Было бы несправедливо не упомянуть, что и у творцов ориентации на Запад в пику Германии были прозрения, пусть и запоздалые. В предисловии к опубликованному в 1923 году «Официальному дневнику министерства иностранных дел» Сазонов признает, что Россия, положившись полностью на связи с Западом, переоценила свои силы. Она была отсталой страной хотя бы с точки зрения наличия адекватной сети стратегических железных дорог. Ее запоздалые лихорадочные усилия уже не могли изменить внутриевропейского соотношения сил, складывавшегося в пользу Германии.
* * *
Прозападное крыло русского общества встало на путь, в конце которого оно хотело создать Россию таким же центром мирового развития, какими были Германия и Британия. Оно хотело видеть в России полномочного участника западной идейной и технологической революции и главного будущего экономического гиганта Азии, доминирующего в Китае и на Дальнем Востоке. Но в этой своей политике западники задевали болевые точки огромного русского организма, подвергая атаке индустриализации русские традиции, национальное самосознание, особенности русской жизни. Неконтролируемость перемен особенно ранила, создавала очаги пауперизации, «язвы пролетариата». И западники не создали надежного (на случай кризиса, каким явилась война) инструмента урегулирования взаимоотношений класса собственников с той частью русского народа, которая стала жертвой капиталистической эксплуатации.
Итак, Россия сделала роковой выбор. Весь XIX век Россия была дружественна Пруссии — Германии и враждебна Британии. Исключительный германский динамизм, проявленный в десятилетия, последовавшие за созданием Германской империи, изменил шкалу русских предпочтений.
Складывается впечатление, что начало эры несчастий России было обусловлено, в частности, категорическим дипломатическим выбором, предполагавшим безусловный союз с Францией и автоматическое противостояние Германии. Порочными в своей самоуверенности были изначальные посылки. Россия нуждалась в германской технологии, в германских капиталах и в германских специалистах, в инженерах и организаторах, которых сегодня мы назвали бы менеджерами. В русском обществе победила линия на отход от «сверхзависимости» от Германии. Существовала ли угроза необратимой зависимости, если бы Россия продолжала так же успешно развиваться, как это было в 1900–1914 годах, это большой вопрос. Дипломатическое замыкание России на Францию в пику Германии делало ее заложницей неподконтрольных ей политических процессов. Россия, по существу, отдала свою судьбу в чужие руки.
Базовым, основополагающим фактом стало то, что внешняя и внутренняя политика Россия потеряли внутреннюю взаимосвязь. Внутренняя политика требовала мира и открытых каналов во внешний мир. Внешняя политика гонялась за химерами типа Общеславянского союза, контроля над проливами, Великой Армении и т. п. Результат известен и он печален.
В то же время основная масса русского общества была занята либо собой (и своими революционными претензиями), либо просто выживала в отсталой стране с постоянными голодными годами. Чего не было, так это органической связи внутренней общественной динамики с внешней политикой. Этот величайший разлад внес свою лепту в печальный итог. Русское общество по существу никак не отреагировало на отказ от столетнего традиционного союза с Германией в пользу союза с Западом.
Издалека, из конца ХХ века видно, что «пришествие» Западной и Центральной Европы в Россию между 1892–1914 годами было массовым, неорганизованным, создающим колоссальные диспропорции в отношениях между различными слоями русского общества со своими западными соседями. Наплыв в анклавы российских городов западных идей и стандартов соседствовал с полной отстраненностью основной массы населения страны от социального и технического опыта Запада.
Нельзя сказать, что русское правительство абсолютно не видело угрозы беспрецедентного наплыва западных идей и ценностей для гармонического развития России. В определенном смысле внутренняя политика царского правительства именно и сводилось к примитивному ограждению молодежи от взрывных западных идей, горожан от послабления нравов, крестьян от индивидуалистического подхода к земле и воле. Все это отчетливо видно в политике Священного Синода и министерства просвещения. Но лучшие силы общества лишь усиливали свой порыв, свою волю и организованность, встречая эту «антизападную реакцию» абстентизмом, нигилизмом или революционным насилием. Трагедия русской жизни заключается именно не в неверно понятом идеале, а в степени некритического жертвенного следования ему. И в этой поистине греческой трагедии, где лучшие помыслы ведут к гибели, охранители русской самобытности от Запада могли рассчитывать лишь на репутацию обскурантов.
К примеру, в работах Данилевского нетрудно было обнаружить два элемента: России предназначена великая роль; Россия враждебна Западу по своей внутренней природе. Союз раскованной западной науки и русского патриотизма дал бы превосходные результаты, если бы глыба основного населения не воспринималась как косная, но в конечном счете податливая стихия. Второй ошибкой нового почвенничества было то, что оптимистические пророки — певцы необъятных ресурсов России обещали ей даже не равенство с Западом, а превосходство над ним. Тем самым они готовили взрывной материал, обещая отставшим и униженным не исцеление и равенство, а внушая им временами едва ли не сатанинскую гордыню, веру в возможность найти чудодейственный способ невероятно ускорить прогресс, произведя насилие над несведущим и податливым людским материалом. Проявила себя простая психологическая уловка: с национальным унижением (в свете отставания от Запада) легче всего справиться при помощи массированной пропаганды путей его скоростного обгона. Именно эту немудреную уловку сделали центральным звеном своей политики революционеры.
Возникает важнейший для отношений России с Западом вопрос об утверждении в качестве главного мотива русской политики не планомерные усилия по удовлетворению внутренних потребностей огромной России, а поиска чудодейственного броска вперед — то ли на внутреннем, то ли на внешнем для России фронте.
Состояние России накануне войны, разумеется, было далеким от европейских стандартов. Россия была связана с Европой, она стремилась к Европе, но она была очень отсталой страной в политическом, экономическом и даже этническо-физическом смысле. Приведем лишь одно сопоставление. При призыве на действительную службу в России освобождались по причине физической непригодности 48 процентов призывников, в то время как в Германии — лишь 3 процента, а во Франции один. В России лишь 20 процентов населения были грамотными и лишь 1 процент населения имел высшее образование. В стране не было современных шоссейных дорог, и все напряжение коммуникаций падало на железные дороги.
И все же Россия — от высших до низших сословий — верила в свое будущее. Беседуя с французским послом в начале 1914 года, Николай Второй говорил, что Россия безусловно разовьет свой громадный потенциал. «Наша торговля будет развиваться вместе с эксплуатацией — благодаря железным дорогам — ресурсов в России и с увеличением нашего населения, которое через тридцать лет превысит триста миллионов человек». Царь не мог представить себе такого оборота событий, из-за которого Россия в ХХ веке потеряет семьдесят миллионов человек, обескровит цвет своего мужского населения и, почти достигнув отметки триста миллионов к концу века, распадется на части.
* * *
Накануне грандиозных событий, в июне 1914 года в Кронштадт с визитом прибыла английская эскадра во главе с адмиралом Битти. Обозревая перед англичанами мировой горизонт, царь указал, что распад Австро-Венгерской империи — вопрос лишь времени, и недалек день, когда мир увидит отдельные венгерское и богемское королевства. Южные славяне вероятно отойдут к Сербии, трансильванские румыны — к Румынии, а германские области Австрии присоединятся к Германии. Тогда некому будет вовлекать Германию в войну из-за Балкан, и это, по мнению царя, послужит общему миру.
Император Николай был уверен, что союз России и Запада остановит экспансионизм Берлина. «Германия, — говорил царь, — никогда не осмелится напасть на объединенную Россию, Францию и Британию, иначе как совершенно потеряв рассудок». Ныне практически невозможно оспорить, что Россия и европейский Запад не имели планов нападения на Германию ни в 1914 году, ни в обозримом будущем. Политические интересы России были связаны вовсе не с Центральной Европой. Возможно когда-нибудь в будущем Россия могла начать оказывать давление на Турцию с целью открытия проливов, но она никогда не пошла бы на провокацию войны с европейским экономическим колоссом, связи с которым были столь существенны для ее модернизации. При этом если бы Германия, сохраняя все свои интересы, хотела бы избежать в этом случае войны, она могла просто присоединиться к Британии и Франции в защите Оттоманской империи.
