Ознакомительная версия.
Политическая практика первых месяцев «временного периода» явила продолжение борьбы хорватских деятелей с главным, по их мнению, конкурентом – Радикальной партией, которая воплощала для них все отрицательные черты великосербской политики. В устранении сербиянцев с наиболее главных государственных постов – в этом, по мнению Й. Смодлаки, основа будущего благополучия государства, гарантия от «неограниченной власти Пашича и, вообще, гегемонии Сербии». Заложить эту основу делегация Народного Вече СХС и подававший ей из Франции советы А. Трумбич попытались уже при формировании первого югославского правительства.
По словам Й. Смодлаки, «представители пречан, желавшие, чтобы в нашем первом правительстве были представлены все части нашего народа «в справедливой пропорции», не могли согласиться на то, чтобы представители Сербии получили половину всех портфелей, включая наиболее важные»27. Высшие соображения не позволяли допустить выходца из Сербии до управления внутренними и внешними делами: «В таких значительных вопросах, от которых зависит… судьба государства, не разбирается ни один сербиянец». Смодлаке вторил Трумбич: «Если бы министр иностранных дел был из Сербии… наше государство не было бы признано, и наш народ и дальше остался бы в бесправном положении»28. В результате «министром полиции» стал С. Прибичевич, которому предназначалось служить «мостом между сербами и хорватами», доверие которых он заслужил своей прежней деятельностью. Необходимость назначения А. Трумбича на пост министра иностранных дел состояла «в предоставлении загранице доказательств нашей народной солидарности и политической зрелости»29. Назначить А. Корошеца заместителем премьера нужно было только потому, что он стоял во главе одной из «народных организаций».
Сколь ущербной была логика подобных назначений, столь плачевными были их последствия. Показательна безуспешность дипломатической карьеры А. Трумбича. Уступка ряда южнославянских регионов Италии стала предметом яростной критики, которой первый министр иностранных дел подвергся со стороны и сербов30, и хорватов31.
Особые надежды в Загребе связывали с деятельностью Прибичевича на посту руководителя МВД. Однако первый министр внутренних дел стал не хорватским агентом в Белграде, а, наоборот, – проводником жесткой централизаторской политики Александра Карагеоргиевича. Смодлака недоумевал: «Как только он пришел к власти в Белграде, стал проводить политику совершенно противоположную той, которую мы от него ожидали»32. Схожим образом повел себя и Корошец, чье умение играть на сербохорватских противоречиях сделало его в глазах хорватов едва ли не самым главным источником всех их бед.
Таким образом, первые же послевоенные месяцы показали хорватским политикам безосновательность их властных амбиций, реализации которых воспрепятствовало не столько нежелание сербского руководства уступать им свои позиции, сколько политический дилетантизм, выразившийся в полном отсутствии мало-мальски внятных рецептов решения многочисленных проблем Королевства СХС и, в частности, своей «домовины».
Поражения представителей загребской буржуазной интеллигенции на внутреннем и внешнеполитическом фронтах ускорили утрату ими роли самопровозглашенных эксклюзивных делегатов от Хорватии, которую друг у друга стали оспаривать прибичевичевские ультрацентралисты-демократы и сепаратисты радичевцы. В этих условиях хорватские умеренные потеряли и волю, и заинтересованность в том, чтобы проявлять организационную и идеологическую стойкость. В частности, Хорватское объединение раскололось на немногочисленных сторонников продолжения конструктивного диалога с официальным Белградом и на тех, кто перешел в лагерь сепаратистов, вступив в Хорватский блок.
Среди причин идейной метаморфозы – несбывшиеся ожидания от объединения с Сербией. Большая часть хорватских политиков готова была сохранять лояльность в отношении официальной идеологии и государственной власти Королевства СХС только до тех пор, пока занимала в ней ведущие позиции. Во время войны и в первое время после нее приверженность национальному унитаризму предоставляла удобную возможность критики главного конкурента, которого всегда можно было обвинить в «великосербском» уклонизме.
Югославизм как идеология, положенная в основание Королевства СХС, в силу различий его понимания в Загребе и Белграде скорее разделял, чем сплачивал участников объединительного процесса. И до, и во время Первой мировой войны военные и дипломатические завоевания Сербии многими хорватскими политиками с репутацией «югославян» воспринимались с плохо скрываемым раздражением33. Не мудрено, что, не выдержав соперничества и с более удачливыми и последовательными «пророками» народного единства, и с теми, кто вовремя определил истинные настроения широких масс хорватского народа, загребские политики не замедлили освободиться от балласта прежних убеждений и «броситься в объятия» Степана Радича.
* * *
Стремительный переход «трезвых хорватов» в непримиримую оппозицию Белграду сербиянцы объясняли несколькими факторами, наличие которых определяло умонастроения «освобожденных братьев» в целом. Среди них – «априорно враждебное отношение к власти»34. Ранее хорваты занимали «антигосударственную позицию по отношению к венграм, а теперь по отношению к своему собственному государству». Эта «родовая травма» пречан была усугублена военной катастрофой, похоронившей Австро-Венгерскую монархию и вызвавшей во всех ее пределах социально-экономический кризис, в своих проявлениях стандартный для большинства понесших поражение в войне стран. В первые годы существования Королевства СХС сербские политические обозреватели открыто говорили о «больной психике», «нарушении моральных устоев»35 хорватского общества, проявившемся в широком распространении антимилитаристских, коммунистических, анархических, атеистических идей.
Более весомой причиной кризиса взаимоотношений хорватских умеренных с официальным Белградом, по сравнению с их «детскими болезнями» – политическим инфантилизмом и «левый уклонизмом», была так называемая «австриянщина», выражавшаяся в высокомерии и двурушничестве. Сербы считали ее недугом всего хорватского общества, находившегося под воздействием австро-венгерской пропаганды, направленной на углубление национально-религиозных противоречий между сербами и хорватами, в расчете на военное рвение последних сулившей им создание максимально автономной Великой Хорватии в границах монархии. По словам Анте Тресича-Павичича, бывшего депутата венского парламента, арестованного в 1914 г. за свою просербскую позицию, «Загреб всегда мечтал о том, чтобы стать столицей южных славян в Триалистической монархии, радовался безумным обещаниям, и до последнего момента во сне не мог себе представить, что произойдет то, что произошло»36.
И деятели Югославянского клуба, и крестьяне-республиканцы, и загребские буржуазные интеллигенты для большей части сербских политиков были «одним миром мазаны». Все они считались настроенными враждебно по отношению к сербам и к новому государству. Эта точка зрения объединяла и ярых унитаристов, и радикалов, и толерантных деятелей сербской Республиканской партии. Ее лидер Любомир Стоянович констатировал: «Венская печать выставляла нас грубым и некультурным народом… В то время как во всем мире представление о нас изменилось, хорваты продолжают смотреть на нас так, как их научила Австрия. Простой католический мир видит в нас только «схизматиков… А хорватская интеллигенция страдает от мегаломании. Они только себя считают европейцами и западниками, а мы – „балканцы“, нуждающиеся в окультуривании и просвещении»37.
Проявлением «австриянщины» сербы считали внезапный отказ Хорватского объединения от идеалов «народного единства» и требование сохранения «исторических границ областей». Как красная тряпка на быка действовали на большинство сербских политиков ссылки бывших верных подданных Габсбургской монархии на свое «государственное историческое право». По словам Н. Пашича, «Сербия вела войну под знаменем объединения нашего трехименного народа. Она вела ее против всех исторических прав, которые противоречили праву свободного народного самоопределения, и согласно которым в духе габсбургско-венгерской политики создавались разные провинции и совершались переделы»38.
Таким образом, «сербиянцам», интересы большей части которых представляла Радикальная партия, тяжело было себе представить, что при определении внутреннего облика страны возможно достижение согласия с теми, кто «был воспитан в духе ненависти по отношению к Сербии и вообще по отношению к сербской части нашего народа»39. Любые маломальские уступки грозили девальвацией давшихся дорогой ценой завоеваний.
Ознакомительная версия.
