В 1967 году известнейший американский телевизионный комментатор Уолтер Кронкайт интервьюировал члена комиссии Уоррена известного юриста, дипломата, политика, миллионера Мак-Клоя.
«Я думаю, — сказал Мак-Клой, — что есть одна вещь, которую я бы обязательно сделал тогда (во время работы комиссии Уоррена. — Прим. авт.). Я настаивал бы на том, чтобы нам представили эти фотографии и рентгеновские снимки» (вскрытия трупа Кеннеди. — Прим. авт.).
Точно неясно, что побудило Мак-Клоя сделать это заявление. Но определенно известно, что осенью 1966 года именно Мак-Клою первому сообщил бывший юрисконсульт комиссии Уоррена Уэсли Либелер о гипотезе Лифтона относительно «перекройки» тела президента. Либелер в разговоре с Лифтоном был настроен скептически в отношении точки зрения последнего. Но в конфиденциальной беседе с одним из редакторов журнала «Лайф», как стало известно Лифтону, Либелер допускал вероятность, что заключение о вскрытии было переделано Хьюмсом.
Осенью 1966 года президент Джонсон находился на своем техасском ранчо после удаления ему желчного пузыря в военно-морском госпитале Бетесды. Джонсон принял на ранчо Мак-Клоя, хотя визит и не был объявлен. Один из авторов этой книги был аккредитован при пресс-центре «техасского Белого дома» и находился той осенью в Остине. Обо всех визитах, в частности двух других членов комиссии Уоррена — Боггса и Форда, сообщалось, однако о посещении ранчо Мак-Клоем объявлено не было. Для независимых расследователей остается загадкой, обсуждал ли Мак-Клой с Джонсоном гипотезу о «перекройке».
Видимо, обсуждал. Ибо вскоре последовал излюбленный маневр гроссмейстеров американской политической игры. Джонсон создал, пока в тайне, комиссию во главе с министром юстиции Рамзеем Кларком для изучения документов вскрытия тела покойного президента. Зимой 1967 года «комиссия Кларка», как ее стали именовать позднее, представила Джонсону свое заключение, что вскрытие было произведено правильно и это подтверждается фотографиями и рентгеновскими снимками, сделанными в Бетесде. Заключение «комиссии Кларка» было обнародовано в январе 1969 года за шесть дней до окончания срока пребывания президента Джонсона у власти, но почему-то, однако, было решено не сообщать о пропаже мозга Кеннеди и ряда фотодокументов.
Джонсон как бы страховался от возможного обвинения в сокрытии известных ему подозрений независимых расследователей о «перекройке». Эта перестраховка не была единственной. Когда ему вручили доклад комиссии Уоррена, он создал другую комиссию в составе министра финансов Дугласа Диллона, заместителя министра юстиции Катценбаха (тогда министром юстиции был еще брат покойного президента Роберт Кеннеди и просить его войти в эту комиссию было неэтично), директора ЦРУ Джона Маккоуна и помощника президента по национальной безопасности Макджорджа Банди. Джонсон поручил им изучить доклад и доложить ему свое мнение. Это был ловкий ход: Маккоун считался другом Роберта Кеннеди, Банди — выдвиженцем Джона Кеннеди. Комиссия высших правительственных сановников одобрила доклад комиссии Уоррена, а Джонсон дал понять, что он его и не читал…
Но если с этой стороны неприятностей у Джонсона не было, то независимые расследователи причиняли ему немало хлопот. До осени 1966 года он отмахивался от них как от назойливых мух. Осенью 1966 года после «прорыва» Лифтона он приказал ФБР составить ему досье на следующих независимых расследователей: Эдварда Эпштейна,[20] Силвана Фокса, Иоахима Джостена, Пенна Джоунса, Марка Лейна, Ричарда Попкина, Лео Соважа и Гарольда Уэйсберга. Директор ФБР Гувер передал Джонсону подготовленные досье в ноябре 1966 года. О целях запроса Джонсона ничего не известно.
Ближе к завершению срока своих президентских полномочий Джонсон наставлял членов правительственного кабинета: «Каждому из вас лучше покинуть этот город (Вашингтон. — Прим. авт.) чистенькими как стеклышко… Первое, что делаем мы, демократы, беря власть, — нащупываем рычаги контроля. Но первое, что делают республиканцы, — расследуют демократов. Я не знаю, почему они это делают, но вы можете не сомневаться, что последует именно это».
Провидец из Джонсона не вышел. На этот раз республиканская администрация Никсона повела себя по-джентльменски. Более того, если говорить о расследовании далласского преступления, то она постаралась торпедировать новоорлеанский процесс по делу видного деятеля демократической партии штата Луизиана, бизнесмена Клея Шоу, обвиненного окружным прокурором Гаррисоном в организации заговора против президента Кеннеди.
Удалившись на свое техасское ранчо, Джонсон окунулся с головой в преумножение своих капиталов, ради чего он ранее использовал и пост президента. За короткий срок Джонсон удвоил свое состояние. Он был совладельцем девяти техасских банков, радио- и телевизионных станций в трех штатах, скупал земли в различных районах США, в Мексике и странах Карибского бассейна.
Его политический вес в демократической партии, в которой за 38 лет он вырос от помощника конгрессмена до президента, после отставки был равен практически нулю. Когда в 1972 году в Майами-бич собрался съезд демократической партии, его даже не пригласили. В окружении кандидата демократов сенатора Джорджа Макговерна находились бывшие советники Джона и Роберта Кеннеди, и Джонсону, уже паковавшему чемодан в Майами-бич, дали понять, что его там не ждут.
Внешне Джонсон также изменился. Он покинул Белый дом в шестьдесят лет до предела изнуренным, угнетаемым мыслью, что ему осталось немного лет жизни. Он заказал прогноз врачам страховой компании и астрологам, предоставив им все известные ему данные о мужской ветви своего рода. Джонсон сам избрал 1973 год как год смерти, все чаще показывал гостям ранчо место на семейном кладбище, где он будет захоронен. Оставшееся время он решил жить как ему хочется. Он не отказывал себе в еде и сильно растолстел, беспрерывно курил, хотя врачи запрещали ему это, напоминая о двух перенесенных инфарктах. Когда его поразил третий, за семь месяцев до смерти, Джонсон не захотел слушать советов и приказал везти себя на самолете из Вирджинии, где застала его болезнь, в Техас. Отпустив волосы до плеч, экс-президент был похож то ли на восточного гуру, то ли на калифорнийского хиппи.
У него было около 15 оплачивавшихся правительством помощников, среди которых были журналисты и историки, трудившиеся над его мемуарами. Основным требованием Джонсона было: ни одного факта, который не подтвержден документами. Он предоставил в их распоряжение даже тысячи страниц своих телефонных разговоров, которые, оказывается, тайно стенографировались в Белом доме и других местах. Экс-президент забраковал двадцать вариантов глав, анализирующих его вьетнамскую политику. Несколько раз он браковал «вьетнамские куски» в интервью, которое готовил с ним телекомментатор Уолтер Кронкайт.
В 1971 году вышли мемуары Джонсона «С выигрышной позиции: взгляд на президентство, 1963–1969». Даже по отзывам близких к нему людей книга представляет собой апологию вьетнамской политики джонсоновской администрации. Джонсон выставил себя поборником переговоров о мире в Юго-Восточной Азии, который пошел на «постепенную эскалацию» лишь потому, что «другая сторона» вынудила его сделать это. Критики мемуаров отвергли центральный тезис, состоящий в том, что во Вьетнаме Соединенные Штаты проводили «политику Кеннеди — Джонсона». В сознании американского народа война США во Вьетнаме была «войной Джонсона», затем «войной Никсона», и тезис экс-президента никто всерьез не принял, хотя не вызывает сомнения, что Кеннеди тоже несет вину за развязывание интервенции.
Немало места в мемуарах отведено взаимоотношениям клана Кеннеди и автора. Проводилась мысль, что Джонсон унаследовал власть своего предшественника не только в соответствии с конституцией, но и в результате политической близости к окружению Кеннеди, скрепленной многолетним сотрудничеством. Прежде чем разбирать данный тезис о всестороннем легитимизме президентства Джонсона, приведем одно его высказывание о себе, которое не вошло в мемуары, но хорошо известно. В бытность еще сенатором Джонсон писал:
«Я — свободный человек, американец, сенатор Соединенных Штатов и демократ — в таком порядке.
Я также либерал, консерватор, техасец, налогоплательщик, владелец ранчо, бизнесмен, родитель, избиратель… И все эти качества без зафиксированного порядка — это я.
Мне не под силу выбрать какое-то описательное слово из второго предложения, которое бы видоизменяло, определяло, дополняло или просто просилось быть приставленным посредством дефиса к терминам, перечисленным в первом предложении. В результате я не способен определить мою политическую философию выбором однословного или двусловного ярлыка».
