— А может быть, он сейчас одумается? — сказал один из них. Позвонили по телефону, и официанты принесли горячий чай, печенье, бутерброды, яблочки, лимоны. Все стали закусывать, не обращая внимания на одиноко сидевшего Леву. Он чувствовал себя страшно уставшим, голодным. Тяжелое горе, что он правды не добьется и в центре Москвы, у высших властей, сдавливало грудь. Очень хотелось пить, но они не угощали его. Лева понимал все: стоило сейчас ему дружелюбно улыбнуться, сказать, что он согласен сотрудничать с ними, как его не только угостили бы, но и снабдили деньгами… Лева молился.
— Ну, ладно, молодой человек, — ласково сказал начальник. — Твое дело еще не пропащее. Бери свой паспорт, иди сейчас в гостиницу, отдыхай, а завтра приходи к нам. Мы ждем тебя, желаем тебе добра и во всем поможем, когда ты будешь хорошо сотрудничать с нами.
Часть 6. ВЕТЕР БУРНЫЙ (1939–1944)
«.. Лодка была уже на середине моря, и ее било волнами, потому что ветер был противный…»
Мф. 14, 24
«Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу».
Рим. 8, 28
Лева учился в мединституте, все шло хорошо, но временами ему беспричинно становилось как-то особенно тоскливо. Небо было безоблачно и, казалось, не было никаких симптомов, указывающих на приближение грозы. Но сердце почему-то предчувствовало что-то тяжелое, неотвратимо надвигающееся. И сам не зная почему, Лева временами, как говорится, не мог найти себе места.
Внезапно началась финская война. Стали набирать в армию пополнение, и многие студенты-первокурсники получили повестки — явиться в райвоенкомат. Вместе с парторгом института они направились на призывной пункт. Это еще не был призыв в армию, но их брали на учет для того, чтобы через некоторое время они могли пройти медицинскую комиссию и, возможно, быть направленными в действующую армию.
О, этот военный вопрос! С момента обращения ко Христу Лева соприкоснулся с ним и, видя, что в братстве нет единодушия в его понимании, глубоко изучал его. Он молился, искал правду, истину, желая поступить так, как учит Христос. Так, чтобы все было по воле Божией.
Получалось так, что на его маленькой карманной Библии, которую подарили ему родители, он на первый лист приклеил очень красивый печатный текст:
«Удерживайтесь от всякого рода зла» I Фес, 5, 23.
Этот самый текст, когда Лева размышлял, невольно стал для него ключом для решения военной проблемы. Если многие братья в прошлом свой отказ от оружия мотивировали заповедью «Не убий», то Лева подошел к этому с другой стороны: война безусловно есть зло — это неоспоримо. Она, как говорил еще академик Павлов, есть звериный способ разрешения человеческих вопросов. Леве было совершенно ясно, что война началась тогда, когда брат поднял руку на брата — Каин убил Авеля, и пролилась человеческая кровь. Родной брат от руки брата стал безжизненным трупом.
В те годы и дни, когда Лева последовал за Христом, в братстве было большое брожение:
— Принимать ли военную службу «как оброк», нести ее, а если нести, то как: в меру ли совести каждого или же наравне со всеми гражданами, то есть отбывать военную службу с оружием в руках.
Одни считали, что на войне можно и убивать, и не будешь ответственным перед Богом; так, например, в Писании сказано, что Ирод обезглавил Иоанна, а не воин, непосредственно отсекший ему голову. Воин, утверждали они, тут ни при чем, он не несет никакой ответственности.
Другие, наоборот, полагали, что если мы за каждое праздное слово несем ответственность перед Богом, то тем паче, убивая человека, проливая кровь, мы являемся полностью ответственными.
Лева много читал. Он знал, что предшественники баптистов — анабаптисты (перекрещенцы) — отрицали военную службу, так же как и многие из родственных христианских движений — меннониты, квакеры — не участвовали в войне и не служили.
Изучая материалы Первого Всемирного конгресса баптистов (1905 г.), Лева узнал, что первые баптисты отрицали военную службу, а последующие признавали ее в такой степени, что из среды баптистов выдвинулись даже генералы, которые водили армии и лили человеческую кровь, сея смерть и опустошение.
Лева, далее, изучал материалы XXVI съезда братства баптистов, когда власть потребовала, чтобы они несли военную службу наравне со всеми гражданами. И старшие братья, на основании некоторых данных из истории христианства и Библии, «неопровержимо» доказывали, что нужно, подчиняясь власти, брать оружие и применять его «для защиты».
Лева молился. Он долго мучился над разрешением этого вопроса, и когда в школе, в которой он когда-то учился, ввели военизацию, как учебный предмет, он отказался учиться воевать, написав заявление, что он, как христианин, не может учиться отвечать злом на зло, и что если бы ему по военизации поставили отметку «хорошо», это означало бы, что он хорошо научился отвечать на зло — злом. И это для него, как христианина, будет позором.
Его тогда освободили от военизации. Потом все-таки были бури из-за этого. Ни мать, ни старшие братья по руководству Союзом баптистов, такие, как Одинцов Н. В., не советовали ему так поступать. Но он не мог, не мог поступить иначе… Ношение оружия и употребление его было, в глазах Левы, несовместимо с любовью Христа. Он не мог представить себе Спасителя, вооруженного винтовкой и вонзающего штык в грудь Пилата или первосвященников. Ему говорили:
— Ведь Христос все же вооружился бичом и выгнал предающих из храма.
На это Лева отвечал, что там была скотина для жертвоприношения, и Христос действовал бичом не против людей, а очищая храм от животных…
И вот теперь они шли на призывной пункт, и Лева думал и молился:
— Как быть? Можно было молчать и предоставить все дальнейшему течению; уповая на Бога, верить, что Он устроит все наилучшим образом. Хотелось думать, что все получится само собою и получится хорошо…
Но у Левы почему-то возникло горячее желание поведать людям, что он христианин, исповедать свою веру перед людьми. Ведь никто не знал, что он верующий, а разве это хорошо?! «Кто постыдится Меня и слов Моих в роде, сем прелюбодейном и грешном, того и Я постыжусь», — сказал Христос. — «Зажегши свечу не ставят ее под сосуд».
Вот почему на призывном пункте, когда дошла его очередь, Лева сказал, что он верующий баптист, готов служить в армии и, если нужно, просит призвать его в действующую армию, но только по своей специальности фельдшера.
— По своим убеждениям, — продолжал он, — как последователь Христа, оружие я в руки брать не могу, равно как и присягу принимать не буду, так как клятва запрещена Христом.
Это признание Левы было, как говорится, подобно разорвавшейся бомбе, оно вызвало всеобщее изумление. Парторг института был просто ошеломлен и никак не мог прийти в себя, никак не понимая, что вдруг студент мединститута оказался баптистом. Заявление Левы было воспринято так, как будто он заявил о себе, что он болен проказой. Никто из присутствующих даже не пытался разубеждать Леву, только вызвали фотографа, чтобы его сфотографировать.
Леве было сказано, что дело его будет передано в прокуратуру, а пока он может идти и продолжать учиться, так как в сущности их в армию еще не призывают, и это (то есть призыв) есть дело будущего.
Лева вернулся в общежитие, продолжал учиться, заниматься, но отношение к нему сразу резко изменилось. Вечером в общежитии в его комнату не вошел, а вбежал пожилой студент-коммунист, друг Левы. Он вызвал его в коридор и, смотря на него беспокойными глазами, как будто узнав, что Лева поражен раковой опухолью, спросил:
— Скажи, ты на самом деле баптист?
— Да, баптист, — спокойно ответил Лева.
— Ну что ты, ну что ты! На твоем месте я бы лучше стал бандитом, чем баптистом. Где у тебя отношение, что ты член комиссии по столовой? Выдвинули мы тебя, а не знали, кто ты такой. Вот беда!
Лева отдал бумажку. Звания старосты группы его тоже лишили, однако учение продолжалось по-прежнему, администрация его не вызывала. Только парторг пригласил к себе и в краткой беседе расспросил, как и когда он уверовал, почему он баптист.
И на этом все стихло.
«Что может быть плохого? — думал Лева. — От военной службы я не отказываюсь; в сущности, нас в армию-то и не призывают еще…»
Однако на сердце, там, в глубине, особенно как-то болело. Лева подсознательно чувствовал, что надвигается страшная буря.
Леву вызвали в прокуратуру. Прокурор, сравнительно еще молодой человек, отнесся к Леве очень внимательно и всячески убеждал его взять его слова назад.
— Вы поймите, — говорил прокурор, — ваши понятия не только не современны, но просто ни с чем не вяжутся. Раньше у нас был закон, по которому освобождали от военной службы по религиозным убеждениям, так как, как вам известно, мы — враги религиозных притеснений. Но потом, как, вероятно, вы также знаете, на одном из съездов нарком обороны К. Ворошилов заявил, что в течение ряда лет от религиозников не поступают заявления об отказе от военной службы по религиозным убеждениям, и поэтому в этом законе нет надобности, ввиду чего он и был упразднен. Только для вас один выход: если только вы не согласитесь принимать присягу и брать в руки оружие, — вам один только путь открыт: в тюрьму. И поймите, это неразумно. Вы — студент мединститута, у вас все впереди; вам, может быть, и не придется брать в руки оружия… Однако мы ведь это дело оставить не можем…
