Ознакомительная версия.
И ещё: военные историки дружно заявляют, что если бы в тот момент, о котором пишет Веллингтон, Наполеон бросил в бой Старую гвардию, он мог победить. Но он снова колеблется. Уже вечером всё же решается. Но – поздно…
25 июня «Gazette de France» напишет: «В древней и современной истории нельзя найти, быть может, ничего более прекрасного, чем последние минуты императорской гвардии, не защищённой от огня вражеской артиллерии, косившей всё, что попадалось на её пути. Погибло много людей. Несчастные воины всё шли вперед, шагая в крови своих товарищей. Наконец враги, поражённые такой смелостью, начали кричать, чтобы они сдались, обещая, что с ними будут обращаться с уважением. “Нет, нет, – ответили командиры, – Старая гвардия не сдается, не капитулирует! Она умеет умирать!” И тогда все увидели нечто невероятное: солдаты одной и той же нации, одной и той же армии стреляли друг в друга, чтобы не умереть от руки врагов. По мере того как редели ряды, люди приближались друг к другу, сходились в группы по пять-шесть человек, чтобы вместе умереть. Сами англичане признали, что эта преданность превосходила всякое представление, какое можно было себе создать».
Призыв Наполеона: «Солдаты, учитесь умирать с честью!» – был выполнен…
Но в этой последней битве он увидел не только геройскую смерть своих ветеранов. Он в первый раз увидел свою армию [41] бегущей с поля боя…
А Блюхер, не останавливаясь и не отдыхая, бросился по пятам Наполеона к Парижу, наотрез отвергая всякие переговоры, и в итоге заставил столицу Франции капитулировать. Наполеон, уже отрёкшийся к тому времени от престола, будет просить парламент разрешить ему командовать обороной столицы: «Если я встану во главе армии, она при виде меня вновь обретёт всё своё мужество, бросится на врага и его покарает. Даю слово – как генерал, солдат и гражданин – что, как только победа будет завоёвана, не стану ни часу более сохранять за собой этот пост. Клянусь, что добьюсь победы – не для себя, а для Франции». Трудно не согласиться с мнением об этом письме Эмиля Людвига, автора самого, на мой взгляд, глубокого исследования судьбы Наполеона: «После таких слов не победить невозможно, остаётся лишь погибнуть при последней атаке. В такой готовности к смерти и написано это великолепное письмо».
Но французский парламент (читай: Фуше) от услуг генерала Бонапарта отказывается, тем самым открывая дорогу в Париж прусскому фельдмаршалу Блюхеру. А тот мечтает стереть столицу ненавистных французов с лица земли. Только присутствие русского императора Александра I спасает Париж от разгрома, который готовился учинить Блюхер.
Без малого через полвека Александр Иванович Герцен напишет: «Я не могу равнодушно пройти мимо гравюры, представляющей встречу Веллингтона с Блюхером в минуту их победы под Ватерлоо. Я долго смотрю на неё всякий раз, и всякий раз внутри груди делается холодно и страшно. Веллингтон и Блюхер радостно приветствуют друг друга. И как им не радоваться! Они только что своротили историю с большой дороги по самую ступицу в грязь, и в такую грязь, из которой её в полвека не вытащить…»
Герцен не был приверженцем Наполеона, более того, всё его детство – постоянные рассказы окружающих о пожаре Москвы, об ужасах французского нашествия. Но из процитированных только что слов с очевидностью следует, что дорога Наполеона была большой дорогой истории. А грязь, в которую её «своротили» победители… Это – кровавое будущее Европы: Восточная война (нам привычнее называть её Крымской), война франко-прусская, Первая мировая, не считая локальных конфликтов, которые если и не охватывали весь континент, всё равно несли смерть.
Исход битвы при Ватерлоо до сих пор остаётся загадкой. Да, и Веллингтон, и Блюхер – опытные полководцы. Но Наполеон-то – гений. Этого не оспаривают даже его яростные враги. Так что же случилось с ним в тот роковой день? Говорили, его мучили боли в животе. Говорили, он просто устал. Говорили, ангел-хранитель отвернулся от него. Говорили, виноват дождь. Говорили, измена Марии Луизы вызвала депрессию. В общем, чего только не говорили… Все единодушны в одном: он был в день сражения вял и сонлив, правда, временами его охватывали приступы бешеной энергии, и тогда все узнавали, наконец, такого знакомого императора. Вял и сонлив? Но ведь хорошо известно: перед самой битвой при Аустерлице он так глубоко заснул, что его с трудом разбудили. А в самый разгар сражения под Ваграмом, когда решалось всё, он велел расстелить на земле медвежью шкуру, лег на неё под градом пуль и глубоко заснул. Спал минут двадцать. Проснувшись, продолжал отдавать распоряжения, как будто бы не спал вовсе. Так что попытка объяснить поражение сонливостью едва ли состоятельна.
Несомненно, существуют причины вполне объективные: странное, многие считают – предательское – поведение маршала Груши, который ничего не сделал, чтобы задержать корпус фон Бюлова, решивший исход сражения. Бездарное командование Жерома Бонапарта. И уж наверняка – отсутствие разведки, которая должна была заметить маневры пруссаков, так ловко обошедших отряд Груши.
Эмиль Людвиг считает, что главная причина поражения Наполеона – возраст. Позволю себе не согласиться. Судите сами: Наполеону в день сражения при Ватерлоо сорок шесть лет, Веллингтону – столько же, а Блюхеру – семьдесят три!
Существует и ещё одна версия: и в дни побед, в дни, когда он достиг высшей власти, и в дни поражений он был ведом силами, над которыми сам был не властен. Приверженцев этой версии немало. Достаточно вспомнить Гёте: «Человек должен вернуться во прах!.. Но поскольку здесь, на земле, всё происходит естественным путём, то демоны всё время подставляют человеку ножку: так в конце концов погиб и Наполеон».
А может быть, он просто уже выполнил своё предназначение и должен был уйти?..
Между тем в Париже 18 июня внезапно загремели пушки перед Домом инвалидов. Горожане узнали этот голос: пятнадцать лет он извещал о победах Бонапарта. Значит, снова одержана победа! И уже на страницах «Moniteur» радостная весть: победа! Сражение выиграно, полное поражение армий Блюхера и Веллингтона! Восторженные толпы затопили бульвары. Те, кто ещё несколько дней назад не хотел идти умирать за Наполеона, восторженно кричат: «Vive l’Empereur!» Но… такое может присниться только в дурном сне: в тот самый час, когда французские пушки салютуют Наполеону, английские пушки при Ватерлоо уже разгромили его пехоту и гвардию. Ещё целый день Париж, не подозревающий правды, продолжает праздновать победу. И только 20-го в город начинают просачиваться страшные вести.
Растеряны все, даже те, кого никак нельзя заподозрить в симпатиях к Наполеону. Один Фуше действует. Как всегда, точно, с редкой прозорливостью и, как всегда, – подло. Он направляется в парламент, предостерегает депутатов: «Он вернется рассвирепевшим и немедленно потребует диктатуры. Наш долг этого не допустить». К вечеру парламент и совет министров уже готовы противостоять императору. Наполеон потерял последнюю возможность снова захватить власть. А он даже ещё не добрался до Парижа…
О решении парламента потребовать его отречения император узнаёт сразу, как только перед ним открываются двери Елисейского дворца. «Мне следовало разогнать их перед моим отъездом, – кричит он в бешенстве, – теперь уже поздно».
Наверное, ему следовало бы сделать ещё одно: пройти несколько сотен шагов, отделяющих дворец от зала заседаний парламента, и там, используя свой дар убеждать (многие называли этот дар сверхчеловеческим), попытаться навязать депутатам свою волю. Может быть, это удалось бы. Во всяком случае, тот Наполеон, которого знал мир, не упустил бы такого шанса. Но его будто подменили. Его, такого решительного, такого энергичного, так верившего в неотразимое обаяние одного своего имени, сковала странная нерешительность – своего рода духовный паралич. Он не хочет никуда идти, не хочет никого уговаривать, даже видеть не хочет всех этих людей. И снова, как когда-то, посылает в парламент своего брата Люсьена.
Но времена изменились. Когда Люсьен, поднявшись на трибуну, обвиняет французский народ в неблагодарности и нежелании защищать великое дело его брата, от имени разочарованной нации ему отвечает прославленный Жильбер Лафайет: «Как вы осмеливаетесь бросать нам упрек, что мы недостаточно сделали для вашего брата? Вы разве забыли, что кости наших сыновей и братьев свидетельствуют повсюду о нашей верности? В пустынях Африки, на берегах Гвадалквивира и Тахо, близ Вислы и на ледяных полях Москвы за эти десять с лишним лет погибли ради одного человека три миллиона французов! Ради человека, который ещё и сегодня хочет проливать нашу кровь в борьбе с Европой! Это много, слишком много для одного человека! Теперь наш долг – спасать отечество». Эта страстная и горькая речь означала полное крушение надежд Наполеона…
В «Воспоминаниях о Ста днях» Бенжамен Констан рассказал, что услышал от императора (ещё императора!) во время последней встречи: «Если бы я только захотел, то в одно мгновение взбунтовавшаяся Палата была бы рассеяна… Но жизнь одного человека не стоит такой цены. Я не хочу быть королём Жакерии [42] . Я не для того вернулся с острова Эльба, чтобы Париж оказался по колено в крови». В это время, добавляет Констан, с улицы раздавались непрекращавшиеся крики «Да здравствует император!»
Ознакомительная версия.
