Ознакомительная версия.
Он чётко и лаконично объяснял Лас-Казу, а значит и нам (был уверен: Лас-Каз обнародует каждое его слово и оно дойдёт до потомков), многие свои поступки.
«Я всегда считал преступлением призвание монархом иностранцев того ради, чтобы укрепить свою власть в собственной стране».
«Моя континентальная система должна была сокрушить английскую торговлю и принести мир Европе. Моя единственная ошибка – в том, что я не мог по-настоящему строго осуществлять её: мало кто понимал существо этой системы».
Нередко Лас-Каз, стараясь донести смысл сказанного Наполеоном до будущих читателей и справедливо полагая, что среди них будут не только люди просвещённые, поясняет слова императора, добавляет информацию о времени и событиях.
«Моя истинная слава – не сорок выигранных битв: одно Ватерлоо изглаживает воспоминания о стольких победах! Но что никогда не забудется, что будет жить вечно, это – мой Гражданский кодекс… Я дал французам Кодекс, который сохранит своё значение дольше, нежели прочие памятники моего могущества».
И здесь он (в который раз!) снова оказался прав. Его Кодекс стал сразу и оставался до конца XIX века основой гражданского законодательства всех европейских стран. Многие статьи не устарели и сегодня. Только с его энергией было возможно создать такой всеобъемлющий документ всего за четыре месяца. В Кодексе – тридцать шесть разделов и две тысячи двести восемьдесят одна статья. Они регламентируют жизнь человека от колыбели до гробовой доски, учитывают все житейские обстоятельства, в том числе самые неожиданные и сложные, – ставят любого гражданина под защиту закона.
Кодекс Наполеона реализует великие идеи Просвещения: равенство всех граждан перед законом, полное освобождение личности от оков феодального права, веротерпимость; отстаивает принципы, связанные с собственностью, освобождая её от всех ограничений, в том числе и тем, что восстанавливает право завещания.
Пьер Симон Лаплас, великий французский астроном, математик и физик, понимавший, какую роль может сыграть в жизни Европы наполеоновский кодекс, писал: «Благодаря гению императора вся Европа в скором времени будет представлять одну огромную семью, соединенную одной религией и одними законами, и потомство, которому будут предоставлены эти преимущества, станет с восторгом произносить имя своего благодетеля…»
Кроме того, Кодекс написан так просто, ясно и одновременно красноречиво, что уже в XX веке французский писатель Поль Валери назвал его величайшей книгой французской литературы. А Стендаль писал, что когда ему требуется ощутить красоту французского языка, он читает отрывки из Кодекса Наполеона.
Еще одним неоспоримым достоинством Кодекса было то, что он являлся документом прямого действия, то есть не требовал десятков подзаконных актов, которые, как нам хорошо известно, сплошь и рядом выхолащивают дух закона.
В общем, всё это позволяет считать Кодекс Наполеона, пришедший на смену полному юридическому хаосу старого порядка, «Великой хартией XIX столетия». Так что он был вправе гордиться своим творением.
Но приходилось ему и раскаиваться в содеянном. Даже если вина его была только в том, что позволил обстоятельствам оказаться сильнее себя.
Но бывало, и он не мог этого отрицать, что только сам был виновником непоправимой ошибки. «За свою жизнь я сделал немало ошибок, – признавался Наполеон, – самая непростительная заключается в том, что я отдал себя в руки англичан: я слишком верил в их приверженность законам».
И ещё: «Замысел изгнать меня на остров Святой Елены возник давно, я знал о нём ещё на острове Эльба, но доверял лояльности Александра».
Вообще о российском императоре Александре Павловиче он вспоминал часто. И это, учитывая тему книги, особенно интересно. Судя по тому, что разным людям в разное время об Александре он говорил разное (имею в виду не факты, а интонации), отношение его к своему российскому коллеге было двойственным.
Начнём с того, что нападение на Россию он признавал одной из самых больших своих ошибок. Своё поражение признавал, нелепой случайностью его не считал, русской армии отдавал должное. А это предполагает уважение и к руководителю державы. «Это, несомненно, самый способный из всех царствующих монархов». Так оценивал Наполеон российского самодержца. Хотя и добавлял: «Александр умен, приятен, образован. Но ему нельзя доверять. Он неискренен. Это – истинный византиец, тонкий притворщик, хитрец… Во всем и всегда ему чего-то не хватает, и то, чего ему не хватает, меняется до бесконечности».
«Если бы мы были в России, – говорили спутники Наполеона со слов своего сюзерена, – нам было бы так же хорошо, как в Париже. У императора был бы замок, прекрасные сады, экипажи, приятное, избранное общество. Император Александр по великодушию не чета этим скверным англичанам».
После того как Аахенский конгресс не сделал ничего для облегчения участи пленника, обитатели Лонгвуда, повторяя слова Наполеона, утверждали: «Императора Александра обманули лживыми донесениями, подложными письмами и документами, чтобы иметь предлог лишить нас всяких сообщений с остальным миром. Англичане навязали союзным государям всё, что хотели, всё, что могло оправдать их варварский, преступный образ действий». Судя по этим высказываниям, Наполеон продолжал доверять русскому государю. Более того, однажды он заявил: «Он может далеко пойти. Если я умру здесь, он станет моим настоящим наследником в Европе». Не случилось. Во-первых, Александр I пережил Наполеона всего на четыре года. Во-вторых, в последние годы он всё больше отдалялся от внешней политики.
Правда, однажды, согласившись принять итальянского предпринимателя, буквально прорвавшегося на остров ради того, чтобы увидеть своего кумира, Наполеон неожиданно для приближённых «перешел на политические темы и совершенно вскользь заговорил об Александре Первом. Рассказал, к слову, как в 1807 году царь просил его пожаловать высокую награду генералу Беннигсену и как он отказался наградить русского главнокомандующего, ибо ему было противно, что сын просит награды для убийцы своего отца. Описал, как Александр изменился в лице, поняв из прозрачного намека причину отказа. Сказал, что необычайно забавен в роли блюстителя мировой нравственности человек, подославший к своему отцу убийц, подкупленных на английские деньги. Сказал, что хорош монарх, который предоставил извергу Аракчееву сорокамиллионный народ; предал Сперанского, единственного государственного человека страны, за недостаточно высокое мнение об его, Александра, умственных способностях, а сам со старыми немками читает псалмы. Сказал, что Россия рано или поздно потеряет Польшу, что она вряд ли удержит Финляндию и никогда не получит Константинополя. Сказал, что все другие завоевания царей не стоят медного гроша и что даже сама Россия рано или поздно пойдет к чёрту по вине какого-нибудь сумасшедшего деспота. Сказал, что многомиллионная стихия невежественных русских народов может представить собой грозную опасность для всего мира и что Европа будет республиканской…» Похоже, дар провидения его не оставил.
Но это – всего лишь один разговор, одно настроение. А вот о «неизменном правиле русских: “Великодушие и деликатность относительно побеждённого врага”» он говорил не раз и с неизменным уважением.
Так ли это? Кто знает… Но с большой долей уверенности можно предположить, что, отдайся он в руки русских, ему не пришлось бы претерпеть столько лишений и унижений, сколько выпало на его долю в плену у англичан.
Он был уверен, что англичане делают всё, чтобы приблизить его смерть. Знал, что конец близок. Говорил Лас-Казу и врачам: «Природа наградила меня двумя способностями для истинного долголетия: спать в любое время суток и не излишествовать в еде и питье. Вода, воздух и чистота – главные лекарства в моей аптеке. У меня железное здоровье хорошего солдата. И всё-таки… всё-таки я скоро умру».
«Не пройдет года, как вы по мне будете носить траур», – вспоминал его слова Монтолон. Когда ему возражали, он смотрел с иронией: «Разве можете вы сомневаться, что наш смертный час предопределён».
Полтора года врачи боролись с болезнью (рядом с Наполеоном кроме Антоммарки был ещё доктор Арно, единственный английский врач, которому он доверял). Уже задолго до рокового исхода они знали, что все их усилия бесполезны: были убеждены, у их пациента рак желудка, та самая болезнь, от которой умер его отец, Карло Буонапарте. Наполеон был трудным больным: он отказывался лечиться, да ещё подшучивал над своей болезнью: «Рак – это Ватерлоо, вошедшее внутрь».
Верил ли, что у него рак? Возможно, верил, хотя был убеждён, что вызвали страшную болезнь условия жизни, созданные англичанами. Но постепенно в нём крепло убеждение, что англичане его отравляют, что его ждёт медленная смерть от умело дозированного яда.
Об этом свидетельствует рассказ Франческо Антоммарки, в присутствии которого Наполеон продиктовал своему гофмаршалу: «Я сам предался английскому народу; я просил честного гостеприимства, а мне ответили темницей в противность всех прав, существующих в мире. Не такой приём получил бы я от императора Александра; император Франц принял бы меня с уважением; даже король прусский показал бы своё великодушие. Но Англия обманула меня. Ваши министры выбрали эту страшную скалу, на которой жизнь всякого европейца истощается за шесть месяцев или ещё менее; и на ней-то вы замучили меня до смерти… Вы убивали меня медленно, помаленьку, с злоумышлением, а бесчестный Гудсон служил исполнителем гибельных повелений ваших министров… умирая на этом страшном утесе, лишенный родных и всего для меня необходимого, я завещаю Англии стыд и поношение моей смерти».
Ознакомительная версия.
