этого протокола усматривается, что Фриновский напрямую причастен к созданию версии о заговоре в РККА: узнав о наличии в УНКВД Московской области материалов на военных работников, он дал Радзивиловскому указание на основании этих материалов «развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной армии». Радзивиловский показал, что по указанию Ежова и Фриновского был арестован бывший начальник ПВО (Противовоздушной обороны) РККА Медведев, который на допросе, «особенно после избиения его Фриновским в присутствии и Ежова, назвал значительное количество крупных руководящих военных работников».
Радзивиловский показал: «По ходу дела я видел и знал, что связи, которые называл Медведев, были им вымышлены, и он все время заявлял мне, а затем Ежову и Фриновскому о том, что его показания ложны и не соответствуют действительности. Однако, несмотря на это, Ежов этот протокол доложил в ЦК» [72].
В своем заявлении на имя наркома НКВД Н.И. Ежова от 11 апреля 1939 г. М.П. Фриновский показывает «работу» следственного аппарата этого карательного ведомства.
«Следственный аппарат во всех отделах НКВД был разделен на “следователей-колольщиков”, “колольщиков” и “рядовых следователей”.
Что из себя представляли эти группы и кто они?
“Следователи-колольщики” были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались “показаний” и умели грамотно, красочно составлять протоколы.
К такой категории людей относились: Николаев, Агас, Ушаков, Листенгурт, Евгеньев, Жупахин, Минаев, Давыдов, Альтман, Гейман, Литвин, Леплевский, Карелин, Керзон, Ямницкий и другие.
Так как количество сознающихся арестованных изо дня в день возрастало (результат “работы” следователей-колольщиков! – Н.Ч.) и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые “следователи-колольщики” стали, каждый при себе, создавать группы просто “колольщиков”.
Группа “колольщиков” состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу (признательных) показаний.
Остальной следовательский состав занимался допросами менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился.
Дальнейший процесс следствия заключался в следующем: следователь вел допрос и вместо протокола составлял заметки. После нескольких таких допросов следователем составлялся черновик протокола, который шел на “корректировку” начальнику соответствующего отдела, а от него еще неподписанным – на просмотр бывшему народному комиссару Ежову и в редких случаях – ко мне. Ежов просматривал протокол, вносил изменения, дополнения. В большинстве случаев арестованные не соглашались с редакцией протокола и заявляли, что они на следствии этого не говорили, и отказывались от подписи.
Тогда следователи напоминали арестованному о “колольщиках” и подследственный подписывал протокол. (На практике это “напоминание” означало отправление подследственного в руки “колольшиков”, которые избивали его до тех пор, пока он не давал согласия подписать протокол. – Н.Ч.) “Корректировку” и “редактирование” Ежов производил, не видя в глаза арестованных, а если и видел, то при мимолетных обходах камер или следственных кабинетов.
При таких методах следствия подсказывались фамилии.
По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные.
Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и Ежов? Знали.
Как реагировали? Честно – никак, а Ежов даже это поощрял. Никто не разбирался – к кому применяется физическое насилие. А так как большинство из лиц, пользующихся этим методом, были врагами-заговорщиками, то ясно, шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами-следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось…
Сознательно проводимая Ежовым неприкрытая линия на фальсификацию материалов следствия о подготовке против него террористических актов дошла до того, что угодливые следователи из числа “колольщиков” постоянно добивались “признания” о мнимой подготовке террористических актов против Ежова…
Как подготовлялись арестованные к очным ставкам и, особенно, к очным ставкам, которые проводились в присутствии членов правительства?
Арестованных готовили специально, вначале следователь, после начальник отдела. Подготовка заключалась в зачитке показаний, которые давал арестованный на лицо, с которым предстояла ставка, объясняли, как очная ставка будет проводиться, какие неожиданные вопросы могут быть поставлены арестованному и как он должен отвечать. По существу происходил сговор и репетиция предстоящей очной ставки. После этого арестованного вызывал к себе Ежов или делал вид, что он случайно заходил в комнату следователя, где сидел арестованный, и говорил с ним о предстоящей ставке, спрашивал – твердо ли он себя чувствует, подтвердит ли (свои показания) и между прочим вставлял, что на очной ставке будут присутствовать члены правительства.
Обыкновенно Ежов перед такими очными ставками нервничал, даже и после того, как разговаривал с арестованным. Были случаи, когда арестованный при разговоре с Ежовым делал заявление, что его показания неверны, он оклеветан.
В таких случаях Ежов уходил, а следователю или начальнику отдела давалось указание “восстановить” арестованного, так как очная ставка назначена. Как пример, можно привести подготовку очной ставки Урицкого (начальник Разведупра в 1935–1937 гг.) с Беловым (командующий войсками Белорусского военного округа). Урицкий отказался от показаний на Белова при допросе его Ежовым. Не став с ним ни о чем разговаривать, Ежов ушел, а спустя несколько минут Урицкий через Николаева извинялся перед Ежовым и говорил, что он “смалодушничал”…» [!73!].
Приведенные выше материалы – это только небольшая часть свидетельств о той большой трагедии, случившейся в нашей стране в тридцатые годы прошлого столетия. Сколько людей погублено!.. Сколько талантов не успело раскрыться!..
Порой удивляешься – какая гигантская работа проделана органами НКВД, сколько сил потрачено, энергии на «фабрикацию» следственных дел, «добывание» вымышленных признаний! Вот бы эту энергию, эти силы обратить на благие дела!
Некоторые люди могут поверить тому, о чем говорится в протоколах допросов, а тем более в собственноручных показаниях. И как не поверить – ведь сами же признаются! И забывая при этом, что подневольные люди писали это по сценарию сотрудников НКВД, писали, отвечая на вопросы, составленные работниками того же ведомства. Как уже известно, все написанное арестованными подвергалось корректировке. «Редакторы» правили текст, внося туда необходимые, на их взгляд, термины, определения, усиливая тем самым «контрреволюционный», «заговорщический», «вредительский» аспект обвинения. Затем подследственный переписывал набело все это и снова отдавал на контроль. Так рождались материалы следственного дела, так писался очередной «роман», в том числе и по вопросам национализма в республиках СССР.
А протоколы допросов – это полностью дело рук следователей НКВД. Тут и говорить нечего – как он хотел, так и писал, беря за канву собственноручные показания данного арестованного. И, конечно, руководствуясь указаниями своего начальства об усилении того или иного момента или направления обвинения. А заставить подследственного подписать такой сфальсифицированный протокол –
