Напряженность еще более усиливается тем, что конфликт не может быть вынесен наружу: публичное признание роли МВФ подорвало бы поддержку института. Те, кому удалось изменить содержание мандата, почти наверняка знают это. Поэтому новый мандат должен быть облачен в такие одежды, которые, по крайней мере внешне, совместимы со старыми. Упрощенная рыночная идеология обеспечивает ширму, за которой делается реальный бизнес, в соответствии с содержанием «нового» мандата.
Это изменение содержания мандата и целей, хотя оно было проведено без огласки, было немаловажным: от обслуживания глобальных экономических интересов Фонд перешел к обслуживанию глобальных финансовых интересов. Либерализация рынка капитала могла не вносить вклада в поддержание глобальной экономической стабильности, но она открывала обширные новые рынки для Уолл-стрита.
Я хочу, чтобы меня правильно поняли: МВФ никогда официально не менял своего мандата, никогда не объявлял формально, что он ставит интересы финансового сообщества выше задачи поддержания глобальной экономической стабильности или задачи обеспечения благосостояния бедных стран, которым, как предполагается, он помогает. Мы можем содержательно говорить не о мотивации и намерениях институтов, а только о том, кто их формирует и кто ими управляет. Даже в этом случае мы часто не можем утверждать, какова их истинная мотивация, ― всегда возможен разрыв между тем, что они говорят о своих намерениях, и их истинными мотивациями. Как социологи, мы можем, однако, попытаться описать поведение некоторого института в терминах его деятельности, такой, как она нам представляется. Взгляд на МВФ с точки зрения, как будто он защищает интересы финансового сообщества, обеспечивает путь к осмыслению того, что могло бы иначе казаться поведением противоречивым и непоследовательным.
Более того, тогда поведение МВФ уже не покажется удивительным: Фонд рассматривает проблемы, исходя из видения будущего и идеологии финансового сообщества, и это вполне естественно, потому что Фонд тесно (хотя и не полностью) завязан на его интересы. Как мы уже отмечали, многие из его ключевых фигур пришли из финансового сообщества и, хорошо послужив этим интересам, покинули Фонд, перейдя на высокооплачиваемые должности в финансовом сообществе. Стэнли Фишер, заместитель исполнительного директора МВФ, который играл такую роль в описанных в этой книге эпизодах, перешел из МВФ на пост вице-председателя в «Ситигруп» ― разветвленную финансовую группу, в состав которой входит «Ситибэнк». Председателем «Ситигруп» (председателем исполнительного комитета) был Роберт Рубин, который в качестве министра финансов США играл главную роль в определении политики МВФ. Можно только задаваться вопросом, был ли Фишер щедро вознагражден за честное исполнение того, что от него требовали?
Но не нужно во всем искать продажность. Чиновники из МВФ (или по крайней мере многие из его высшего руководства) действительно верили, что либерализация рынка капитала приведет к более быстрому росту в развивающихся странах, верили так сильно, что не нуждались ни в каких фактах, хотя бы немного подтверждающих это, и не придавали никакого значения фактам, этому противоречащим. В МВФ никогда не стремились причинить вред бедноте, полагая, что отстаиваемая Фондом политика в конечном счете пойдет бедным на пользу; там верили в экономику просачивания выгод сверху вниз и опять-таки не слишком стремились посмотреть в лицо фактам, которые свидетельствовали об обратном. В МВФ верили, что дисциплина на рынках капитала будет способствовать росту в бедных странах, и поэтому считали поддержание в хорошей форме рынков капитала первоприоритетной задачей.
Если рассматривать политику МВФ с такой точки зрения, то ответ на острый вопрос, почему Фонд придавал гораздо большее значение задаче обеспечения платежей кредиторам, чем помощи отечественному бизнесу, представляется более ясным. МВФ, может быть, и не стал сборщиком платежей для «большой семерки», однако он упорно (хотя и не всегда успешно) трудился, обеспечивая платежи кредиторам из «большой семерки». Существовала альтернатива этим массированным интервенциям, как мы это уже видели в главе четвертой, альтернатива, лучшая для развивающихся стран и в долговременной перспективе лучшая для глобальной стабильности. МВФ мог способствовать ее разработке; он мог организовать невостребование долгов (временное прекращение платежей по ним), что дало бы странам-должникам и их фирмам время оправиться и обеспечить новый старт их стагнирующим экономикам. Он мог попытаться инициировать ускоренный процесс банкротство Но банкротства и невостребование долгов были (и все еще являются) нежелательным сценарием, ибо они означают, что кредиторы не получат своих платежей. Многие кредиты были выданы без залогов, так что в случае банкротства кредиторы могут мало что получить обратно.
МВФ опасался, что дефолт нарушит святость контракта, подорвет основы капитализма. В этом он был не прав в нескольких отношениях. Банкротство составляет неписаную часть каждого кредитного контракта. Закон определяет, что должно произойти, если заемщик не может вернуть деньги кредитору. Являясь неписаной, но неотъемлемой частью кредитного контракта, банкротство не нарушает его «святости». Но есть еще один, столь же важный, неписаный контракт ― тот, что заключается между гражданами, обществом и государством, иногда он называется «социальным контрактом». Этот контракт требует обеспечения базовой социальной и экономической защиты, включая достаточные возможности получения рабочего места. В то время как осуществляются необоснованные действия для сохранения того, что рассматривается как святость кредитного контракта, МВФ готов разорвать на части имеющий гораздо большее значение социальный контракт. В результате именно политика МВФ подрывала рыночную экономику, равно как долговременную стабильность экономики и общества.
Теперь можно понять, почему МВФ и его стратегии, навязываемые разным странам по всему миру, встречают такую враждебность. Те миллиарды долларов, которые он предоставляет, используются для поддержания валютных курсов в течение короткого времени на явно неустойчивых уровнях. За это время иностранцы и местные богатые успевают вывести свои деньги из страны на более выгодных для себя условиях (чему содействует навязанная МВФ странам-должникам либерализация рынка капитала). За каждый рубль, рупию, крузейро они получают больше долларов до тех пор, пока курсы этих валют поддерживаются. Слишком часто миллиарды долларов уходили на выплаты иностранным кредиторам даже тогда, когда долг являлся частным. Во многих случаях получалась фактическая национализация частных обязательств.
Во время Азиатского финансового кризиса это было на руку только американским и европейским кредиторам. Они были рады возвратить деньги, которые они ссудили таиландским и корейским банкам и бизнесу, или по крайней мере получить больше, чем они получили бы при другом варианте политики. Но этот вариант не отвечал интересам рабочих и других налогоплательщиков Таиланда и Кореи, чьи налоговые деньги пошли на возврат кредитов МВФ независимо от того, была ли какая-либо польза от этих кредитов для них или нет. К обидам добавился еще и прямой ущерб. Миллиарды были истрачены на поддержание валютного курса на неустойчивом уровне и выкуп ссуд иностранных кредиторов. Правительства этих стран были поставлены на колени давлением МВФ и сократили бюджетные расходы, в результате чего страны столкнулись с рецессией, в ходе которой миллионы наемных работников потеряли свои рабочие места. И после всего этого у правительств не оказалось гораздо более скромных сумм для выплаты субсидий на продовольствие и топливо бедным. Неудивительно, что поднимается такая волна возмущения политикой МВФ.
Если рассматривать МВФ как институт, осуществляющий политику в интересах кредиторов, то становятся понятными и другие аспекты политики МВФ. Раньше мы уже упоминали о фокусировании внимания на торговом дефиците. После Азиатского кризиса, когда странам Восточной Азии были навязаны массированные меры ограничительной экономической политики, приведшие к резкому сокращению импорта, началось быстрое восстановление валютных резервов. С точки зрения института, обеспокоенного способностью должников возвращать кредиты, это имело смысл: без резервов эти страны были бы не в состоянии возвратить долларовые кредиты, полученные в свое время их правительствами и фирмами.
Но если сместить центр внимания на решение проблем глобальной стабильности и экономического оживления в этих странах и во всем регионе, то нужен более гибкий подход к восстановлению валютных резервов. Одновременно необходимы другие политические меры, чтобы оградить страны от произвола международных спекулянтов. Таиланд исчерпал свои резервы, используя их в 1997 г. для борьбы со спекулянтами. Если было решено, что страна должна как можно быстрее восстановить резервы, глубокая рецессия становилась неизбежной. Политика саморазорения, навязываемая МВФ, которая, как мы уже видели в главе четвертой, пришла на смену политике разорения соседа, проводившейся во время Великой депрессии, оказывалась еще хуже с точки зрения распространения глобального кризиса. Но с точки зрения кредиторов, она в некоторых случаях срабатывала весьма эффективно: в Корее резервы выросли фактически с нуля до почти 97 млрд. долл. к июлю 2001 г.; в Таиланде с фактически отрицательных до более 31 млрд. долл. к июлю 2001 г. Это было, конечно, хорошей вестью для кредиторов; они могли теперь спать спокойно в уверенности, что у Кореи есть доллары для возврата всех ссуд, если кредиторы потребуют этого.
