На роль «идеолога» забастовщиков больше подходит студент 3 курса химико-технологического факультета Новочеркасского политехнического института Юрий Дементьев. Дементьеву было 27 дет, в 1962 г, у него родилась дочь. Никакого криминала и темных пятен в прошлом Дементьева следствие не нашло. После воинской службы в группе советских войск в Германии он 2 года проработал на Новочеркасском химическом заводе № 17. Потом поступил в институт. Учеба после долгого перерыва давалась с трудом. Поэтому единственным отрицательным фактом, приведенным в справке прокуратуры на Юрия Дементьева, была плохая успеваемость.[765]
Дементьев приехал к заводоуправлению НЭВЗ на велосипеде из поселка Каменоломня (близ города Шахты), где жила его семья, проделав немалый путь (около 30 километров). Было это в седьмом часу вечера. На заводе Юрий пробыл до часу ночи, потом добрался до общежития, дежурил вместе с другими студентами во время комендантского часа по городу. Рано утром (около пяти часов) снова взял велосипед и поехал к семье. Проезжал мимо завода, встретил товарища по футбольной команде, разговорился, к ним подошло еще несколько человек. В этот момент всех задержала милиция, но в тот же день после «установления личности» и «беседы» отпустила.[766]
Главное обвинение против Дементьева было связано с провозглашенной им с козырька пешеходного перехода программой действий. Было это между 9 и 10 часами вечера. Свидетели запомнили картавого светловолосого парня в клетчатой рубашке с короткими рукавами (по приметам это был Юрий Дементьев, хотя похоже выглядел и другой «идеолог» забастовщиков, «картавый Петр» — П. Сиуда[767]). В своем выступлении Юрий, якобы, говорил следующее: послать делегацию на электродный завод, отключить подачу газа с газораспределительной станции, выставить пикеты у заводоуправления, собраться на следующее утро в 5–6 часов и идти в город, чтобы поднять там восстание, захватить банк, телеграф, обратиться с воззванием по всей стране с тем, чтобы свергнуть Советское правительство, призывал ломать станки, а также говорил: «Мы не одиноки, нас поддерживает весь рабочий Донбасс, шахтеры Ростовской области и рабочие Ростова».[768]
Сам Юрий на следствии и суде виновным себя не признал. Утверждал, что действительно приезжал на НЭВЗ, но лишь для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Единственное, в чем Деменьтев признался, так это в том, что, вернувшись с места событий в общежитие, рассказал соседям по комнате анекдот, выдав его за реальную историю. Якобы на здании заводоуправления, на месте сорванного портрета Хрущева висит дохлая кошка с надписью: «При Ленине жила, при Сталине сохла, при Никите сдохла».[769]
Действительно важную роль в развитии событий вечером 1 июня сыграл 25-летний Сергей Сотников. После окончания семи классов средней школы он поступил токарем-карусельщиком на НЭВЗ, где и проработал семь лет, вплоть до ареста (с перерывом на службу в армии в 1956–1959 гг.). Отец Сотникова погиб на фронте, мать работала санитаркой в больнице. Это был вполне благонамеренный и серьезный молодой человек, член КПСС, командир цеховой народной дружины.[770] В семье Сотниковых, растившей двух маленьких дочек, царили любовь и взаимопонимание. Никакого криминального прошлого за плечами этого человека не было.[771]
Утром 1 июня Сотников не работал, отправился ловить рыбу. Там, по рыбацкому обыкновению, выпил с другими рыбаками немного спирту «на троих». Когда вернулся домой узнал сразу обо всем — и о повышении цен, и о забастовке на НЭВЗ. Скорее всего, в день событий «сознательный рабочий» задумался о простых, но необходимых жизненных вещах: как им с женой, тоже работницей электровозостроительного завода, прокормить двух малолетних дочек, если цены растут, а расценки падают, если дома и так пусто (при попытке следователя КГБ описать имущество семьи выяснилось, что «имущества, подлежащего описи, не имеется»[772]), да и жить молодой семье негде — квартиры никак не дают. От огорчения выпил с приятелем еще водки, на этот раз много — почти две бутылки на двоих и, уже пьяным, отправился на завод.[773] Все, что было у трезвого Сергея Сотникова на уме, у пьяного, вполне в духе русской пословицы, оказалось на языке. Из сказанного вовсе не следует, что Сергей действовал бессознательно, не отдавая себя отчета в том, что происходит. Он продолжал отстаивать свой взгляд на события и после ареста, во время следствия, которое накануне суда отмечало: «Сотников вел себя вызывающе, в беседах заявляя о том, что своими действиями он якобы выражал „интересы рабочего класса“».[774]
По данным следствия, именно Сергей Сотников предложил послать делегатов на электродный завод и завод № 17 и призвать рабочих присоединиться к забастовке, а также организовать демонстрацию протеста. А чтобы гарантировать успех и наверняка остановить заводы, предложил отключить подачу газа на предприятия. Нетрудно заметить, что практическая часть программы Сотникова очень похожа на ту, которую следствие приписывало Ю. Дементьеву. Об этом на следствии говорил и сам Сергей Сотников, который опознал Дементьева на очной ставке.[775] Это лишний раз показывает, что 1 июня у забастовщиков НЭВЗ спонтанно вырабатывалась модель поведения и действий. У этой программы не было единоличного автора — брошенная кем-нибудь удачная идея немедленно подхватывалась и обрастала новыми деталями. Не было у толпы ни единоличного лидера, ни даже обычного в таких ситуациях организующего «ядра» — более или менее сплоченной группы согласованно действующих людей. Следствие, несмотря на все усилия, так и не докопалось ни до какого «заговора» и организации. Можно считать, что согласованность действий забастовщиков 1 и 2 июня объясняется как единодушным настроением большинства, так и привязкой событий к упорядоченному графику работы завода. Толпа собиралась уже просто потому, что люди по привычке приходили в обычное время на работу, в обычное время наступали перерывы и т. п. Все это само по себе было хронологической матрицей событий; «организовывало» их и «координировало» под воздействием возмущающих факторов. В подобной «упорядоченности» волнений (во всяком случае некоторых значимых эпизодов), их привязке к заводскому гудку, в прямом и переносном смысле этого слова, существенное своеобразие событий в Новочеркасске по сравнению практически со всеми другими известными нам массовыми беспорядками хрущевского времени.
В отличие от многих кричавших и выступавших в тот день на заводе Сергей Сотников не только сформулировал, но и выполнил свою программу. Он участвовал в «агитационном походе» группы рабочих на соседние заводы,[776] за что безжалостным и скорым хрущевским правосудием был приговорен к смертной казни.
С осмысленной программой дальнейших действий выступил на стихийном митинге и П. Сиуда. Как мы уже писали выше, Сиудд внешне был похож на Юрия Дементьева. Поэтому сходство их «программ» может быть связано как с обычной для толпы филиацией идей, так и ошибками (случайными или злонамеренными) при опознании подследственных и подсудимых. По показаниям свидетелей, П. Сиуда призывал рабочих собраться на следующий день у заводоуправления, пойти демонстрацией в город, добиваться оплаты за те дни, когда завод не будет работать, требовать освобождения арестованных забастовщиков.[777] В том, что такие арестованные будут, Сиуда, не питавший иллюзий относительно готовности властей к репрессиям, был, очевидно, уверен.
Помимо «идеологов» на митинге у перехода через железнодорожные пути и у здания заводоуправления выступало множество других людей. Большинство из них ограничивались короткими выкриками и призывами.[778]«Попался на политике» и пьяный бунтарь — малограмотный коммунист, грузчик Новочеркасского молокозавода, отец двоих детей 38-летний М. И. Хаустов. В тот день он крепко выпил после работы и решил полюбопытствовать, что же все-таки происходит на НЭВЗ. В конце концов, Хаустов оказался в самом центре стихийного митинга, наслушался других ораторов и сам решил высказаться. По показаниям свидетелей, он призывал добиваться «своего» и «направить» коммунистическую партию, Сбившуюся с правильного пути. Те же свидетели все-таки подтвердили, что оратор был так сильно пьян, что «многое из сказанного в его речи понять было вообще невозможно». Сам грузчик не помнил, что именно он говорил с козырька пешеходного тоннеля.[779] Однако обвинение и суд интерпретировали поведение и высказывания подобных ораторов вполне в духе народной мудрости: «что у трезвого на уме, у пьяного на языке». Приговор был жестоким.
