Прокурор вызвал его еще раза два, а потом, не сказав ничего определенного, оставил его в покое.
Лева продолжал заниматься, как вдруг на первом курсе мединститута ввели военное дело. Представитель армии знакомил студентов с общими положениями военной службы, обещая в скором времени приступить к изучению винтовки.
Лева посещал те занятия, на которых излагались общие положения. Ходили студенты также в парк и там обучались, как нужно ходить при марше, бегали, ложились в укрытия. Лева уже много лет имел при себе маленькую аптечку, которая не раз помогала ему быть «милосердным самарянином». В аптечке был индивидуальный пакет, йод и еще кое-что для оказания первой помощи. Для того чтобы было удобнее носить аптечку при себе, Лева приспособил кожаный футляр от велосипеда, в котором обычно хранятся инструменты, и прикрепил его к ремню. Отправляясь на занятия в парк, Лева пристегивал аптечку к ремню. Его выдвинули взводным, и некоторые из студентов полагали, что это у него собственное индивидуальное оружие.
Наступил новый, 1940 год, в Уфу приехала жена Левы — Маруся, встречать вместе с ним Новый год. Евладовы пригласили их к себе. Встреча Нового года в этой большой семье проходила торжественно. Было много приглашенных родственников, друзей. На столах стояли вина. Выпивали, как и везде. Все это было не по душе Леве, и Александра Евграфовна, понимая его, предоставила им маленькую комнатку, в которой они могли бы вместе встретить Новый год и отдыхать ночью.
Что принесет грядущий год? Он полон загадок. Маруся обещала непременно переехать в Уфу; о квартире была уже полная договоренность. Все, казалось, должно быть только хорошо. Встречали Новый год в молитве, на коленях.
— Да будет воля Твоя! — молился Лева. Он верил и был убежден, что верующим все содействует ко благу, и ободрял Марусю, которая была сильно встревожена его беседами с прокурором.
— Бог силен все устроить к лучшему, — говорил Лева. Вскоре Маруся уехала. Лева усиленно готовился к сдаче экзаменов на предстоящей сессии.
Но внезапно Леву вызвали в камеру следователя Ждановского района г. Уфы. Следователь была женщина, она разговаривала с Левой свысока, раздраженно, как с человеком, совершившим преступление.
— Мне из прокуратуры передали ваше дело, и я должна заняться им, — сказала она.
Обычное заполнение листка допроса, биографические данные. Лева всячески пытался доказать, что он от военной службы абсолютно не отказывается и искренно рад бы служить в Красной Армии. Но следователь неумолимо утверждала, что, не желая брать в руки оружие и отказываясь принимать присягу, он, Лева, тем самым «уклоняется от военной службы».
Все эти допросы отзывались пагубно на настроении Левы, вселяя в его сердце грусть. Но — что бы ни ждало его впереди, нужно было заниматься и сдавать экзамены. Лева молился, не опускал руки, продолжал усиленно заниматься, и в его «зачетке» появились уже первые оценки сданных экзаменов. Все шло хорошо.
Но вот на одном из уроков военного дела принесли оружие. Студентам надлежало изучать винтовку.
— Что угодно, но я этого не могу.
Лева даже представить себе не мог, что ради того, чтобы продолжать учиться в мединституте, он научится стрелять, будет учиться, как пользоваться штыком.
Все это было для него страшно, как для христианина. Он не мог спокойно даже думать об этом. Временами даже ему хотелось бы умереть, нежели учиться нести смерть другим.
Казалось, словно какое-то кольцо суживается вокруг него. С одной стороны — вот это, что он не мог принять ни под каким видом; с другой стороны — допросы следователя. Эти допросы были, конечно, не пустой забавой и предвещали страшную развязку.
Когда было слишком тяжело, Лева молился, открывал Евангелие, читал, а потом в республиканской читальне брал томик стихотворений С. Я. Надсона и читал их как что-то родное, близкое, обнадеживающее. И опять, как в прошлые годы страданий, его внимание жадно привлекали слова поэта:
«Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,
Кто б ты ни был, не падай душой:
Пусть неправда и зло полновластно царят
Над омытой слезами землей.
Пусть разбит и поруган святой идеал
И струится невинная кровь —
Верь: настанет пора, и погибнет Ваал,
И вернется на землю Любовь!
Не в терновом венце, не под гнетом цепей,
Не с крестом на согбенных плечах, —
В мир придет она в силе и славе своей,
С ярким светочем счастья в руках.
И не будет на свете ни слез, ни вражды,
Ни бескрестных могил, ни рабов,
Ни нужды беспросветной, мертвящей нужды,
Ни меча, ни позорных столбов.
О, мой друг, не мечта этот светлый приход,
Не пустая надежда одна:
Оглянись: зло вокруг чересчур уж гнетет,
Ночь вокруг чересчур уж темна!
Мир устанет от слез, захлебнется в крови,
утомится безумной борьбой, —
и поднимет к любви, к беззаветной любви
очи, полные скорбной мольбой!..»
Лева читал, и из глаз капали слезы. Было уже поздно, читальня становилась почти пустой. Он заметил, что невдалеке от него сидит девушка, и что-то усердно читает, переживает. На глазах ее тоже временами искрятся слезы.
— Что вы читаете? — спросил Лева.
— Мопассана «Милый друг», — ответила она.
«У каждого свое, — подумал Лева. — О, если бы она знала о Спасителе!..»
Студентов стали вызывать в военкомат. Вот и медицинская комиссия. Долго слушают его сердце. Результат — зачислили в нестроевые.
Большинство студентов направили в действующую армию на финский фронт.
Лева сдал успешно все экзамены, начались каникулы. Поехать бы домой, — но с него взяли подписку о невыезде. Дело передано в суд.
«Пойду к судье, — подумал Лева. — Попрошу разрешения до суда съездить домой, к семье».
И он пошел.
«… И увидел их бедствующий в плавании, потому что ветер был им противный…»
Марк, 6:48
Идти к судье — дело нелегкое, и прежде чем решиться на этот шаг, Лева снова и снова молился и размышлял.
Несколько дней назад его неожиданно вызвали в органы НКВД. Видимо, и туда донеслось, что в мединституте обнаружили баптиста. Там приняли его очень вежливо и попросили рассказать, какие связи он имеет сейчас с баптистами. Кто был сам Лева, им было уже известно. В то время, как, впрочем, и всегда, все у них было организовано очень четко, и о каждом «большом» преступнике они получали исчерпывающую информацию в течение нескольких минут.
Лева сказал, что никого из сектантов здесь, в Уфе, он не знает; слышал только, что когда-то здесь была община, а теперь все исчезло.
— Да, — сказал беседовавший с ним сотрудник органов Комиссариата внутренних дел, — все течет, и верующие отходят от религии. По нашим данным, никто уже не стремится собираться здесь, у нас в городе, для молений. И вам, студенту, стыдно придерживаться еще каких-то религиозных убеждений. Все это устарело и давно оставлено даже стариками.
Лева на беседе больше молчал. Его отпустили, сказав, что они к нему никаких претензий не имеют и что дело его будет рассматриваться в обычном суде, где решат, отказывается ли он от военной службы или, наоборот, хочет служить в армии, как он утверждал.
Прежде чем идти к судье, Лева еще раз прочел копию обвинительного заключения, которую вручил ему следователь. На простой бумаге зелеными чернилами, размашистым почерком было написано:
«Обвинительное заключение по делу № 116/1 по обвинению Смирнского Л. по статье 59-4, ч. 2, УК РСФСР». Вот текст этого обвинения:
«Прокурору Ждановского района г. Уфы через прокуратуру БаССР из военного комиссариата БаССР поступил материал на гражданина Смирнского Л. об уклонении от обязательной военной службы. Произведенным по делу предварительным расследованием установлено, что Смирнский Л., по социальному происхождению из семьи служащего фельдшера, родители Смирнского Л. были сектантами, Смирнский Л. не призывался в ряды Рабочее — Крестьянской армии до 1934 года по причине того, что отбывал срок наказания по приговору суда за совершенное преступление, предусмотренное статьей 58–10 УК; будучи в 1934 году освобожденным досрочно, Смирнский был призван в городе Куйбышеве для прохождения обязательной военной службы в РККА, но, однако, от отбытия военной службы в рядах РККА Смирнский Л., как сектант, отказался. И на основании ст. 271 и 272, действовавшего до 1 сентября закона о всеобщей военной повинности, согласно вынесенного определения судебной кассационной коллегии СВКА от 10 декабря 1934 г. был освобожден. В 1935 году Смирнский был снова осужден Особым совещанием НКВД за контрреволюционную группировку на три года и срок наказания отбыл на строительстве Горно — Шорской железной дороги Западной Сибири.
