Григорий Ландау - Сумерки Европы

Такъ въ неразматываемые клубки сплетаются линіи спасительныя и разрушительныя.

Сплетаются линіи разрушенія и возстановленія. Всѣмъ извѣстны, хотя, можетъ быть, все таки недостаточно оцѣниваются въ ихъ глубинности и всепроникновеніи — объемъ развалинъ, сила разрушенія. Выше намѣчались тѣ факторы, которые не только привели къ нимъ, но ихъ и поддерживаютъ, продолжая ихъ углублять. Обвалъ получаетъ до-полнительную силу разрушенія изъ собственной инерціи. Прервать движеніе разрушенія, пожалуй, труднѣе, чѣмъ его начать; при опредѣленномъ напряженіи и продолжительности — онъ самъ становится условіемъ и факторомъ своего продолженія. И тѣмъ не менѣе спору нѣтъ, что есть еще силы и шансы возстановленія; возстановленія не того, что было — по культурности, творчеству, вліянію и мощи, но возстановленія нѣкоторой новой, частичной, но все же человѣчной и человѣческой значимости. Возстановленіе Европы въ этомъ частичномъ смыслѣ кульминируетъ въ вопросѣ о возстановленіи Германіи, какъ паденіемъ этой послѣдней обусловлено и паденіе Европы, какъ съ расцвѣтомъ первой былъ связанъ и послѣдній расцвѣтъ второй.

Въ Европѣ при всемъ ея упадкѣ безконечно глубоки залежи культуры и опыта; глубоки они въ частности и въ Германіи. Жизнь беретъ свое — такъ думаютъ и говорятъ, забывая, что она это дѣлаетъ, посколько остается жизнью; но свое беретъ и смерть, и разрушеніе. Если восторжествуетъ жизнь, она разовьется по опредѣленнымъ путямъ, но — восторжествуетъ ли она?

Широко распространено гордое сознаніе: Европа еще постоитъ за себя. Широко распространенъ и оптимизмъ по отношенію къ Германіи — она все отработаетъ, задѣлаетъ, возсоздастъ. Есть много правды и въ томъ и въ другомъ; но нѣтъ въ нихъ всей правды. Въ нихъ — обоснованное признаніе силъ, но нѣтъ ощущенія трудностей; есть сознаніе доблести, но и незрячесть на опасности; я бы сказалъ — неуважительное отношеніе къ требующимся преодолѣніямъ въ силу поверхностной недооцѣнки того, что требуется преодолѣть.

Ясное сознаніе причинъ и факторовъ паденія, его глубины и послѣдствій — есть само по себѣ, если еще не путь къ возстановленію, то предохраненіе отъ ложныхъ путей; даетъ, если не орудіе возсозданій, то его методъ. Дѣйствовать можно и не понимая; и, можетъ быть, такое дѣйствіе инстинктомъ руководимое — всего производительнѣе. Но нельзя дѣйствовать, понимая ложно.

Линіи европейскихъ судебъ ясны. Кончилось культурное и державное руководительство Европы міромъ. Великая война положила этой эпохѣ предѣлъ. Но останется ли Европа, европейская культура, европейская державность одной изъ міровыхъ силъ и строителей — этотъ вопросъ еще не предрѣшенъ. Предрѣшено лишь одно: либо Европа не только развернетъ свой развалъ, уроется глубже въ свои развалины, обреченная на внутреннее самоистязаніе, съ рискомъ стать больнымъ мѣстомъ всего міра, язвой, которую ему придется преодолѣвать и разсасывать; либо Европа воскреснетъ въ своей частной, но все же полной культурной мощи, какъ новая Европа средне-восточная, германо-россійская; какъ великій материкъ, обладающій всѣми природными человѣческими возможностями, какъ культурная мощь равноправная и равнозначная, съ мощью американской, дальне-восточной, британской и, можетъ быть, — кто знаетъ — все еще первая среди равныхъ…

Грозны и смутны судьбы Европы. Но приходится ли за нее тревожиться. Постоитъ ли она еще за себя или нѣтъ, — для кого и въ какомъ смыслѣ это можетъ представить захватывающій жизненный и духовный интересъ. Личность связана непосредственно со своей семьей, своимъ бытовымъ кругомъ, дѣловой сферой, со своимъ религіознымъ коллективомъ, національной культурой, государственной организаціей. Культурные и хозяйственные интересы выводятъ ее за предѣлы этихъ областей — въ другія сосѣднія или даже отдаленныя; но въ концѣ концовъ нигдѣ такой подлинно объемлющей личность сферой не является Европа, какъ нѣчто твердо законченное, внутренне — связанное и внѣшне — ограниченное. Хозяйственныя связи, перекидываясь за предѣлы родной страны, ведутъ и въ сосѣднюю, ведутъ и черезъ океаны; культурныя вліянія расползаются по всему міру, не задерживаясь и отчасти обходя сосѣдей. Весь міръ пришелъ въ общеніе съ одной стороны; съ другой — Европа была и до послѣдняго времени оставалась лишь подвижнымъ продуктомъ самодовлѣющей игры созиданій и вліяній, а не ихъ организованной основой. Быть можетъ, она станетъ такой основой, но именно ставъ частичной міровой силой. И нѣтъ ли провинціализма въ самомъ опасеніи ея провинціализаціи. И нѣтъ ли подавленности и внутренней слабости, нѣтъ ли духовнаго развала — въ самомъ цѣпляній за ея развалины. Свѣжій и сильный духъ не идетъ ли свободно навстрѣчу всякому будущему, и не все ли ему равно, откуда до него будутъ долетать новые звуки, изъ Парижа или Токіо; и не все ли ему равно, откуда будутъ вспыхивать освѣщающіе ему путь огни — на востокѣ или на западѣ. Волны, несущія безпроволочныя вѣсти, сверлятъ пространство, не задерживаясь государственными и даже материковыми границами, — вопросъ лишь въ силѣ станцій, которыя ихъ посылаютъ; но станціи возрастаютъ въ своей силѣ и будутъ возрастать. Полушарія легко общаются между собой и чѣмъ дальше, тѣмъ больше и легче, тѣмъ быстрѣе и полнѣе. Уже сейчасъ какими то своими струйками вливается весь міръ въ каждую свою точку и чѣмъ дальше, тѣмъ больше — будетъ все во всемъ. Будетъ по разному въ разныхъ мѣстахъ, но не будетъ ли въ Берлинѣ больше Нью-Іорка, чѣмъ Аграма и скоро, можетъ быть, больше Калькутты, чѣмъ Мадрида. Таютъ пространственнныя связи и расплывается историческое родство. Всякое опасеніе и тревога — есть слабость и застой. Сосѣдство таетъ, разлагаемое сверхпространственными связями. Когда то свой тѣсный домъ можно было связать общеніемъ лишь съ близъ лежащими; появились телефоны и трамваи — и вы общаетесь съ людьми на другомъ концѣ города, ни разу не встрѣтившись съ сосѣдомъ по площадкѣ. Сохраняя свой тѣсный, личный, бытовой, государственный домъ и на будущее — почему не связать его непосредственно со всѣмъ міромъ. Почему не пойти свободно на встрѣчу грядущему, топя свой сдавленный европейскій пессимизмъ въ общечеловѣческомъ оптимизмѣ, сохраняя свою душу открытой для всѣхъ вліяній, свою мысль и руку свободной для всякой работы. Всѣ оформленія преходящи, не преходяща лишь оформляющая сила; все сотворенное истлѣваетъ, сохранялось бы лишь творчество. Благоговѣйно склонившись на мгновеніе на предѣлѣ пройденнаго пути, вобравъ въ свою душу образъ минувшаго, — закрѣпимъ свою котомку съ драгоцѣнными остатками прошлаго и орудіями будущаго, чтобы пуститься въ неизвѣданный путь. Кончился одинъ періодъ исторіи — будетъ другой.

И пусть уже подъ новыми широтами будутъ новые люди заново творить дѣло человѣческое, заново созидать, бороться, преодолѣвать, радоваться, скорбѣть; новыя будутъ цѣли, новыя задачи; новые образы будутъ манить новыя поколѣнія; новыя столкновенія и новый рокъ будутъ влечь ихъ къ инымъ безднамъ, и по дорогѣ своихъ восхожденій и паденій они будутъ творить новыя цѣнности, выковывать новые характеры, по новому наслаждаться и по новому отравлять жизнь. Зрѣлые участники зрѣлой культуры, мы не будемъ возлагать на нихъ ребяческихъ упованій, — что они разрѣшатъ задачи неразрѣшимыя для насъ и устранятъ наконецъ изъ жизни насиліе, угнетеніе и печаль; ибо мы знаемъ, что разрѣшеніе задачъ, когда оно дается, означаетъ лишь замѣну ихъ новыми. Но мы также знаемъ, что въ процессѣ разрушенія и крушенія, въ процессѣ преодолѣній и претвореній, одни поколѣнія топчутся на мѣстѣ, другія созидаютъ и творятъ и обогащаютъ души свою и грядущихъ поколѣній. Творятъ въ вѣчномъ трепетѣ духовнаго эфира, въ неизбывномъ распадѣ вѣчно становящейся матеріи — нетлѣнные образы и оформленія. Пусть же свершается переходъ къ новому.

Не довольно ли для старой Европы, не исчерпала ли она всей радужности своей игры. Не будетъ ли настойчивость отстоять и продолжить — не будетъ ли хваткой умирающаго, загроможденіемъ пути для новой культуры. И это — послѣ такого полнаго, блестящаго существованія, какой свѣтъ видѣлъ не часто. Не закончить ли главой небывалой доблести, неповторимаго напряженія человѣческихъ умовъ и характеровъ, поверженныхъ въ кровавое отчаяніе и смертельный ужасъ, — эпоху творческую и побѣдоносную. Не кончить-ли трагическимъ воплемъ неуслышаннаго отчаянія — возвышенную оду неповторяемой величавости. И затѣмъ уйти, уйти въ тѣнь мелкопомѣстнаго бытія, уступивъ безъ напрасныхъ и жалкихъ попытокъ, способныхъ только унизить отзвучавшую эпопею, поле дальнѣйшей жизни — другимъ.