Ознакомительная версия.
Возвращаясь к попытке продуктивного определения нации, которое в дальнейшем должно дать понимание природы и особенностей российской нации, следует зафиксировать, что продуктом естественного развития человечества являются этнические общности, продолжающие цепочку от семьи, рода, племени. Нация в западноевропейском понимании — это явление новейшего времени, связанное со становлением надэтнической государственности, носящей надэтнический характер. Нация и народ (этнос) — нетождественные понятия, и даже в определенном смысле — противоположные. Но это понятия, связанные историческими реальностями. И ясность их антиномичного соседства более сподручно просматривать через русскую философию, в которой разговор об исторических сущностях не делит нацию и этнос, а говорит о единстве духа. Соответственно, явление нации вовсе не ограничивается современностью, но уходит вглубь веков и проявляется в историческом материале всех эпох.
Связав понятие нации с духовной реальностью, культурой, прочувствовав ее надприродный характер мы можем избавиться от спора о «политичности» или «этничности» нации, свести его к вопросу о духовных основах национального сообщества. Дальнейшим развитием этого вопроса будет определение соответствующих национальных и государственных интересов, концепция этнических доминант. Главное, зафиксировать, что нация — суть продукт уже не естественно-природной эволюции (как этнос), а результат реализации осмысленной (или осмысляемой) «культурной программы», которой соответствуют также некоторые формы подкрепляющей ее социальности.
Булгаков пишет: «Человек есть воплощенный дух и, как таковой, состоит из духа и души, и тела, — одушевленной телесности. В нем есть личное и родовое начало, мужеское и женственное. Дух есть божественное начало в человеке, имеющее жизнь в себе и раскрывающееся в Боге. Человеческая личность есть личный дух по образу Христову, и в этом, онтологическом, смысле она причастна Христу, Его вселенскому вселику. (…) Члены тела Христова суть тем самым граждане мира, члены вселенского братства, не интернациональное, но сверхнациональное, духовное объединение».
Отталкиваясь от представлений о духовном единстве человечества, легко впасть в заблуждение, которым так часто напоказ грешат политики, скрывая свои честолюбивые замыслы. Показное человеколюбие — это так модно, этого ждут от любого государственного мужа! Но здесь-то как раз и намечается разделительная грань. «Общечеловеческое может иметь двоякий характер — абстрактно-человеческого, безличностного и вненационального, или конкретно-человеческого, индивидуального и национального».
Надо понимать, что конкретность здесь — в рассуждениях Булгакова — не носит универсального характера. В противном случае признание существования наций и их неотъемлемости от человеческой природы исчезало бы их уравниванием, безразличием. Отсюда возникает особенность отношения личности к нации: «Родовое начало, психея есть для человека непреложный факт его собственной природы, от которого онтологически не может, а аксиологически не должен освободиться, ибо это означало бы развоплотиться, перестать быть в своем собственном человеческом чине. Это люциферическое восстание против Творца…».
Подмена общечеловеческой духовности существует в виде интернационализма, космополитизма и этнонационализма (этницизма) — тяжело переносимых любой государственностью болезней. Абсолютизация родового начала, как и его игнорирование, — нравственно порочны и чреваты политическим расколом нации.
Российские либералы, преодолевая извращение родового чувства (лишенный духовности интернационализм), негодуя на его абсолютизацию (шовинизм), впадают в собственную болезнь — болезнь игнорирования этого чувства. Отсюда утрата чувства Родины, пожелания поражения собственного правительства в войне, объявление примата «общечеловеческих ценностей» над национальными интересами. Отсюда непонимание роли государства, служащего оболочкой нации; противогосударственные политические установки, уродливые концепции свободы личности, оторванной от культурной почвы.
По этому поводу Булгаков говорит о бессилии атеистического гуманизма, «который не в состоянии удержать одновременно и личность, и целое, и поэтому постоянно из одной крайности попадает в другую: то личность своим бунтом разрушает целое и, во имя прав индивида, отрицает вид (Штирнер, Ницше), то личность упраздняется целым, какой-то социалистической Спартой, как у Маркса».
Мы приведем замечательную цитату из статьи современного российского публициста М. Захарченко: «Русский — не тот, кто дорос до национального самосознания, но тот, кто перерос его, преодолел, вышел на его пределы, именно на пределы, а не за них. Русскость — в самоопределении и самоотвержении национального, но таком, которое не переходит в безликий „интернационализм“ и космополитизм гражданина мира».
Как писал Булгаков, «здравому национальному самосознанию должно понимать, что „национальность есть для нас и страсть, и бремя, и судьба, и долг, и дар, и призвание, и жизнь. Ей должна быть являема верность, к ней должна быть хранима любовь, но она нуждается в воспитании, просветлении, преображении. Космополитический гомункул вольтеровского и коммунистического образца в жизни не существует… Только национальное есть и вселенское, и только во вселенском существует национальное. Дух един и прост, плоть же, с ее психеей, многочастна и многообразна, „многоразличная Премудрость Божия“ (Еф. 3, 10)“.»
Выше уже отмечалось, что построение системы общественных идеалов требует здравого понимания телесности человека, его родовых корней. Булгаков утверждает: «Стремление найти логос национального чувства, понять и привести к возможной отчетливости идеал национального призвания неистребимо коренится в самом этом чувстве, которое, как и всякое глубокое чувство, не довольствуется инстинктивным самосознанием, но ищет своего логоса».
Первоэлемент этого логоса — признание существования нации.
Для многих политических сил на признание бытия нации пойти оказывается невозможным. На худой конец, нации придумываются, как была придумана в угоду доминирующей политической доктрине нация «россиян» — некая неясная сущность суммирующая всех граждан государства, но не соединяющая их в нечто целое, свойственное каждому гражданину. Гражданину как бы предоставляется возможность быть свободным от национальной идентичности и свободно же выбирать или не выбирать этническую (субнациональную) идентичность. Не удивительно, что в тексте Конституции Российской Федерации появляется «многонациональный народ». Возвышение этнической идентичности над национальной вызывает к жизни политические идентичности, конфликтующие меж собой в межнациональных конфликтах, воспринимаемых участниками этих конфликтов уже не как племенная вражда, а как борьба за власть, за безраздельный контроль над частью территории, за суверенитет.
Государственное самоопределение — святое право только для нации, которая всегда надэтнична (но не лишена этничности в своей природе). Поскольку этнос — существенным образом природное образование, он не нуждается в собственной государственности. При отсутствии в народном самосознании тяги к суверенной государственности — нет нации. Но прочная суверенная государственность — лишь показатель жизнеспособности нации, национальной идеи, способной находить ответы на вызовы современной цивилизации.
Нацию в России, как и во времена Булгакова, порой стремятся «слепить» из этнографических факторов, разукрасить правовыми нормами и свести к ансамблям песни и пляски. Порой даже государственный аппарат применяется для того, чтобы живую реальность нации умертвить в конъюнктурной абстракции или фольклорной простоте.
Проблема состоит в том, чтобы понять нацию как трансцендентную реальность, которая реальнее многих иных субъектов политики. Нацию надлежит опознавать непосредственным переживанием (чувство национальной идентичности), прозрением высшей миссии (национальная гордость, чувство избранности). «Инстинкт переходит в сознание, а сознание становится самопознанием. А отсюда может родиться и новое национальное творчество», «…национальное сознание и чувство могут известным образом (несмотря на подсознательный характер национальности) воспитываться, и, конечно, также и извращаться».
Так возникает мысль о государстве, которое родится как оболочка, и в ней национальный дух ищет своего воплощения.
Этот подход противоречит методологии иных современных теоретиков нации, которые мыслят из принципа: «Не видно, значит, не существует». Так, И. Е. Кудрявцев пишет: «Первые в Европе централизованные государства, на мой взгляд, не представляли нации как таковые, их население не было „коллективным субъектом“, который задавал бы волю государству, исполненному неким объединяющим все социальные слои „национальным духом“; отсутствовала и идентификация простых граждан с властителями — иллюзия „общности крови“, что большей частью и определяет существо нации. Это были государства как бы до-национальные (…)…население на ограниченной территории продолжало оставаться как бы неодушевленной массой, с точки зрения государства, не обладавшей волей (или точнее: не должной проявлять волю — для успешности государственных дел). Политическая воля в таком государстве спускалась исключительно сверху вниз, что соответствовало абсолютистской модели».
Ознакомительная версия.
