Подобные ожидания и опасения породили тот тип освещения российских событий американской прессой, который можно было бы назвать манихейским, т. е. одномерным (в лучшем случае) и основанным в основном на оценках, предлагавшихся американскими официальными лицами. (Как разъяснял корреспондент «Washington Post», определяющую роль во всей этой эпопее играли «стандарты МВФ по превращению в нормальную страну с рыночной экономикой»{19}). На стороне добра, по этим оценкам, были президент Ельцин и его последователи в лице крестоносцев-«младореформаторов», иногда именуемые «гигантами демократии»: Егор Гайдар, Анатолий Чубайс, Борис Немцов, Сергей Кириенко. На стороне зла были силы, неизменно выступающие против реформы: коммунисты, националисты и прочие политические драконы, притаившиеся в зловещей пещере парламента. Глава за главой, эта сказка рассказывалась вновь и вновь в течение почти десяти лет, и всегда с позиции «реформаторов» и их западных сторонников, бывших одновременно и первоисточником. По мнению одного известного российского журналиста, это был «сплошной обман»{20}.
Казалось, что во всей огромной России не было иных достойных политических фигур, помимо Ельцина и его команды.
Пускай большинство россиян считало «шоковую терапию» и другие мероприятия этой команды экстремизмом, для американской прессы Ельцин был единственным оплотом страны от «экстремистов как справа, так и слева»{21}. Для реформаторов не-ельцинского толка просто не оставалось места. Когда один из них, Григорий Явлинский, во время президентской кампании 1996 г. попытался пойти против Ельцина, американская пресса пригвоздила его к позорному столбу: «История припомнит, кто всё испортил, если дела демократии пойдут плохо». В то же время, какой бы ни была политическая биография человека, если его выдвигал Ельцин, он автоматически превращался в «одного из демократов», «подлинного реформатора» с «чистыми руками». Так было и с Владимиром Путиным, сделавшим карьеру в органах КГБ и назначенным Ельциным своим преемником{22}.
Продолжая придерживаться манихейских заповедей при описании реальности (однобокость при заведомой противоречивости самой реальности), американские журналисты превратились в проводников политики Белого дома и «группу поддержки» действий ельцинского Кремля. Ещё в 1993 г. даже проамерикански настроенный русский считал «пропагандой» то, что американские средства массовой информации сообщали о России. В 1996 г. нечто подобное заявил один нью-йоркский обозреватель, сетовавший на то, что газетные репортажи превратились в «зеркало двойного мышления Госдепартамента». А один известный американский историк даже написал, что проельцинизм прессы напоминает ему «коммунистических попутчиков 30-х гг.», только с обратным идеологическим знаком{23}.
Американские журналисты, к примеру, создали культы тех российских политических деятелей, которых американское правительство избрало для воплощения своей политики. Феноменальный культ Ельцина начала 90-х гг. («куда Ельцин, туда и народ»), оказался, правда, основательно подорван просчётами его политики и причудами поведения. Но даже в 1999 г. он оставался, согласно мнению «New York Times», «ключевой фигурой в ряду защитников российских демократических реформ, с таким трудом завоеванных», и «огромным благом для США»{24}.
Что же касается ельцинских «младореформаторов», то, несмотря на все провалы их политики и сомнительный моральный облик, их репутация (в США), похоже, вообще не пострадала, а если и пострадала, то ненадолго. Возьмём, к примеру, Чубайса, которого в американских официальных кругах считают «полубогом» и лидером «экономической dream team»{25}. Даже после нашумевшей истории с «коробкой из-под ксерокса» (когда он приказал скрыть финансовое преступление своих помощников в Кремле) «New York Times» устами своего корреспондента уверяла читателей, что «Чубайс готовит сценарий следующего этапа российской демократической революции». И даже после того, как стало известно, что свои приватизационные программы, осуществляемые, в том числе, за счёт рыночных сделок, он превратил в источник личного обогащения, он оставался, по мнению другого корреспондента «New York Times», «крестоносцем свободного рынка» и настоящим «Элиотом Нессом рыночной реформы»{26}. Надо сказать, что «New York Times» не была одинока в своих репортажах. В 1999 г. два американских журналиста пришли к выводу, что московское бюро «Wall Street Journal» играло роль «несколько большую, нежели просто проводника пиара для коррумпированного режима»{27}.
Имели место злоупотребления и более существенные, с точки зрения американских ценностей. В 1993 г. редакторы и обозреватели американских газет практически единогласно поддержали администрацию Клинтона, открыто ставшую на сторону Ельцина в его противоборстве с парламентом, приветствовали разгон, а затем и расстрел законно избранного органа. Представленные объяснения были информационно скупы и морально корректны. Утверждая, что «было бы не только целесообразно, но и нужно поддержать недемократические меры», журналисты, по сути, реабилитировали принцип «цель оправдывает средства» — тот самый, который так долго ассоциировался как раз с советскими коммунистами и который был ими глубоко дискредитирован: «Нельзя приготовить омлета, не разбив яиц»{28}. Даже Дума, следующий парламент, избранный на основе уже ельцинской конституции, стала объектом нападок со стороны американской прессы, как будто без законодательного органа, с одним президентом и его назначенцами, Россия была бы более демократическим государством{29}.
Следующий пример подчёркивает неуместность большинства американских репортажей о посткоммунистической России и полное безразличие их авторов к судьбе страны, население которой (даже по сведениям одной не очень официозной московской газеты) подвергается эксплуатации и разорению невиданными прежде способами. Говоря о жестоких последствиях экономической «шоковой терапии» для рядовых граждан, ещё один прозападно настроенный российский учёный высказал сожаление, что «у корреспондентов, пишущих из Москвы, нет желания взглянуть в глаза трагической российской действительности». Как сходным образом выразился позднее журналист агентства Рейтер, «боль при редактировании вымарывается»{30}.
Конечно, темы бедности и проблем здравоохранения присутствовали в американских репортажах, но обычно лишь в качестве дополнения к главному сюжету о российском переходном периоде и наследии коммунистического прошлого. С презрением встречали американские журналисты любые российские предложения о постепенных, «несколько менее болезненных реформах», от кого бы они ни исходили, будь то вице-президент Руцкой в 1993 г. или премьер-министр Примаков в 1998–1999 гг.{31}.
Однако, несмотря на катастрофические последствия «шоковой терапии» 90-х гг. в России, в середине 2000 г. американские журналисты, политики и учёные очень надеялись, что при Путине Россия получит новую, более крепкую дозу, хотя и беспокоились, что рядовые граждане «могут быть не готовы принять этот план». Основанием для подобных надежд было возвышение Германа Грефа, нового министра экономического развития и торговли, сменившего Чубайса на посту главного «молодого реформатора» страны. Предложенная им политика, по всей видимости, получила одобрение Путина. И хотя предложения Грефа были направлены лишь на то, чтобы сделать и без того обедневшее российское большинство ещё беднее, а горстку богачей — ещё богаче, американские комментаторы на все лады расхваливали «превосходную программу».
Помимо введения 13% единого подоходного налога, исчисляемого по регрессивной шкале (во всех демократических странах фиксированный налог считается несправедливым для всех, кроме богатых, и потому отвергается, однако американская пресса признала его вполне приемлемой демократической «реформой» для России), программа Грефа предусматривала существенное сокращение имеющихся социальных гарантий, в том числе жилищно-коммунальных льгот, рост цен и угрозу свести на нет и без того мизерные пенсии. Так, хотя в 2000 г. большинство россиян с трудом могло оплатить предоставляемые им жилищно-коммунальные услуги, корреспондент «New York Times» счёл цены на эти услуги «возмутительно низкими» и приветствовал реформы Грефа, которые назвал «значительно более смелыми, чем любые планы, которые западные правительства когда-либо пытались протолкнуть, минуя подозрительных избирателей»{32}.
Подобно приснопамятным советским журналистам, американские корреспонденты оправдывают лишения, которые сегодня претерпевает Россия, будущими дивидендами, абстрактным «светлым будущим». По мере того, как страна всё глубже погружалась в пучину экономического кризиса и нищеты, они продолжали твердить, вслед за Кремлем и Вашингтоном, что экономический подъем и стабильность вот-вот наступят. (Обычно цитируют вице-президента Альберта Гора, якобы заявившего в марте 1998 г.: «Оптимизм является повсеместно преобладающим чувством среди тех, кто знаком с тем, что происходит в России»){33}.
