Указав на то, что эти суммы могли пойти на покупку влияния на «нашу политику в отношении России», он задаётся вопросом: «Что знали и что думали в Вашингтоне, когда этот грабеж шёл уже полным ходом? Поведение США в этой истории… представляет собой либо одну из самых дорого обошедшихся ошибок в современной истории, либо является чем-то большим, напоминающим соучастие… Трудно уйти от подозрения, что огромные капиталы американских инвестиционных фондов не повлияли на поведение правительства США и МВФ». Под вопрос, следовательно, может быть поставлен «способ ведения бизнеса и возможность злоупотреблений самого правительства». Проведение всестороннего расследования на высшем уровне настоятельно необходимо{213}, но если всё окажется именно так, то, значит, администрация Клинтона упустила не только имевшуюся в России возможность установления демократии, процветания, стратегического партнерства и ядерной стабильности, но и поставила под вопрос репутацию Америки и честность её намерений.
Однако, как мы видели в первой части книги, почти никто из тех, кто оказывал влияние и непосредственно разрабатывал политику США, не связывает эти катастрофические последствия с порочной сутью самого крестового похода в Россию. Даже ожесточенные критики администрации Клинтона явно или неявно разделяют эти миссионерские посылки, полагая, что переделке России в соответствии с американскими прописями нет «конструктивной» альтернативы; кроме «ссоры» и холодной войны{214}. Практически для всех, кто формирует общественное мнение и политику, этот «спор исчерпан», как заявил недавно влиятельный американский сенатор. А ведь самые фундаментальные проблемы, как мы видели выше, ещё только предстоит обсудить{215}.
В действительности, Соединённые Штаты с самого начала упустили посткоммунистическую Россию, а между тем всегда существовали иные, и необходимые, и возможные способы вовлечь её в процесс сотрудничества. Перед тем, как стать президентом России, Путин заявил, что на пороге третьего тысячелетия народ его страны испытывает чувство глубокой «тревоги и надежды»{216}. США могли и должны были проводить политику, в которой бы материализовалась эта надежда. Но столь же справедливо, что всё больше влиятельных американцев, как не удивительно, не видит никаких оснований для тревоги.
После всякой неудачи, и в общественной, и в частной жизни должен следовать анализ причин. После провала политики США в посткоммунистической России этого не произошло. Вместо этого в политических кругах всё активнее высказывается идея, что эти неудачи на деле не имеют значения, так как, учитывая достойную жалости слабость России, проявляющуюся внутри страны и за рубежом, её больше не следует принимать в расчёт. Как на показательный пример можно указать на бывшего начальника американской разведки и одновременно специалиста по проблемам России, который сообщает нам, что Россия «на самом деле не имеет никакого значения» и «не стоит того, чтобы о ней беспокоиться»{217}.
Согласно этому взгляду — плоду не здравых размышлений, а неправильно истолкованных триумфаторских настроений и неоправдавшихся ожиданий, связанных с окончанием «холодной войны» — сверхдержава, которая когда-то была противником, больше не должна занимать какого-то особого места в американской внешней политике. По большей части Соединённые Штаты могут действовать «в мире без России». Они должны придерживаться «минималистской политики» и «соблюдать роль стороннего наблюдателя»{218}.
Вряд ли можно представить себе большую политическую глупость и худшую ошибку в нашем восприятии и анализе ситуации. Россия не только сохраняет значение, но, по крайней мере, по трём существенным причинам это значение даже больше, чем во времена «холодной войны» и существования Советского Союза.
В конечном счёте, в посткоммунистической России находится источник наибольшей потенциальной угрозы для американской и международной безопасности, понимаемой в самом прямом и непосредственном смысле физического выживания. С начала 90-х гг. администрация Клинтона, а также многие учёные и журналисты, которые должны бы понимать ситуацию лучше, принимали как данность, что Соединённые Штаты и мир в целом значительно менее подвержены ядерным и иным смертельным угрозам, чем во времена существования Советского Союза.
Авторы миссионерского подхода в американской администрации похваляются тем, что «в результате нашей политики американский народ находится в большей безопасности» — и, уж конечно, «её надежность неизмеримо выше», чем раньше. По мнению видного журналиста и специалиста по России, сейчас мы можем испытывать «существенно» меньше беспокойства по поводу того, что «превратимся в радиоактивное облако», а, согласно ещё одной оценке, можем быть меньше озабочены «ядерным холокостом». Известный политический аналитик сообщает нам, что «безопасность Америки значительно укрепилась», а специалист из мира науки — что в результате посткоммунистических реформ мы «освобождены от необходимости создавать сценарии худшего случая»{219}.
Эти заверения очевидно не соответствуют истине, а то, что они исходят от высокопоставленных должностных лиц США, редакторов газет и учёных, свидетельствует о необъяснимой близорукости и безответственности. Даже без учёта унаследованных Россией огромных запасов химического и биологического оружия, следует признать, что, «все основные составляющие ядерной угрозы растут», как полагает целый ряд экспертов (хотя их мнение, как правило, не принимается во внимание), и как показала трагедия подлодки «Курск» в августе 2000 г. Политика же США «просто не справилась с проблемой расползания ядерной опасности по России»{220}. Эта правда может быть неприятна и далека от политической корректности, но распад Советского Союза и неудачи «переходного периода» в России привели нас к ситуации неизмеримо большей опасности, чем когда-либо раньше.
Чтобы понять, насколько большей, вернемся назад и рассмотрим более детально сделанный ранее вывод. Что может произойти — в зависимости от того, как мы оцениваем нынешнюю ситуации в России — с нашей безопасностью, если в ядерном государстве начнётся дезинтеграция, коллапс, либо ситуация просто станет «крайне нестабильной»{221}? Краткий ответ сводится к тому, что точно никто не знает, ибо в прошлом подобного не случалось. Уже само по себе это означает, что, по сравнению с относительной предсказуемостью, которой характеризовалась ситуация в эпоху Советского Союза и «холодной войны», мы вступили в эру острой ядерной неопределённости. Более пространный ответ заключается в том, что любой, достаточно значительный уровень дезинтеграции, нестабильности и гражданского противостояния — а ведь всё это присутствует в сегодняшней России — приведёт не к одной, а сразу к нескольким беспрецедентным угрозам ядерной безопасности.
Самой очевидной, почти заслоняя при этом другие опасности, является угроза распространения ядерного оружия. Часть огромных, накопленных Россией запасов ядерного оружия, его компонентов и специальных технических знаний может стать собственностью неядерных государств или террористических групп в результате похищения, тайных сделок на «чёрном» рынке, утечки мозгов, либо прямого решения о продаже, к которому прибегнет нуждающаяся в деньгах Москва. В первую очередь эта угроза связана с продолжающимся уже десять лет экономическим коллапсом. У правительства нет достаточных средств, чтобы обеспечить должную охрану складов ядерных материалов, а также, чтобы адекватно, а часто и просто регулярно оплачивать труд обслуживающего и научного персонала. (Так, уже несколько раз в 90-е гг. и в 2000 г. работники ядерного комплекса объявляли забастовку, требуя выплаты зарплаты. И это несмотря на то, что забастовки в этой отрасли не допускаются российскими законами).
Практически все американские программы, призванные уменьшить ядерную опасность в России, направлены на нераспространение ядерного оружия. Но, по словам их организаторов и других экспертов, даже в этом отношении, программы следует признать «вопиюще неадекватными», с точки зрения цели — «предотвращения катастрофы». Так, к концу 2000 г. только шестую часть имеющихся у России ядерных оружейных материалов можно было признать безопасной, а «опасность существования “неучтённых” ядерных материалов и оружия сейчас выше», чем в начале осуществления этих программ. Более того, у Москвы, по-видимому, нет полного перечня таких материалов, а, возможно, не имеется даже полной информации о тысячах единиц тактического ядерного оружия. Таким образом, не может быть и твёрдой уверенности в том, пропало ли что-то или нет{222}.
