Для популизма это характерно в гораздо большей мере, чем для «универсальных» идеологий. Если последние фиксируют себя в форме философско-политических конструкций, адаптируемых различными политическими партиями, движениями и лидерами, популизм не может позволить себе четкой нормативной структуры общих целей и средств их достижения. Мы вряд ли сможем обнаружить канонические популистские тексты или «священные» для него исторические события. Если и могут быть какие-то «святыни» популизма, то они всегда имеют локальный, а не универсальный характер. Общественные группы, к которым апеллирует популизм, имеют чрезвычайно разнообразный характер и, как правило, не фиксируются как носители определенного общего интереса даже в рамках одной страны.
Однако подобная слабость популизма в сравнении с другими идеологиями одновременно является его силой. Внутренние противоречия тотальных идеологий не столь критичны для фрагментарного популизма, так как для последнего достаточно лишь указания на некую идейную общность без ее реального наличия.
Последнее обстоятельство способствовало тому, что термин «популизм», крайне распространенный как в публицистике, так и в научных текстах, никогда не имел четкого толкования. Но тем не менее его длительное существование в различных политических дискурсах свидетельствует о том, что популизм характеризует значимую смысловую конструкцию идеологической реальности.
Первое и наиболее очевидное значение популизма лингвистическое. Согласно лингвистическому смыслу популизм должен иметь отношение к народу (populis), а суффикс «изм» предполагает нечто идейно зафиксированное и четко обозначенное. Очевидно, что такое лингвистическое толкование мало что проясняет в сущности популизма. Впрочем, это можно сказать и о многих других идеологиях. Для последних первоочередное значение имеет не лингвистическая, а контекстуально-культурная логика их формирования. Поэтому можно согласиться с тем, что вхождение в политический дискурс речевых элементов «народ» и «народный суверенитет», придавших демократии как прагматическое, так и искупительное звучание, создало возможность для непотопляемости популизма как идеологии, несмотря на всю его фрагментарность и ущербность.
Хотя к популизму накрепко привязана негативная коннотация и данный термин используют для окончательной дискредитации политических оппонентов, это не препятствие для того, чтобы обозначить популизм как идеологию, ведь идеологии не всегда являются результатом позитивныхтенденций и претензий. Очевидно низкий статус популизма как раз свидетельствует о том, что популизм – это известная, четко обозначенная конфигурация идейных конструкций, на которую можно публично и с осуждением «указать пальцем».
Критика популизма, как правило, концентрируется на его демагогической практике: возбуждении народных эмоций раздачей нереалистичных обещаний и разжигании вражды и недоверия к политической элите. Подобная критика привела к тому, что популизм и демагогия зачастую отождествляются. Данное отождествление ставит себе очевидной целью делегитимацию популистской демагогии. Но попытка такой делегитимации есть не что иное, как признание за популизмом особого, четко обозначенного идейного статуса, порождающего узнаваемую мыслительную практику: нарочитое разделение политического мира на два антагонистических лагеря и одновременнную претензию на гармоническое отражение и представление интересов народа как такового, а также апелляцию к безусловной нормативной и моральной легитимности воли народа как обязательного основания для принятия политических решений. Поэтому популизм выработал достаточно изощренные приемы борьбы с собственной дискредитацией. Критики популизма объявляются врагами народа, а сама популистская риторика провозглашается гонимой за правду истиной, тождественной воле народа. Один из наиболее ярких современных популистов Ж.-М. Ле Пен говорил: «Популизм есть отражение мнения народа. Имеет ли человек при демократии право придерживаться своего мнения? Если это так, то да, я – популист» (цит. по: [Mayer, 2005, р. 74]).
Взаимодействие политических акторов друг с другом посредством апелляции к народу и народному суверенитету имеет принципиальное значение для политического дискурса Современности. Можно утверждать, что народный суверенитет является стержневым мифом всей современной политики, посредством которого «мы – народ» каким-то образом являемся истоком политической власти и авторитета[43]. Исходя из первостепенной значимости народного суверенитета и перефразируя известную идею Оукшотта, различавшего политику доверия и политику скептицизма, можно обрисовать «искупительный» и «прагматический» лики демократии, которые одновременно противоречат друг другу и дополняют друг друга [Canovan, 1999, p. 9]. Прагматическая сторона демократии дает возможность ненасильственного согласования противоречивых интересов в условиях массовой мобилизации и коммуникации. Искупительная ипостась демократии состоит в том, что последняя есть обещание лучшего мира, который будет создан через действия суверенного народа.
Прагматический модус демократии подчеркивает необходимость существования институтов посредничества и представительства в интересах управления сложными общественными потребностями, без таких институтов демократия не сможет работать эффективно и будет не в состоянии выполнять свои конкретные обещания. В свою очередь, искупительный образ народа как легитимной суверенной субстанции демократии обозначает последнюю как «глас народа», вступающий в конфликт с «сонмом институтов», осуществляющих функциональные действия, непосредственно не связанные с волей народа.
Апелляция к народу – неустранимый атрибут современной политической практики, особенно в периоды выборов и референдумов, когда все политические акторы в принципе согласны с тем, что «народ должен решить», и обращение к ожидаемой воле суверенного народа является не столько инструментом в руках агитаторов-популистов, сколько следствием общенационального политического консенсуса. Хотя существует распространенное в политической науке утверждение, что народ не может править как юридическое лицо, нельзя игнорировать тот очевидный факт, что моменты прямого участия граждан во властном политическом действии (выборах) являются обязательным условием легитимности представительных институтов, поэтому в момент выборов избиратели действуют так, как будто народ в качестве единого юридического лица существует. Последнее есть очевидное допущение, но без него вся демократическая действительность Современности теряет смысл.
Утверждение, что волю народа технически невозможно определить при помощи избирательной процедуры[44], упускает из вида: сама избирательная процедура легитимна только потому, что рассматривается как механизм, посредством которого «глас народа» может прозвучать.
Обозначенное выше «как будто» является и основой неустранимой живучести популизма (без такого допущения демократия как реальность невозможна), и причиной плохой репутации популизма (допущение некорректно выдавать за реальность, даже если оно крайне важно). Однако неустранимое противоречие прагматического и искупительного элементов современной демократии будут побуждать даже последовательных прагматиков обращаться к народу и апеллировать к народному суверенитету хотя бы в период выборов. А это означает, что «следы» популизма мы сможем обнаружить в любом акте публичной политики.
Подобно национализму, популизм концентрирует свое внимание на «одушевлении» ключевого коллективного актора политики. Популизм посвящает себя защите народа как привилегированного субъекта политики и обосновывает то, почему народ должен находиться на этом пьедестале. Концептуальное ядро популизма образуют четыре взаимосвязанных принципа:
• существование двух гомогенных и равноценных понятий «народ» и «элита»;
• антагонистические взаимоотношения народа и элиты;
• идея народного суверенитета;
• положительная оценка народа и отрицательная оценка элиты.
Понятие «народ» можно одновременно охарактеризовать как риторически эффективное и концептуально неопределенное [Canovan, 2005, р. 39]. Вся структура популистского понимания политического предполагает риторическую отсылку к бинарной характеристике политики. Поэтому хотя понятие «народ» для популизма принципиально важно, оно не является онтологически самостоятельным (например, как понятие «индивид» в идеологии либерализма), народ обязательно предполагает наличие элиты. Последняя не является ни хранительницей порядка (как в консерватизме), ни источником разума и профессионализма (как в либерализме). Для популизма онтологический смысл существования элиты состоит в состязательном взаимодействии с народом. В этом смысле популизму очень близка трактовка политического К. Шмиттом, видевшим сущность политики в противостоянии «друг – враг»[45]. Для Шмитта данная парная категория не просто показывала конкретные различия (последние как раз вторичны для политического), она демонстрировала наивысшую экзистенциальную степень интенсивности конфликта.
