Для популизма принципиально важно сохранять «невнимательность» в отношении различий как внутри элиты, так и внутри народа. Это позволяет популизму противопоставлять «нас» как народ «им» как элите. При этом «они» могут называться олигархами или чиновниками одновременно и по отдельности без всякого внимания к тому, что интересы «олигархов» и «чиновников» как минимум не совпадают, не говоря уже о более мелких различиях. «Они» обладают властью, «они» владеют богатством, «они» решают все, даже то, жить «нам» или нет. Именно владение альтернативой жизни и смерти формирует внутри элиты осуждаемый популизмом дискурс солидарности, покоящийся на враждебности народу и перекрывающий все внутриэлитные различия и противоречия.
Онтологическая структура идеологии популизма упрощает задачу «конструирования» народа, так как последний определяется в дискурсивном поле как противоположный носителям власти. Однако построение взаимодействия «народ – элита» лишь в логике интенсивности ассоциации и диссоциации лишает политическое бытие содержания, необходимого популизму как отдельной идеологии. Поэтому на простой фиксации конфликта популизм остановиться не может.
Задачу содержательного и качественного наполнения политического бытия для популизма выполняет идея народного суверенитета. Последняя придает популизму необходимый «блеск» и содержательное противостояние элитизму, полагающему, что «политика есть выражение мнения моральной элиты, а не аморального народа» [Mudde, 2004, р. 543–544]. Популизм полагает прямо противоположное: неоспоримость народного суверенитета выступает нормативным принципом, постулирующим, что воля народа может быть выражена и, будучи выраженной, обладает безусловным приоритетом перед предпочтениями элиты. Это формирует устойчивые речевые конструкции апофеоза и дискредитации, которые служат задачам легитимации народа и делегитимации элиты. Последняя характеризуется как доминирующая сила, незаконно узурпировавшая власть народа и ревностно следящая за тем, чтобы народ не смог вернуть себе способность принимать решения.
Можно сказать, что идея народного суверенитета стала козырной картой популизма, так как ни один конституционно оформленный политический режим современности не посмеет оспаривать народ как первоисточник суверенитета. Это дает силу не только риторическим требованиям «повернуть политику к нуждам народа», но и может иметь вполне осязаемые властные последствия в виде общенациональных референдумов.
Примат воли народа поддерживает искупительный аспект современной политики: если мир станет лучше благодаря «гласу народа», последний должен звучать. Особый блеск такой общей воле придают понятия мажоритарности и аутентичности. Принцип мажоритарное™ часто используется популизмом для обоснования законности механизма прямой демократии, благодаря которому большинство получает прямой доступ к принятию ключевых политических решений. Однако было бы чрезмерным упрощением отождествлять популизм с идеей прямой демократии. Поддержка последней не является непременным атрибутом популизма. Мажоритаризм важен не сам по себе, а как инструмент, позволяющий аутентично выразить волю народа. Популизм притязает на то, что способен указать на подлинную волю народа, очищенную от элитарных махинаций и пропагандистских ухищрений. Поэтому для популизма характерна не столько апелляция к непосредственной власти большинства, сколько требование аутентичного представительства народных интересов. Тем самым подвергается критике идея «коридора возможностей», задаваемого элитой: народ должен решать, что он хочет, а не выбирать из того, что ему предложила онтологически враждебная ему элита.
Популисты всегда пытаются представить себя рупором гласа народа, настаивая на своей близости к обычным людям и чуждости элите (в том числе интеллектуальной). Поэтому один из непременных атрибутов популизма – разделение общественных движений и коллективных интересов на аутентичные народу и чуждые народу. Это помогает популистам автоматически причислять своих оппонентов к врагам народа еще до начала содержательной политической дискуссии, а по большому счету делает последнюю бессмысленной.
Позитивная оценка народа и очернение элиты составляют существенную черту любого популистского дискурса. Отсылка популизма к идее бесспорности народного суверенитета служит очевидным оправданием примата аутентичной общей воли народа. При этом народ обозначается как притесняемая положительная субстанция. Элита же, напротив, описывается как структурно антагонистичная народу и обладающая порицаемой идентичностью, а также осуждаемыми интересами.
Подобная антагонистическая схема позволяет идентифицировать взаимоотношения «народ – элита» в любом пункте социально-экономической, политической и культурной действительности: бедные – богатые, верующие – неверующие, титульная нация – нацменьшинства и т. д. Разыгрывание национальной карты – самый легкий и беспроигрышный путь популистских стратегий. Народ всегда будет провозглашаться носителем истинных почвеннических национальных ценностей, элита – обвиняться в космополитизме и оторванности от национальных корней. Сложнее с разыгрыванием религиозной карты, так как здесь вступают в силу особенности церковной организации и специфические взаимоотношения церковных иерархов с элитой. Поэтому религиозный популизм постоянно находится под угрозой оказаться на позициях церковного и политического андеграунда, а это не всегда способствует повышению электоральной поддержки.
Популизм как фрагментарная идеология
Можно сказать, что идеология популизма в своей интерпретации политического достаточно узнаваема. Но в этой узнаваемости популизм обнаруживает свою концептуальную слабость и незавершенность. Ограниченность популизма становится очевидной, когда мы задаем ему ключевой вопрос политики: «Кто, что, когда и каким образом получает?» в принципе и в данной конкретной ситуации [Freeden, 2003, р. 98]. Популисты слишком упиваются идеей народа, чтобы создать развитую идеологическую традицию. Развитые комплексные идеологии могут быть в высшей степени разнообразными в своих конкретных проявлениях, но в основе они в высшей степени логичны, понятны, и их политический горизонт если и не достижим в полной мере, то четко обозначен. Это позволяет развитым идеологиям выходить за рамки непосредственных политических условий политической жизни, формируя своеобразную когнитивную карту политики. В этом смысле комплексные идеологии не просто продукт изощренного логического мышления и риторического искусства, но и идейные конструкции, способные вызывать самостоятельный резонанс в окружающем политическом контексте.
Пластичность понятия «народ» помогает конкретным политикам-популистам в их приспособлении к меняющимся политическим условиям. Однако чрезмерная абстрактность данного понятия сдерживает развитие популизма как самостоятельной идеологии. Любая значимая идеология должна быть способна перевести свои концептуальные понятия на язык актуального политического контекста. Апелляция к народу вообще, свойственная популизму, препятствует ответу на вопрос: «Кто, что и каким образом должен получить в результате принятия конкретных политических решений?» Поэтому, хотя популизм хорошо узнаваем по своим риторическим конструкциям, он не обладает механизмом перевода идеологических принципов в пункты конкретного политического проекта.
Популизм как таковой настаивает только на том, что народ должен получать то, чего он хочет, когда он этого хочет и несмотря на то, что «другие» хотят чего-то иного. Очевидно, что с точки зрения современных политических реалий это довольно непрактичная позиция.
Конечно, идеологии не обязаны иметь прикладной характер, но для успешного существования и превращения в устойчивую политическую традицию они должны быть способны достаточно хорошо справляться с диалектическим взаимодействием практического опыта и теоретического осмысления. Популизм остается фрагментарной идеологией, поскольку его сторонники никогда даже не пытались связать теорию с практикой. На практике популизм, как правило, «паразитирует», используя другие, более развитые комплексные идеологии. В использовании схожих политических рецептов разными идеологиями нет ничего уникального (достаточно вспомнить либеральный рыночный пафос «консервативной волны»), ключевые политические вопросы современности хорошо известны, а вариативность ответов на них крайне ограничена, поэтому совпадение позиций разных идеологий по принятию ключевых политических решений вполне объяснимо. Однако популизм не заимствует позиции других идеологий; будучи незавершенной идеологией, он «добавляет» себя к другим идеологическим концепциям. В этом смысле популизм можно уподобить вирусу, который настолько примитивен, что не обладает собственной клеточной структурой, но из-за своей примитивности может прижиться в разнообразной клеточной среде. Поэтому чрезвычайное разнообразие проявлений популизма можно объяснить не его концептуальной иррациональностью и алогичностью. Не следует искать мифы там, где их нет. Во многом все объясняется концептуальной ущербностью и «недоделанностью» популизма.
