больше не может преследовать цель достижения традиционной победы. В наш ядерный век, как неоднократно подчеркивалось на этих страницах, традиционная концепция военной победы устарела – если только одна сторона не достигнет такого стратегического превосходства, то другая будет лишена любой возможности нанести серьезный ответный удар. Только в этом случае традиционная концепция «достижения победы» снова приобретет смысл. Но если даже ни одна из сторон не достигнет в конечном итоге одностороннего превосходства, это еще не исключит опасности того, что значительное, хотя и не решающее, стратегическое превосходство сможет облегчить политическое использование региональных волнений, для того чтобы вызвать существенный сдвиг в глобальном соотношении сил. Вот почему поддержание стратегической стабильности намного более сложное дело, чем просто сдерживание ядерной войны или даже недопущение односторонней стратегической уязвимости.
Понятие «победа» в этом контексте должно быть в значительной мере пересмотрено. Его первоначальное значение, подтвержденное примером требования союзников о «безоговорочной капитуляции» во время второй мировой войны, стало анахронизмом при условии, что не произойдет упадка американской решимости вести стратегическое и геополитическое состязание с Россией. Но этот термин все еще применим в более общем и неокончательном смысле. Сегодня «достижение победы» наиболее точно трактуется как «превосходство». Это процесс, а не результат. Для Советского Союза превосходство в первую очередь означает, что будет положен конец главенству Америки на международной арене, и это, возможно, будет сопровождаться внутренними изменениями в общественной системе Соединенных Штатов. Для Соединенных Штатов превосходство означает, что Советский Союз будет вынужден изменить свою внешнюю политику, и при этом также подразумевается некоторая степень внутренней эволюции советской системы в направлении ее меньшей регламентации. В первом случае превосходство предполагает главным образом изменение глобального статуса Америки, во втором – в первую очередь изменение советской политики.
Таким образом, если бы американо-советское соперничество можно было бы сравнить с бесконечной «игрой», то его следовало бы рассматривать как игру, в которой каждая сторона стремится получить превосходство путем набора большего числа очков. Каждая сторона может вырваться вперед или остаться позади по некоторым направлениям борьбы, но в одном отношении, а именно в военном противоборстве, равенство должно сохраняться. Очки, потерянные здесь, могут стать решающими и неожиданно определить исход всей игры. Но пока игра продолжается, возникает необходимость определить некоторые элементарные ограничительные правила. Они, по существу, представляют собой кодекс взаимного поведения, определяющего ход соперничества и направленного на уменьшение опасности того, что оно может стать роковым.
Таков основной вывод из приведенных на этих страницах аргументов в пользу того, что Соединенные Штаты в состоянии достигнуть превосходства и что геостратегия Соединенных Штатов может и должна иметь более широкие цели, чем сдерживание советского экспансионизма и противостояние советской военной мощи. Политическое превосходство возможно. Другие варианты неприемлемы, невозможны или практически неоправданны. Стремление к победе в традиционном смысле – анахронизм. Единственные остающиеся альтернативы – уступчивость, договоренность или превосходство.
Хотя уступчивость в отношениях с Советским Союзом – не тот вариант, который все одобряют открыто, она может оказаться практическим результатом изоляционизма, одностороннего разоружения или даже чрезмерного рвения к заключению соглашений по контролю над вооружениями без достаточного внимания к необходимости поддержания взаимной стратегической безопасности. Бели бы Соединенные Штаты пошли таким курсом, то это привело бы к возникновению советского военного превосходства, что в свою очередь вызвало бы глобальный кризис огромных масштабов. Вряд ли, однако, политика уступчивости в отношениях с Москвой когда-либо получит значительную поддержку американского населения, и об этом красноречиво свидетельствуют провалы на выборах в президенты кандидатов, которые жонглировали подобными понятиями.
Достижение договоренности с Советским Союзом – более привлекательная концепция. Она основана на двух версиях – мягкой («идеалистической») или твердой («реалистической»). Сторонники первого подхода апеллируют как к американскому идеализму, так и к традициям компромисса. Это вызывает ответный отклик у тех, кто предпочитает верить, что советским руководителям и американским президентам присущи одни и те же стремления. Такой подход, скорее всего, представляет собой бегство от оцепенения и напряженности, вызванных длительным соперничеством, но он, однако, основан на вырванном из исторического контекста взгляде на характер американо-советской борьбы, которая рассматривается как временное отклонение, поддающееся корректированию путем компромиссов, путем упреждающих уступок и проявления доброй воли даже перед лицом враждебных или агрессивных советских действий. Те, кто верит в идеалистическую форму соглашения, интерпретируют советские действия главным образом как проявление неуверенности, которую можно преодолеть с помощью американской терпимости и увещеваний.
В более «непримиримом» варианте стремление к достижению всеобъемлющей договоренности приобретает форму поисков широкого компромисса с целью достижения между двумя сверхдержавами соглашения о совладении (кондоминиуме), из чего затем могли бы произрасти «разрядка» и «мир» между ними. Этот подход не отрицает национальной враждебности между Соединенными Штатами и Советским Союзом или идеологической остроты соперничества. Он реалистичен в оценке политической пропасти, которая разделяет две державы. Тем не менее, эта философская школа все еще исходит из веры в возможность достижения всеобъемлющей договоренности на основе статус-кво.
Но и «идеалистический», и «реалистический» варианты стратегии дефектны, поскольку в них недооценивается историческая глубина американо-советского антагонизма, степень конфликта между геополитическими интересами двух держав и острота региональной напряженности, что само по себе вызывает противоречивые реакции сверхдержав. Таким образом, ни один из этих вариантов не может служить руководством по урегулированию соперничества. Обоим свойственна тенденция к слишком большому упору на контроль над вооружениями в качестве центральной платформы разрядки. В результате поиски широкой договоренности порождали разочарование, даже когда их вели реалистически мыслящие и опытные государственные деятели. Следует учитывать тот факт, что широкая договоренность – кондоминиум – на базе статус-кво невозможна, так как глобальный статус-кво слишком нестабилен и так как две соперничающие державы по-прежнему руководствуются в своих действиях стремлением к достижению несовместимых целей.
В действительности же нет достаточного исторического основания для успокоительного вывода о том, что двустороннее имперское сосуществование может длиться бесконечно долго. Более вероятно, что одна сторона в конце концов утратит движущую силу или ослабеет, а другая возьмет верх благодаря лучшей организации, большей решительности и более эффективной геостратегии. Рассчитанная на достижение превосходства политика Соединенных Штатов должна поэтому основываться на трезвом осознании того, что американо-советское соперничество: 1) исторически живуче, встроено в их внутренние системы и определяется геополитическим положением двух держав; 2) является глобальным по масштабам, но сосредоточено прежде всего на борьбе за превосходство в Евразии и более конкретно – за контроль над государствами, имеющими ключевое геополитическое значение; 3) требует долгосрочной стратегии, отвечающей геостратегическим потребностям; 4) будет, вероятнее всего, историческим по длительности и продолжится в XXI веке, несмотря на колебания в степени его напряженности.
Сторона, имеющая превосходство в американо-советском соперничестве, скорее всего, осознает этот факт только в ретроспективе так сказать, исторически, – а не в какой-то конкретный отдельный момент, как это бывает
