В целях психологического давления на арестованных их длительное время держали в неведении, месяцами не вызывали на допросы. Тем самым несговорчивым давали понять, что те «конченные» люди. Людей так изматывали неведением, страхом за свое будущее, что они сами просились из камер на допросы. Например, в допросах арестованного Кахраманова имелись перерывы по 4 и более месяцев. Содержащийся длительное время под стражей Норбутаев не допрашивался по делу свыше 8 месяцев. Поэтому вполне мог «сработать» как большой психологический пресс и следующий трюк. Несговорчивого арестованного вызывали на допрос в кабинет два следователя, сажали на стул и как бы забывали о нем. Между собой говорили громко. Один другому сообщал, что на прошлой неделе или совсем недавно расстреляли такого-то, называли фамилию. Второй следователь, как бы не веря, говорил: «Как, ведь у него сумма взяток небольшая?» На это следовал ответ: «Да, небольшая, но он ничего не признал, ничего не выдал, вот и получил по заслугам». Вызванный на допрос естественно фиксировал разговор следователей в памяти, делал «выводы» для себя, приходил к тому, что лучше «признать» хоть что-то, чем получить пулю в лоб. Так появлялись оговоры. С помощью неправомерных длительных арестов, созданием невыносимых условий в камерах, путем избиения подследственных, шантажа, угроз, обмана стремились морально раздавить человека, унизить, довести до скотского состояния, сделать из него ничтожество, а растоптав, сломив, получали от него показания, угодные следствию. Допрашиваемые уже не сопротивлялись.
Откуда все это взялось в наши дни. Неужто из того трагичного прошлого, неужто это опасная отрыжка «бериевщины»? Не хотелось думать, не хотелось верить, но судите сами.
Передо мной уголовное дело 30-х годов о контрреволюционной деятельности «правотроцкистского» блока. Арестованный Раковский не признавал себя виновным в течение восьми месяцев содержания под стражей. Потом, вдруг, признал то, чего никогда не совершал. Бывший работник НКВД Я. Яронсон расскажет о методах его допросов: «Мне помнится, в частности, что Раковскому было объявлено об аресте его жены и судьба ее ставилась в зависимость от его показаний». Сам Раковский показал: «Когда мне сказали, что мою жену посадят, я закричал и схватился за голову — это значило, что она умрет. Страх за семью, сознание, что посылаешь ее на смерть, страх и желание жить, полная безнадежность…» (арх. дел. № 300 956 т. 9 л.д. 321).
Осужденный в 1938 году профессор Плетнев Д. Д. (реабилитирован в наши дни) в одном из заявлений писал, что у него выбили признание, а весь обвинительный акт — фальсификация. «Ко мне применялись ужасающая ругань, угрозы смертной казнью, таскание за шиворот, душение за горло, пытка недоеданием. В течение пяти недель сон по два-три часа в сутки, угрозы вырвать у меня глотку и с ней признание, угрозы избиением резиновой палкой… всем этим я был доведен до паралича половины тела», (т. 76 л. д. 11–19, 21–22,25).
Репрессированный Бессонов, объясняя причины, толкнувшие его на ложные показания, говорил, что его предупредили: «… Если я не дам нужных показаний, то сделают из меня котлету. И действительно, спустя несколько дней меня вызвали поздно вечером в какую-то, доселе неизвестную мне комнату. Там уже было пять молодцев, а на столе лежали необходимые принадлежности: резиновая дубинка, перчатки, палка и еще что-то. Майор, потирая руки, спросил меня о показаниях, а я, увидев это, перетрусил… так как об избиении до смерти я уже знал… Решил врать. Ну и стал, таким образом, контрреволюционером» (арх. дел. № 101 492 т. 2 л. д. 61).
Вывший сотрудник НКВД Церненко П. рассказал на допросах, что следователь Лулов «… в моем присутствии уговорил Рыкова подтвердить показания Антипова, сказав, что ему, Рыкову, выгодно так показывать».
Бывшие работники НКВД СССР Альтман и Гейман, осужденные в 1938 году за фальсификацию уголовных дел, показали что «… карательная политика советской власти грубо и нагло извращалась. Арестовывалась масса совершенно невиновных людей. При допросах арестованных применялись антисоветские методы допросов и таким путем арестованные вынуждались не только признавать себя «виновными», но и оговаривать других лиц, преданных партии и советской власти» (дело Альтмана и Геймана, л. д. 95–99).
А теперь давайте еще раз вернемся к показаниям тех лиц, кого содержал под стражей Гдлян и его подручные.
Я не могу забыть допроса Мукимова Л., отца шестерых детей, который без вины просидел в изоляторе 5 месяцев 20 дней. Помню, как он заявил, что не знает, накажут или нет следователей, измывавшихся над ним, но он осудит их по-своему, придет этому время. Вот, что поведал он: «При допросах Иванов говорил мне: «Ты маленький человек, ты нам не нужен, тебе надо воспитывать детей, дай показания на Касымджанова, скажи, что около УВД или в аэропорту, около дома или в других местах передал Касымджанову какой-нибудь сверток. Найди кого-то из родственников или близких друзей, которые бы смогли подтвердить это обстоятельство». Свидетель не дал таких показаний, хотя взамен ему предлагали свободу. Допросы велись почти сутками, а когда приводили в камеру, то там избивали сокамерники.
Джураева Балтабая лишили свободы только потому, что он на служебной машине возил бывшего заместителя министра внутренних дел УзССР Бегельмана. А коли возил, то по мнению следователей, что-то должен знать и рассказать о Бегельмане.
О допросах Джураев Б. вспоминает довольно подробно: «Когда завели в кабинет, Гдлян, показывая на меня, сказал другому следователю: «Дергай его». Сам Гдлян спрашивал меня о взятках Бегельману, у кого тот брал. Я ответил, что о взятках ничего не знаю. Зашел следователь Иванов, сказал мне: «Ты опасный человек, ты должен гнить». Вызвал конвоира и отправил меня в подвал».
Скажу, что ничего противозаконного Джураев Балтабай не совершил, как не совершил и другой водитель — Бабаджанов Шадман, который также помещался на несколько суток в подвал, хотя говорил следователям, что он больной человек, предъявлял рецепты, справки, просил лекарства. Но все это оставалось без внимания.
Уголовное дело, возбужденное по нарушениям законности, до краев наполнено подобными показаниями, многие страницы протоколов плачут.
В практике гдляновской группы широкое распространение получили факты лишения свободы граждан, чаще всего свидетелей, путем запирания их на день, на ночь в служебных кабинетах. Делалось это все ради той же цели — выбивания из допрашиваемых нужных для следствия показаний, чаще всего ложных, ставящих под большую опасность здоровье и жизнь граждан, могущих вызвать наступление несправедливого наказания. Некоторые из запертых в служебных, подсобных помещениях не выдержали издевательств и кончили жизнь самоубийством.
Две ночи в служебном кабинете взаперти, по указанию Гдляна, содержался Мирзабаев М. Утром 7 июля 1984 года он выбросился из окна и разбился. Одновременно с Мирзабаевым в помещении следственной группы в Бухаре запирали на ночь шоферов Наврузова и Хаятова.
15 декабря 1987 года около 24 часов в помещение следственной группы в Нукусе был доставлен свидетель — врач Есимуратов Б. Его до 4 часов утра допрашивали следователи Гдлян и Карташян. После этого Есимуратов был заперт в служебном кабинете. Ему предложили подумать и дать нужные следствию показания. В противном случае, как заявили Есимуратову, он «…будет гнить в тюрьме».
Но это было только начало.
О допросах Есимуратов не может вспоминать без содрогания. Он абсолютно не причастен к каким-либо преступлениям, к хранению ценностей, нажитых преступным путем. Об этом сразу же сообщил Гдляну. Далее он вспоминает: «Эти мои слова почему-то вызвали гнев у Гдляна, который уже грубо и на «ты» стал мне говорить, что если со мной сделают очную ставку, то я уже буду по делу не свидетелем проходить, а обвиняемым и «сгнию у них в тюрьме» вместе со своими всеми родственниками. Далее Гдлян обозвал меня «сволочью», сказав также, что все мы плывем в какой-то одной лодке и что нас за это топить надо со всеми семьями. Я эти его слова понял так, что меня и моих родственников он намеревался посадить в тюрьму».
Выйдя на свободу после задержания, Есимуратов пытался «искать правду», выяснить, почему его изолировали от семьи, лишили свободы. Как это происходило, он тоже рассказал.
«Где-то 21 декабря 1987 года я пришел в здание по ул. К. Маркса, где имелась вывеска «Следственная группа Прокуратуры СССР», и обратился к руководителю группы по Каракалпакии Ибрагимову. Хотел выяснить у него, почему со мной так обращались, просил выдать документ о причине отсутствия на работе. Но Ибрагимов выругался нецензурными словами, обозвал меня «скотиной» и «сволочью» и сказал: «Как ты набрался смелости зайти сюда, жаловаться на следователя и просить справку», назвал преступником, сказал, что таких, как я, надо расстреливать, и выгнал из кабинета. После этого я не стал больше искать приключений и никуда не заявлял и не жаловался по поводу случившегося со мной».
