Ознакомительная версия.
Прощаясь, он, едва сдерживая волнение, попросил О’Миру навестить его близких и передать матери и сестре Полине слова любви, а брата Жозефа – попросить напечатать оставленные у него письма. О том, как отнёсся брат к просьбе изгнанника, который уже ничем не может быть полезен, рассказано в главе «Наполеон. Клан Бонапартов. Братья и сёстры». Потом он взял руку доктора, обнял его и тихо сказал: «Прощайте, О’Мира, мы более не увидимся; будьте счастливы!» О’Мира был растроган до слёз.
Когда судно, увозящее О’Миру, покинуло порт, губернатор почувствовал себя почти счастливым: он сделал очень важный шаг к вожделенной цели: его пленник остался без медицинской помощи. А доктор, вернувшись домой, рассказал, что губернатор Лоу прямо говорил ему о «пользе, которую принесёт Европе смерть Наполеона».
Только через год у Наполеона появится новый доктор, корсиканец Франческо Антоммарки. Но он был скорее патологоанатомом, чем врачом, так что препоручили императора его заботам несколько преждевременно. Думаю, высылка О’Миры приблизила конец… Наполеон не зря написал в завещании: «Я умираю преждевременной смертью как жертва английской олигархии и её наёмных убийц».
После того как – к облегчению не только губернатора острова, но и многих в Европе – наступил конец, Лоу, не признававший за Наполеоном титула императора французов, не позволил написать на надгробной плите «Наполеон». Он требовал, чтобы было написано «Генерал Бонапарт». Спутники императора не проявили уступчивости, которой ожидали от них английские власти: надгробная плита осталась безымянной.
Так Хадсон Лоу, человек совершенно ничтожный, волей герцога Веллингтона вошёл в историю. Дело в том, что именно Артур Уэлсли Веллингтон назначил Лоу губернатором острова Святой Елены, предварительно присвоив тому звание генерал-лейтенанта. Он хорошо знал Лоу, который служил одно время его квартирмейстером, и был уверен: тот будет тщательно, не допуская никаких сомнений и колебаний, исполнять все мелочные инструкции, нелепость и жестокость которых у другого вызвала бы протест. Именно такой человек нужен был Веллингтону рядом с его поверженным, но не утратившим гордости врагом.
Желание, точнее – непреодолимая потребность унизить Наполеона парадоксально сочеталась у Веллингтона с попытками во всем на него походить. Он просил прославленного Давида, автора самых выразительных портретов императора французов, написать и его портрет. Жак Луи Давид отказался, не скрыв презрения. Герцог не без труда добился благосклонности знаменитой певицы Джузеппины Грассини. Но… едва ли это принесло ему много радостей: госпожа Грассини была дамой далеко не юной, со времён её близости с генералом Бонапартом прошло пятнадцать лет.
О том, как относился Наполеон к своему победителю при Ватерлоо, свидетельствует вот такой пункт его завещания: «десять тысяч франков младшему офицеру Кантильону, пытавшемуся убить лорда Веллингтона, в чём он был признан невиновным. Кантильон имел такое же право убить этого олигарха, как и тот отправить меня гибнуть на скалу Святой Елены. Веллингтон, предложивший это, оправдывался интересами Великобритании, Кантильон, если бы он действительно убил лорда, был бы увенчан лаврами и оправдан теми же мотивами – интересами Франции. Франция избавилась бы от генерала, нарушившего соглашение о капитуляции Парижа, ответственного за кровь страдальцев Нея, Лабедуайера и других, за преступное разграбление музеев».
Коль скоро речь зашла о герцоге Веллингтоне, не могу умолчать, что комплексы, связанные с воспоминаниями о Наполеоне, не покидали его долго, по крайней мере пока Наполеон был жив, а значит – опасен. Этот непреходящий страх перед побеждённым и сосланным на край света человеком подтверждает: «победители» не были уверены ни в своих солдатах, днём и ночью стороживших Лонгвуд; ни во французском народе, который – если предстаивть, что каким-то чудом Бонапарт вернётся – снова встретит его восторгом и поклонением.
Когда один из сопровождавших Наполеона на остров Святой Елены, генерал Гаспар Гурго (он был вынужден покинуть остров из-за тяжёлой болезни, вызванной климатом), явился в октябре 1818 года на заседание Аахенского конгресса и обратился к европейским монархам с петицией о жалком положении и содержании Наполеона в английском плену, убеждая проявить милосердие, облегчить участь пленника, Веллингтон обвинил его в необоснованности обвинений в адрес Британии. Герцогу снова удалось победить: монархи поверили ему, а не генералу Гурго (или сделали вид, что поверили). Условия содержания Наполеона изменены или хотя бы смягчены не были. А через некоторое время Гурго опубликовал описание битвы при Ватерлоо. Оно было подробным и объективным и, несмотря на это (а может быть, именно благодаря этому), вызвало гнев английского фельдмаршала. Все бумаги Гурго были опечатаны, сам он арестован. Только после смерти Наполеона ему удалось вернуться во Францию.
Арест бумаг был для Гурго несравненно более тяжким наказанием, чем арест: в этих бумагах были записи бесед с императором, которые он намеревался издать, чтобы память о его кумире сохранилась на века. То же намеревались сделать (и сделали) все, кто последовал за императором в изгнание. Желающих было много, но англичане разрешили пленнику взять с собой только маршала Бертрана с семьёй, графа Монтолона с женой, графа Лас-Каза со старшим сыном, генерала Гурго, врача и десятерых слуг. Губернатор Хадсон Лоу не стеснялся в средствах, стараясь выжить с острова людей, преданных бывшему императору. Ему удалось избавиться от Лас-Каза и О’Миры, а вот Гурго уговорил покинуть остров сам Наполеон. Он видел, что его бывший адъютант тает на глазах. Кроме того, надеялся, что Гурго, упорному, не боящемуся никаких трудностей, удастся повидать Марию Луизу, уговорить её ходатайствовать об облегчении участи мужа. Но главным, что заставило его отослать Гурго в Европу, была надежда, что тот сумеет повидать его обожаемого сына, короля Рима, рассказать мальчику, как любит его отец, как тоскует…
Несмотря на то что характер у Гурго был неуживчивый, а временами и просто невыносимый, Наполеон мог на него положиться. Гаспар Гурго был рядом с императором начиная с 1807 года. Сначала – ординарец, потом – адъютант, генерал, барон, он был предан своему командиру безраздельно. Тяжело раненный сначала под Фридландом, потом под Смоленском, он, едва залечив раны, возвращался в строй. Уже в конце войны в сражении под Бриенном генерал спас Наполеона от верной смерти: застрелил казака, который уже готов был пронзить императора пикой. Но то, что сделал Гурго в Москве и за что Наполеон удостоил его баронского титула, достойно благодарной памяти всех русских людей. Когда начались поджоги, Наполеон послал своего адъютанта обследовать Кремль. Гурго обнаружил огромные запасы пороха и сумел не допустить пожара – спасти русскую святыню. Среди сегодняшних наших соотечественников едва ли найдётся много таких, кто об этом помнит.
Гурго был первым из спутников Наполеона на Святой Елене, кто обнародовал свои записки – свидетельства жизни недавнего владыки Европы после его падения. Уже после смерти императора он вместе с графом Монтолоном опубликовал воспоминания, основанные на том, что диктовал Наполеон в годы изгнания.
О графе Монтолоне мне ещё предстоит рассказать в связи с событиями сколь загадочными, столь и трагическими. А пока просто представлю его уважаемым читателям. Шарль Тристан Монтолон, происходивший, в отличие от большинства приближённых Наполеона, из старинного аристократического рода, был, как и Гурго, адъютантом императора, но в сражениях не участвовал. Был близок к герцогу д’Артуа, младшему брату Людовика XVI и Людовика XVIII, будущему королю Франции Карлу X (он будет вынужден отречься от престола во время июльской революции 1830 года). Неожиданно после Ватерлоо Монтолон примкнул к Бонапарту, что вызвало понятное недоумение, с одной стороны, зато с другой, не могло не убедить в искренней преданности поверженному владыке. Наполеон доверял Монтолону абсолютно. Именно его он назначил своим душеприказчиком.
А вот свои воспоминания (от первого лица) император доверил записывать маршалу Бертрану. Анри Грасьен Бертран сопутствовал Наполеону во всех его войнах, начиная с Итальянского похода, но сблизились они в Египте. С тех пор всегда сражались рядом. Особенно отличился Бертран при Аустерлице. Высоко оценив вклад Бертрана в эту триумфальную победу, император назначил его своим генерал-адъютантом и присвоил графский титул. После гибели Дюрока именно Бертран стал гофмаршалом императорского двора. Генерал оставался верен Наполеону при любых превратностях судьбы. Вопрос, следовать ли в ссылку за своим государем или оставаться в благополучной Европе, для Бертрана не стоял. Даже слабое здоровье жены, которой был противопоказан тропический климат, его не остановило.
Ознакомительная версия.
