Несмотря однако на все эти весьма сильные доводы, избирательная монархия, по мнению Марсилия, должна быть предпочтена, ибо совокупность граждан, имея в виду общее благо, всегда может выбрать наилучшего, тогда как случайное наследство не всегда дает хорошего правителя. Притом выбор может иметь все преимущества наследственной монархии: народ всегда может избрать сына умершего князя, если он того достоин. Наследственная же монархия не имеет выгод избирательной. Наконец, избирательный монарх более заботится о благе государства, нежели наследственный: 1) по своей добродетели, так как выбирается наилучший; 2) потому что он опасается наказания; 3) в надежде на выбор детей, которых он с этою целью лучше воспитывает. Доказательства же в пользу наследственной монархии легко могут быть опровергнуты. 1) Несправедливо, что наследственный монарх более заботится о государстве; по изложенным выше причинам можно скорее сказать наоборот. 2) Избирательный монарх властвует менее деспотически, ибо выбирается лучший, и он не надеется на безнаказанность. 3) Если в наследственной монархии народ повинуется по привычке, то в избирательной место привычки занимает уважение к нравственному достоинству лица, а это гораздо важнее. 4 и 5) Добродетель родителей не служит ручательством за качества детей, ибо от доблестных родителей не всегда родятся доблестные дети; если же сын оказывается достойным престола, то в избирательной монархии народ может всегда его выбрать. 6, 7 и 8) Относительно затруднений, встречаемых при выборе и восшествии на престол, следует сказать, что при первоначальном установлении монархии затруднений гораздо больше для выбора монарха наследственного, нежели избирательного, впоследствии же и в избирательной монархии все затруднения уменьшаются вследствие опыта. 9) Познание нрава монарха с младенчества вовсе не существенно, ибо его узнать легко; гораздо важнее, чтобы нрав был добрый. 10) В наследственной монархии с уничтожением выбора действительно устраняются поводы к соперничеству и честолюбию, но вместе с тем у граждан отнимается то, что принадлежит им по праву, а через это умножаются причины волнений. 11) Избирательный монарх, будучи добродетельным, не боится могучих людей; напротив, они боятся как его, так и народа, а потому исполняют законы. 12) Распространение наследственной монархии ничего не доказывает, ибо наиболее распространенное не всегда наилучшее, иначе ремесленник был бы выше первого философа. Наконец, 13) уподобляться Богу следует не телесным единством, а духовным совершенством.
В этих доводах Марсилия Падуанского против наследственной монархии мы видим, с одной стороны, радикального писателя, с другой — защитника императорской власти, основанной на выборе. Исторический опыт последующих веков решил вопрос иначе. Избирательные монархии повсюду оказывались несостоятельными; те невыгоды, которые старался смягчить Марсилий, слишком ясно доказали свое значение. Но для нас эти прения публицистов XIII и XIV столетий в высшей степени любопытны как признак политической зрелости средних веков. Здесь уже нельзя было целиком черпать из Аристотеля; средневековым писателям приходилось прибегать к собственному политическому опыту и из него выводить свои доказательства. Мы можем заметить, что с обеих сторон приводятся доводы весьма сильные, те, которые касаются самого существа дела.
Гораздо слабее оказывается Марсилий в обсуждении другого вопроса, занимавшего людей того времени, именно, вопроса о том, что полезнее: установление одного государства по всей земле или разных в разных странах, имеющих различные языки и обычаи. Дух нового времени проявляется у Марсилия разве в том, что он считает этот вопрос второстепенным. Можно устроить политический союз так или иначе, говорит он, смотря по удобству. Он замечает только, что разделение государств может иметь в виду предупреждение излишнего размножения человеческого рода.
Разобрав существо и свойства светской власти, Марсилий переходит к власти церковной. Здесь главный вопрос состоит в том, принадлежит ли церковной власти принудительный суд в духовных и светских делах?
Для разъяснения дела, говорит Марсилий, надобно прежде всего установить термины, ибо много путаницы произошло от смешения различного значения слов. Церковью в настоящем смысле называется собрание всех верующих, а в более употребительном смысле совокупность служителей алтаря. Мирским (temporalia) называется, с одной стороны, все телесное, принадлежащее человеку, с другой — всякое человеческое действие или страдание, относящееся к временной жизни. Под словом же «духовное» (spiritualia) разумеется, с одной стороны, все нематериальное, с другой — божественный закон, учение, таинства и благодать, устрояющие человека для жизни вечной, или в более обширном смысле всякое человеческое действие или страдание, относящееся к будущей жизни. Мы видим, что Марсилий ищет научной точности.
Затем, по общему обычаю писателей того времени, приводятся сначала доводы защитников папской власти, потом возражения противников. Папской теории противополагаются тексты Св. Писания, доказывающие, что Христос дал ученикам своим только власть учить, а не принуждать. Все это нам уже известно; нового здесь ничего нет. Марсилий приводит и тексты апостолов, предписывающие повиновение властям. Из всего этого он выводит, что светской власти подчинены все граждане без исключения; духовенству же принудительной власти не дано, ибо принуждением нельзя войти в царство небесное. Власть ключей означает только право связывать и разрушать людей относительно греха, т. е. совершать таинство исповеди. Впрочем, и здесь окончательный суд принадлежит Богу. Другое право, истекающее из той же власти, состоит в отлучении грешников от церкви, или от общения верующих. Но так как с этим связаны гражданские последствия, а священник принудительной власти не имеет, то ему принадлежит в этом отношении единственно право совета; власть же принудительно отлучать непокорных от церкви присваивается самой церкви, т. е. собранию верующих, почему Христос сказал: «…повеждь церкви». Иначе священник, пользуясь таким правом, получил бы власть над всем гражданством, тогда как по установлению Христа ему принадлежит только право учить и действовать в качестве медика, а не принудительно.
Марсилий старается подкрепить это учение исследованием самого существа законов, управляющих человеком. В этом заключается философская часть его аргументации. Все свободные человеческие действия, говорит он, подлежат некоторым правилам. Но иные из этих правил — простые советы, другие же имеют принудительную силу и сопровождаются наградами и наказаниями. Это приведенное выше различие между юридическим законом и нравственным. Распределение наград и наказаний может иметь место или в настоящей жизни, или в будущей. Закон, сопровождаемый наградами и наказаниями в настоящей жизни, есть закон человеческий, в будущей — закон Божий. Но всякий закон требует исполнителя или судьи. Судьею человеческого закона является князь, которому поэтому подсудны все нарушающие этот закон, даже священнослужители. Судья же божественного закона есть Христос, который дает награды и налагает наказания с будущей жизни. В настоящей жизни для закона Божьего нет судьи, а существует только советник, который учит, что нужно делать для получения вечной награды и избежания вечного наказания. Это и есть священник, который учит и совершает таинства, но принуждать никого не может, ибо по принуждению нельзя получить вечной награды. Он — медик душ. Поэтому евангельское слово в приложении к настоящей жизни есть учение, а не принудительный закон.
Против этого возражают, что суждение о ереси принадлежит священнику, следовательно, и наказание. Но еретик должен быть судим по закону Божьему, а потому он может быть наказан только в будущей жизни Христом; священнику здесь принадлежит только увещание. Человеческий же закон может воспретить еретикам пребывание в известной стране, как людям вредным для других. Нарушители этого закона должны наказываться светскою властью, точно так же как если бы закон постановил удаление прокаженных, то исполнение принадлежало бы не медику, а светскому судье. Заметим здесь первый голос средневекового писателя в пользу свободы совести.
Таковы, по учению Марсилия, права священнослужителей; кем же они определяются?
Выше было сказано, что все должности в государстве устраиваются человеческим законодателем; между тем должность служителя алтаря первоначально установлена Христом. Для разрешения этого кажущегося «противоречия, говорит Марсилий, следует прежде всего различить существо должности и замещающие ее лица. Затем в самой должности различаются два элемента, из которых один имеет начало от Бога, другой от людей. Непосредственно Богом установлен только священнический чин (character sacerdotalis). Он состоит в праве совершать таинства и передается возложением рук. Эту власть все пресвитеры имеют в одинаковой степени; римский первосвященник в этом отношении совершенно уравнивается с другими. Но кроме того, в церкви есть другая власть, экономическая (potestas iconomica), установленная для распорядка между людьми. Это власть епископская.
