Ознакомительная версия.
Близкие вспоминали, что «у него были магнетические предчувствия своих будущих судеб». Да и сам Наполеон признавался: «У меня было внутреннее чувство того, что меня ожидает…»
Знал ли он предсказания Нострадамуса? Гёте, с которым он беседовал о многом, в том числе и о воле рока, знал наверняка. Открыл ли императору, который был в дни их встреч на вершине могущества, что того ждёт и когда?
А Нострадамус предсказывал:
Голова с короткими волосами
Родом из морского, платящего дань города
захватит власть сатрапа.
Разгонит всех, кто будет ему противиться,
Четырнадцать лет будет властвовать тираном.
Четырнадцать лет истекли..
Наполеон. Узник Святой Елены
21 мая 1501 года на борту португальской каракки, державшей путь из Индии через Атлантический океан, раздался крик: «Земля!» Капитан, прославленный мореход Жуан да Нова, поднёс к глазам подзорную трубу Впереди вырастала из тяжёлых океанских валов высокая скала. Это было время великих географических открытий. И вот ещё один остров присоединяется к владениям португальской короны. Пусть он и невелик, но всё же…
В тот день христианский мир поминал святую Елену, мать римского императора Константина Великого, которая всю жизнь проповедовала христианство, построила множество храмов, но главное, отыскала Животворящий Крест, на котором был распят Христос. Вот её-то имя и решили дать маленькому, затерянному в океане скалистому островку. И, понятно, никто не мог и вообразить, что через три с небольшим столетия за тем, что происходит на этом острове, с волнением и тревогой будет следить если и не весь мир, то вся Европа – наверняка.
Остров так удобно расположен, что не мог не заинтересовать и голландцев, и англичан: он мог стать спасением для всех кораблей, возвращающихся с грузами из азиатских портов. Конфликты за обладание столь важной стратегической базой продолжались до середины XIX века, когда остров Святой Елены окончательно стал владением британской короны. После постройки Суэцкого канала, сократившего путь из Европы в Азию, значение острова для мореплавателей пошло на убыль. Зато этот самый удалённый от всех континентов уголок планеты стало можно использовать как весьма надёжную тюрьму.
Вот на этом-то острове 17 октября 1815 года и высадился пленник Европы, как высокопарно и не вполне честно называли Наполеона англичане. По существу, он был пленником Англии… И тюремщики сделали всё, чтобы жизнь на этом забытом Богом острове стала невыносимой. А побег со Святой Елены был практически невозможен: до самого близкого африканского побережья – две тысячи восемьсот километров.
Но тюремщики не доверяли даже непреодолимому океану. Три тысячи солдат доставили на остров специально для того, чтобы они стерегли бывшего императора. Их расставили в два плотных кольца вокруг дома, куда поселили Наполеона. Но и этого бдительным британцам показалось мало: берега острова надёжно укрепили, а вокруг день и ночь курсировали одиннадцать военных кораблей. Кроме того, дважды в сутки дежурный офицер лично проверял, на месте ли Бонапарт. В общем, царственный пленник недёшево обходился Британии. И напрасно удивляются и возмущаются исследователи, узнавая, что Наполеона и его свиту постоянно ограничивали в продуктах. Должны же были тюремщики по мере сил заботиться о сохранении королевской казны. Мелочность? Это кому как. Некоторые называют это разумной бережливостью.
А для беспокойства, что кто-нибудь да поможет ему сбежать, основания были. Во-первых, можно ли забыть побег с острова Эльба, доставивший Европе столько хлопот? Во-вторых, беда с жителями Святой Елены и, что совсем уж возмутительно, с солдатами. Они почему-то относились к Наполеону с почтением и симпатией, даже дарили ему цветы. Тогда как своего законного, назначенного королём начальника – губернатора Хадсона Лоу терпеть не могли.
Любопытное свидетельство оставил нам Александр Антонович де Бальмен, коммисар от России при Наполеоне: «Что более всего удивительно – это влияние, которое этот человек, лишенный трона, окружённый стражей, оказывает на всех, кто к нему приближается… Французы трепещут при виде его и считают себя счастливчиками, что служат ему… Англичане приближаются к нему только с благоволением. Даже те, которые его стерегут, ревниво ищут его взгляда, домогаются от него одного словечка. Никто не осмеливается держать себя с ним на одной ноге».
Свидетельству графа можно доверять полностью. Он сам мечтал и много раз пытался поговорить с великим человеком, но, увы, за несколько лет жизни на острове, совсем рядом с Наполеоном, видел бывшего императора всего дважды, и то издали. А ведь согласился на предложение Александра быть его представителем при Наполеоне исключительно ради бесед, на которые надеялся, вернее, ради того, чтобы потом было о чём рассказать в светских салонах Петербурга ли, Лондона ли, Парижа – везде стал бы он самым желанным гостем. Не получилось. Даже доклады министру иностранных дел графу Нессельроде приходилось писать со слов третьих лиц…
«В одной из своих записок губернатор также говорит, между прочим, что доводы, выставляемые мною в пользу моего сближения с французами, не имеют достаточно важности, чтобы возместить те разнообразные неприятности и неудобства, которые бы от этого произошли для него. Это сопоставление того, что может быть угодно Императору Всероссийскому, и того, что лично неприятно сэру Гудсону Лоу [43] , в высшей степени забавно».
Над тем, что губернатор ставит свои интересы выше интересов повелителя огромной державы, можно, конечно, посмеяться. А вот над тем, что этот ничтожный, плохо образованный, грубый, заносчивый человек, одержимый манией величия, получил право распоряжаться жизнью ссыльного императора и его приближённых, впору рыдать.
Хадсон Лоу окружил пленника мелочным надзором, оскорблявшим достоинство Наполеона, всегда бывшего крайне щепетильным в вопросах чести. Беспардонное вмешательство в личную жизнь оскорбляло куда больше, чем постоянные сокращения количества продуктов, доставляемых в Лонгвудхауз, мрачное, кишевшее крысами здание, стены которого покрывала зелёная плесень; раньше это был хлев, пол настелили прямо на навоз, оставленный животными, неистребимый запах навоза во время дождя становился непереносимым; в общем, щедро предоставленное пленнику английскими властями жилище больше напоминало тюрьму Губернатор, по-видимому, сомневаясь в способности трёх тысяч британских солдат уследить за Наполеоном, приказал вырыть вокруг его дома ров и лично следил, чтобы деревья не протягивали над рвом свои ветви; Лоу требовал, чтобы во время прогулок Наполеона сопровождали английские солдаты, а сам каждый день входил в апартаменты императора, чтобы удостовериться, на месте ли его поднадзорный.
Доктор Барри О’Мира, которому Наполеон доверял (называл его своим «последний хирургом»), в книге мемуаров, выпущенной вскоре после кончины императора, вспоминал, что его пациент как-то сказал: «Сэр Гудзон Лоу – это тюремщик, но в то же время и губернатор, и судья, и даже палач… Ремесло соглядатая ему подходит много более, нежели должность представителя великой нации…»
Мемуары опубликовали все, кто был близок к Наполеону на острове Святой Елены. Они – бесценный источник информации. Притом что писали по большей части люди, искренне преданные Наполеону, притом что часто рассказывали об одних и тех же событиях, но и описывали, и оценивали происходившее по-своему. Авторами мемуаров были спутники Наполеона – французы. О’Мира – единственный англичанин (по национальности он, правда, ирландец, но служил военным врачом на британском флоте).
Граф Бальмен сблизился с доктором, от которого мог получать достаточно достоверные сведения о пленнике.
Однажды за выпивкой в доме русского коммисара О’Мира признался де Бальмену: «Если бы я точно исполнял инструкции Лондона, генерала Бонапарта давно бы не было в живых. Надеюсь, это признание останется между нами. Вам нет смысла губить меня». Бальмен был порядочным человеком. О том разговоре он рассказал только через много лет после того, как доктор был уволен из английского флота. За доверительные отношения с царственным пациентом О’Мира удостоился особенной ненависти Лоу которому удалось добиться удаления врача с острова (почти ежедневно он посылал в Лондон клеветнические доносы).
В воспоминаниях, опубликованных после смерти Наполеона, О’Мира рассказывает о том, как получил строгое предписание министра колоний Великобритании графа Генри Батурста не оказывать помощи «корсиканскому чудовищу». Доктор сообщил Наполеону о приказании Батурста.
«Я скоро умру, – ответил Наполеон, – им кажется, что я живу слишком долго».
Прощаясь, он, едва сдерживая волнение, попросил О’Миру навестить его близких и передать матери и сестре Полине слова любви, а брата Жозефа – попросить напечатать оставленные у него письма. О том, как отнёсся брат к просьбе изгнанника, который уже ничем не может быть полезен, рассказано в главе «Наполеон. Клан Бонапартов. Братья и сёстры». Потом он взял руку доктора, обнял его и тихо сказал: «Прощайте, О’Мира, мы более не увидимся; будьте счастливы!» О’Мира был растроган до слёз.
Ознакомительная версия.
