама, последствия которой могут быть ещё более длительными и губительными.
Однако, для того, чтобы судить об этом провале, нужны точные критерии. После распада в 1991 г. Советского Союза первоочередной заботой американских политических деятелей стали гарантии контроля за гигантским российским арсеналом ядерного и другого оружия массового поражения, а такие гарантии им могла дать только Россия процветающая, политически стабильная, мирно и тесно сотрудничающая с США по наиболее животрепещущим международным проблемам. Начался XXI век, но Россия и российско-американские отношения явно далеки от нарисованного идеала.
Столь же эффектное поражение потерпели и финансовые специалисты по посткоммунистической России, и по сходным причинам. Они с азартом кинулись в этот великий крестовый поход, который для них означал «зарождение российского рынка». Используя «лучшие умы, какие только могли собрать Уолл-стрит и Вашингтон», они также намеревались построить «нью-Америку» на Москве-реке. Среди этих «лучших умов» был и Джордж Сорос — миллиардер, финансист и филантроп, который пообещал лично «направить средства для разрешения сегодняшних проблем российской экономики»{13}.
Американские инвесторы по-своему тоже были миссионерами, как и администрация Клинтона. «Известные американские советники по инвестициям распределили по пакетам большую часть предложений по российским облигациям», — напоминает нам бывший корреспондент «Wall Street Journal». И он же: «Американские брокеры написали книгу о том, каким им видится промышленное возрождение России». Предложения, которые они рассылали потенциальным клиентам, перекликались с высказыванием одного американского бизнесмена, уже обосновавшегося в Москве: «Это рай для предпринимателя. Бог весть, когда ещё эта страна… станет похожа на Соединённые Штаты». Вот почему «вслед за американскими инвесторами, возглавившими натиск»{14}, в Россию устремились также толпы искателей лёгкой наживы с Запада.
Масштабы поражения этого крыла крестового похода имеют количественное выражение, во всяком случае, приблизительное. По отчётам западных банкиров и инвесторов, только в результате российского финансового кризиса в августе 1998 г. они потеряли от 80 до 100 миллиардов долларов, что явилось крупнейшим в истории единовременным ущербом. (Один Фонд Сороса потерял 2 миллиарда долларов, а ряд мелких фондов полностью обанкротились). Поражение американских финансистов в посткоммунистической России выразилось и в другом. Их проекты и предприятия дали жизнь грандиозным схемам отмывания денег и прочим сомнительным сделкам{15}.
Нечем особенно гордиться и большинству американских журналистов, писавших о России в 90-е гг. А ведь их предупреждали и предупреждали давно. На заре коммунизма в России Уолтер Липман и Чарльз Мерц опубликовали анализ освещения в американской прессе событий революции 1917 г. и последовавшей гражданской войны между красными и белыми, ставший превосходным пособием для изучения журналистского непрофессионализма. По мнению Липмана и Мерца, репортажи носили «почти катастрофический» характер, а «результатом почти всегда было введение в заблуждение». Причину же этого они усматривали, главным образом, в том, что американские корреспонденты и редакторы были абсолютно уверены в правоте своего правительства, объявившего крестовый поход против красных, и потому видели «не то, что было, а то, что люди хотели видеть»{16}.
Спустя семь десятилетий, история повторилась. Большинство журналистов, пишущих для влиятельных американских газет и журналов поверили в крестовый поход, объявленный администрацией президента Клинтона, во имя обновления России. Подобно обозревателю «Washington Post», они быстренько «встали на сторону Ельцина». Подобно московскому корреспонденту «Business Week», они поверили в «либеральную альтернативу» и в «работу, которую начали Ельцин и его либеральные реформаторы». Подобно международному обозревателю «New York Times», они не сомневались, что России нужна «та же базовая модель», что и у Америки, и вслед за корреспондентом той же газеты постоянно беспокоились, не свернёт ли Россия на путь собственных сумбурных замыслов.
Некоторые были настроены ещё более воинственно. Так, для одного давнего корреспондента «Washington Post» посткоммунистический крестовый поход — ещё одна страница в «холодной войне», которая «на самом деле ещё не выиграна»{17}.
Если не брать во внимание обилие фактических ошибок, первой жертвой, как и предупреждали Мерц с Липманом, стала профессиональная объективность. Московские корреспонденты, судя по обзору 1996 г., были склонны глядеть на события в России «сквозь призму собственных ожиданий и убеждений». Тремя годами позже рецензент книги, написанной бывшим корреспондентом, пришёл к выводу, что «откровенно неверные представления» автора проистекают из его личных ожиданий в отношении России, «что заставляло его принимать видимость за реальность и желаемое за факт»{18}.
Подобные ожидания и опасения породили тот тип освещения российских событий американской прессой, который можно было бы назвать манихейским, т. е. одномерным (в лучшем случае) и основанным в основном на оценках, предлагавшихся американскими официальными лицами. (Как разъяснял корреспондент «Washington Post», определяющую роль во всей этой эпопее играли «стандарты МВФ по превращению в нормальную страну с рыночной экономикой»{19}). На стороне добра, по этим оценкам, были президент Ельцин и его последователи в лице крестоносцев-«младореформаторов», иногда именуемые «гигантами демократии»: Егор Гайдар, Анатолий Чубайс, Борис Немцов, Сергей Кириенко. На стороне зла были силы, неизменно выступающие против реформы: коммунисты, националисты и прочие политические драконы, притаившиеся в зловещей пещере парламента. Глава за главой, эта сказка рассказывалась вновь и вновь в течение почти десяти лет, и всегда с позиции «реформаторов» и их западных сторонников, бывших одновременно и первоисточником. По мнению одного известного российского журналиста, это был «сплошной обман»{20}.
