Ознакомительная версия.
Нация иногда понимается и как «сообщество чувства», стремящееся к воплощению в автономное государство, как культурный феномен (национальная идентичность). Со времен Руссо понимание нации связано с наличием некоей общей воли, а свободное общество, как считается, возникает в случае соответствия государства этой воле. Данное соответствие, мол, минимизирует насилие власти.
При верном направлении мысли, Руссо совершал ошибку. Как говорил Лев Тихомиров, он «захотел искать общей воли именно там, где есть лишь презираемая им воля всех. Он не только под влиянием осиротелого христианского чувства идеализировал, безмерно одухотворил общую волю, но, сверх того, в противность всем фактам, упорно хотел видеть эту обожествленную общую волю именно в ассоциации данных наличных обывателей данной страны. А между тем некоторая общая воля существует лишь как унаследованный вывод исторических традиционных привычек, как результат долгого коллективного опыта. Это то, что называется гораздо лучше духом народа».
Представляется ошибочной классификация Хюбнера наций на государственные (доминирующие как единое сознание в мультинародном государстве), субнации (элемент национального многообразия государства) и культурной нацией, определяемой безотносительно к государству. Уже одно то, что «эти варианты могут накладываться друг на друга граждане одной государственной нации или субнации могут в то же время понимать себя как принадлежащие некоторой культурной нации», говорит о слабости такого подхода и продуктивности разделения: нация, образующая государственную идентичность — и есть собственно нация, а т. н. «субнации» — этнические группы, национальности, национальные меньшинства и т. п. И тогда только в одном случае может возникать разночтение — когда государствообразующая нация имеет диаспору за пределами своего государства. В рамках своего государства эта общность должна именоваться нацией, за пределами ее элементы могут рассматриваться как национальное меньшинство, связанное, тем не менее, с «исторической родиной» и имеющее в ее лице своего государственного покровителя — не как части политической системы, но как носителя определенной культуры, памяти истории и кровного родства.
Существуют два научных подхода, которые по-разному оценивают взаимоотношения нации и государства. Западные ученые, предпочитая забывать предысторию образования своих государств, фактически отождествляют нацию и государство. А вслед за этим рассматривают гражданство как приложение к проживанию на определенной территории, независимо от этнической принадлежности. Национально мыслящие ученые Восточной Европы, напротив, полагают, что нация и государство могут быть разделены и даже противопоставлены друг другу, а гражданство во многом определяется способностью к адаптации в рамках определенной культурной традиции и природно объединенной общности. Для западных ученых нация исторична и в значительной мере сконструирована властью, для восточных искусственность может относиться к государству, которое именно в меру несовпадения с нацией может оказаться химерным, антинациональным.
Разумеется, применение западных подходов и попытка позабыть предысторию государствообразования, вредно отзывается на здоровье восточноевропейских наций. Им начинают приписывать модель государства западного образца, а значит — модель разделения и ассимиляции. Живущие чересполосно народы оказываются в условиях, когда они будто бы обязаны раздробиться как можно мельче, чтобы образовать национальные государства западного типа. Между тем остановить этот процесс может только национальное ядро, собравшее вокруг себя другие народы и образовавшее национальную иерархию в рамках империи. Такого рода опыт наиболее эффективно представлен Российской империей. Именно империя и есть восточно-европейский тип национального государства.
В русской философской традиции идею «государства-нации» порождает (а не обслуживает) культура (в широком понимании — включая культ), выдерживающая жестокую конкуренцию с другими культурами. С развитием культуры, обретением ею высших форм, этническая государственность (в том числе и полиэтническая, договорная) уходят в прошлое. Конкурентоспособными становятся только те культуры, которые способны нести объединительную надэтническую функцию и врастать в мировые цивилизации. При таком понимании нацией следует считать сообщество, объединенное надэтнической (но не безэтнической) культурой, творческим поиском идеи совместного существования и стремлением к суверенной государственности.
При отсутствии в народном самосознании тяги к суверенной государственности — нет нации. Но прочная суверенная государственность — лишь показатель жизнеспособности нации, национальной идеи, находящей ответы на вызовы современной цивилизации. Суверенная государственность стимулирует укрепление нации, но некоторое время нация может существовать и без государства, а государственность — без нации (например, в случае утраты общей культурной компоненты общественного сознания, утраты национальной идентичности).
Не всякое желание суверенного существования выявляет нацию. Оно должно быть обосновано высокой культурой, способной принять новые качества современного индустриального (постиндустриального) мира, обеспечить надэтническое единство (понятие Отечества). Если пренебречь этим замечанием, то за национальное возрождение можно принять активность бандформирований, построенных по этническому признаку.
Таким образом, мы выявили разночтения между российским философским осмыслением «нации-государства» и западноевропейским nation-state. Но сказанным разночтения не исчерпываются.
В последнее время в научной среде это разночтение подмечено, и обсуждается вопрос о природе нации в России и ее отличия от природы наций Запада. Проблема состоит в том, что понятие «государства-нации» в чистом виде, в западной интерпретации, «не ложится» на российскую действительность. Возникшее на Западе понимание нации лишь отчасти применимо для России. Российская особенность состоит в том, что у нас национальное становление не закончено, оно постоянно возобновляется. Русские существуют, как непрерывно становящаяся нация, доказавшая свою реальность тысячелетней государственностью. Эта государственность не только все время подмывалась, разрушалась войнами и революциями, но и трансформировалась. Видимо это как раз и мешает застыванию национального процесса в nation-state по западноевропейскому образцу. Русские — не нация (или необычная нация) в западноевропейском смысле этого слова. Ее надэтничность не противопоставляется этничности вообще.
Иван Александрович Ильин отмечал: «Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим… Нам надо не отталкиваться из других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из нее к Богу; надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточнославянской мании величия, а искать русскою душою предметного служения». «Самобытность русского народа вовсе не в том, чтобы пребывать в безволии, наслаждаться бесформенностью и прозябать в хаосе; но в том, чтобы выращивать вторичные силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из ее первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести)».
Кроме того, этнические корни русской нации (понимая ее, прежде всего, как единство великороссов, малороссов и белорусов) достаточно хорошо прослеживаются, чего не скажешь о нациях европейских или американских. Там смешение было существенным образом многонародным, прерывающим прежний цивилизационный путь и образующим политическую общность. В России имеет место скорее этно-нация, сохранившая архетипы Древней Руси и русский нациообразующий стержень. Российская империя представляла собой надэтническое содружество этносов вокруг имперского ядра, образованного этно-нацией — носительницей большой цивилизационной традиции, отличной от малых этнических (этнографических, бытовых и пр.) традиций.
Когда политики говорят о «российской нации», ими используется западноевропейская концепция nation-state без учета процесса национального становления в России. Если за такого рода утверждениями стоит убеждение в том, что в России уже сформировалась некоторая политическая общность, вынудившая граждан забыть о своих родовых корнях, то это явная иллюзия, противоречащая фактам (например, такому как разрушение СССР и размежевание внутри Российской Федерации по национально-территориальному признаку). Поэтому прояснение термина «российская нация» должно в какой-то мере включать в себя «немецкий» вариант определения нации — этнокультурные корни. В этом случае не остается ничего иного, кроме признания тождества русского и российского в контексте определения нации.
Ознакомительная версия.
