Французский посол Бомпар отмечал, что Витте не верил в военные возможности России, в ее способность выдержать европейскую войну: вследствие этого он не мог придумать ничего более эффективного, чем союз с Германией. Но такой союз сам по себе сделал бы Россию сателлитом Германии, поэтому он настаивал на включении в этот союз Франции как третьего участника. В представлении господина Витте Германия олицетворяла собой силу, а Франция — деньги; укрепляя связи с этими двумя нациями, Россия получала благоприятную возможность пользоваться в своих интересах силой одной нации и деньгами другой, избегая при этом опасности подпасть под гегемонию обеих этих стран.
Создавался немалый парадокс. Русские западники (в лице министерства финансов) категорически противились массовому импорту (особенно активному со стороны Германии). Этот импорт означал для них прежде всего вывоз за границу русского золота. Более того, убежденные западники (такие, скажем, как Вышнеградский) противились массовым выездам русских в Европу видя в них утечку русских ресурсов, ведущую к ослаблению русской экономики. Парадокс заключался в том, что принципиальные противники изоляционизма выступили за крайние изоляционистские меры. Великий Менделеев отразил этот парадокс в известном эпизоде, когда он закричал, обращаясь к аграриям: «Вы не можете пахать всю русскую землю германскими плугами. Я никогда не соглашусь на это». Тот же парадокс виден и в отношении к займам Запада. Казалось бы, «золотой дождь» из Франции безусловно укреплял развивающуюся промышленность России. Но западникам приходилось отбиваться от обвинений в том, что они уродуют бессмертную душу России, ставя ее на путь чуждого ей капиталистического развития.
Внутрироссийские противники Витте настаивали на массовом выпуске бумажных денег, что облегчило бы кредит местным промышленникам, не оторвало бы Россию от мировых экономических связей. Экономисты эсеровского толка требовали достижения самодостаточности России, гарантии ее независимости от флюктуаций мирового рынка, т. е. фактически — изоляции.
Помимо блестящих русских финансистов в России были трезвые силы, не завороженные быстрым течением Босфора. Так, русский морской офицер А.В. Немиц писал для министерства иностранных дел: «В Константинополе, точке связи Западной Европы и Малой Азии, активно проявляют себя главные мировые силы. Государство, которое захватит Константинополь силой, немедленно встретит противодействие мощных факторов, за которыми стоят все великие державы мира, прежде всего наши союзники… Ни один серьезный русский патриот не может желать своей стране ни правления в Константинополе, ни конфликта с Европой… Политика в этом отношении не должна ослаблять, она должна, напротив, укреплять ее связи с Францией, Англией, с реорганизованной Германией, Румынией, Болгарией, Сербией и Италией».
Видным сторонником сохранения мира за счет сближения с Германией (даже за счет Франции) был министр внутренних дел П.Н. Дурново. В написанном в феврале 1914 года меморандуме он утверждал, что центральным фактором современных международных отношений является соперничество Германии и Британии. Поддерживать последнюю абсолютно не в интересах России. Германия только тогда начала поддерживать Австрию на Балканах, когда Петербург устремился навстречу Лондону. «Жизненные интересы России и Германии нигде не противоречат друг другу… Будущее Германии находится на морях, в то время как Россия, по существу, наиболее континентальная изо всех великих держав, не имеет на этих морях интересов». Наблюдая приближение того, что он считал национальным несчастьем для России, Дурново указывал на то, что должно было быть подлинными целями русской внешней политики: Иран, Памир, Кульджа, Кашгария, Джунгария, Монголия. Территориальное расширение России будет проходить на границе с Китаем, для гарантии успешности этого продвижения требуется только одно — безопасность западной границы. Интересы России и Германии нигде не входят в противоречие. И если России желает открыть проливы, то это гораздо легче сделать при помощи Германии, нежели блокируясь против нее. Война подорвет русские финансы, для России вовсе нежелательно резкое ослабление Германии. Если место Германии в России займет Англия, то это будет многократно опаснее, ведь англо-русские противоречия могут вспыхнуть по широкому периметру.
Еще один участник внутренней борьбы в России — дипломатический представитель России в Японии Розен видел опасность вовлечения неокрепшей, неорганизованной страны в борьбу с индустриальными гигантами современности. Розен предупреждал Петербург от авантюризма как на Востоке, так и на Западе. Он был глубоко убежден, что Россия не готова к войне и должна остерегаться вмешательства в битву научно-промышленных гигантов. Привязывание России к англо-французскому Западу в пику связям с Германией было бы громадной ошибкой. Ничто не могло быть более бессмысленным для державы с необозримыми горизонтами, чем желание господствовать на Балканах. Перенапряжение грозит России развалом и революцией. Увы, в традиционной для всех русских манере Розен искал не ошибочные идеи, а конкретных виновников, которых находил в лице премьера Сазонова и военного министра Сухомлинова.
Последний выдающийся министр финансов В.Н. Коковцов, пожалуй, не менее энергично отвергал обязывающие внешние союзы и участие в международных авантюрах. В эпоху, когда союз с Западом стал видеться военным альянсом против Германии, Коковцову (ставшему к этому времени председателем совета министров) пришлось нелегко. В январе 1914 года он был смещен потому, что «император упрекал его в подчинении общей и внешней политики интересам министерства финансов». В.Н. Коковцов указал на то, что «война есть величайшее бедствие и истинная катастрофа для России, потому что мы противопоставим нашим врагам, вооруженным до зубов, армию, плохо снабженную и руководимую неподготовленными вождями… Я знал всю нашу неготовность к войне, всю слабость нашей военной организации и отлично сознавал, до чего может довести нас война, и держался поэтому самого примирительного тона во всех моих повседневных беседах с кем бы то ни было». Следуя линии Витте и Столыпина, он приложил все возможные усилия, чтобы Россия не потеряла свой превосходный темп развития 1907–1914 годов, чтобы она цивилизационно окрепла и создала предпосылки подлинного единения с Западом. Позиция В.Н. Коковцова стала критически важной осенью 1912 года, во время балканского кризиса, когда военный министр В.А. Сухомлинов убедил императора Николая пойти на мобилизацию двух приграничных военных округов. Военный министр Сухомлинов считал, что «все равно войны нам не миновать, и нам выгоднее начать ее раньше… мы верим в армию и знаем, что из войны произойдет только одно хорошее для нас». Одновременно министр сельского хозяйства Кривошеин призвал больше верить в русский народ и его исконную любовь к родине, которая выше всякой случайной неподготовленности. «Довольно России пресмыкаться перед немцами». Кривошеина поддержал министр железных дорог Рухлов: произошел колоссальный рост народного богатства; крестьянская масса не та, что была в японскую войну и «лучше нас понимает необходимость освободиться от иностранного влияния. Большинство министров говорили о необходимости «упорно отстаивать наши насущные интересы и не бояться призрака войны, который более страшен издалека, чем на самом деле». С немалой горячностью последний подлинно ответственный премьер-министр Коковцов выступил при царе против военного министра и окружавших его генералов. «Наши противники ответят войной, к которой Германия готова и ждет только повода начать ее… Я закончил горячим обращением к Государю не допустить роковой ошибки, последствия которой неисчислимы, потому что мы не готовы к войне, и наши противники прекрасно знают это, и играть им в руку можно только закрывая себе глаза на суровую действительность». В 1912 году катастрофы удалось избежать, но положение продолжало оставаться взрывоопасным.
В такой ситуации решающей являлась позиция императора Николая Второго. А тот все более примыкал к партии войны. «Не потому, что Государь был агрессивен. По существу своему он был глубоко миролюбив, но ему нравилось повышенное настроение министров националистического пошиба. Его удовлетворяли их хвалебные песнопения на тему о безграничной преданности ему народа, его несокрушимой мощи, колоссального подъема его благосостояния, нуждающегося только в более широком отпуске денег на производительные надобности. Нравились также и уверения о том, что Германия только стращает своими приготовлениями и никогда не решится на вооруженное столкновение с нами и будет тем более уступчива, чем яснее дадим мы ей понять, что мы не страшимся ее и смело идем по своей национальной дороге». Председатель совета министров не разделял этой воинственности. (Его пафос раскрывается в мемуарах, опубликованных в Париже уже в 30-х годах: «Не будь войны, не будь того, что произошло вообще во время ее, окажись интеллигентные виновники революции на высоте столь легко давшейся им в руки власти, которую они взяли только потому, что она далась им без всякого сопротивления, но не сумели удержать ее и так же без сопротивления передали в руки большевиков…. через какие-нибудь 10 лет разумного управления Россия оказалась бы на величайшей высоте процветания». В «последний бой» министерство финансов вступило весной 1914 года, когда предупредило правительство, что Россия еще менее готова к войне, чем в январе 1904 года.
