царской власти привычными средствами – батогами и кандалами. Но сколько людей ни били, сомнения в истинности царя никуда не делись, и после религиозного раскола переросли в убеждение, что царь может быть даже Антихристом или его слугой.
Поддалось различным влияниям и новым веяниям служилое сословие, начиная с аристократии. Совместные попойки и рубка в одном строю с «панами» даром не прошли. Боярин и князь Иван Семенович Куракин, деятельный участник московского правительства Сигизмунда III, в 1615 году был отправлен на воеводство в Тобольск. На новом месте он толково распоряжался и даже принял под стражу сосланного туда дьяка Шульгина. Однако холодный климат Сибири не остудил горячего характера князя. Узнав о походе королевича Владислава на Москву, Куракин вдруг вспомнил свое житье при поляках в Кремле и «тому радовался и ожидал над Московским государством всякого дурна». Кто-то о том донес, и боярин окончил свои дни в ссылке в Галиче.
«Западничество» принимало и другие формы. Фаворит Лжедмитрия I, автор повествования о Смутном времени князь Иван Андреевич Хворостинин настолько проникся симпатиями к Западу, что
впал в ересь и в вере пошатнулся, православную веру хулил, постов и христианского обычая не хранил <…> образа римского письма почитал наравне с образами греческими письма, говорил, что молиться не для чего и воскресенья мертвых не будет…
Ругал Хворостинин не только веру, но и внутренний строй Российского государства, говоря, «будто на Москве людей нет, все люд глупый <…> будто же московские люди сеют землю рожью, а живут все ложью…» За смелую критику московских порядков Хворостинин поплатился ссылкой в Кирилло-Белозерский монастырь на покаяние. Такой человек пришелся бы к месту в эпоху петровских реформ, но в царствование царя Михаила его таланты остались невостребованными. Кто знает, сколько еще таких энергичных людей, почуявших возможность преобразований, открывшуюся в Смуту, оказались не у дел.
Впрочем, западнические симпатии большинства аристократов и дворян, начиная с царской семьи, ограничивались в основном бытовой и культурной сферами. При царе Михаила Федоровиче в Россию завозятся инструменты, книги, карты, картины, гравюры, оружие, одежда и предметы роскоши из стран Западной Европы. Деятельное участие служилых иноземцев в Смуту открыло путь для создания в Московском царстве военных подразделений по западноевропейскому образцу. На протяжении всего XVII века численность «полков иноземного строя» в российской армии постоянно увеличивалась. Росло влияние западноевропейской культуры в военно-технической сфере, в области литературы и искусства. Московская Иноземная слобода стала частью привычного ландшафта (не только географического, но и культурного) во времена царя Алексея Михайловича. Отсюда было рукой подать до петровских реформ.
Социальные катаклизмы и перемены, происходившие в Смутное время, оказали большое влияние на внутреннее развитие русской культуры. Мощная встряска вызвала оживление литературной традиции. Сказалось и влияние Запада. Рост личностного начала в культуре повлек освобождение литературы от трафаретности Средневековья. Появились новые жанры, обращенные к проблемам личности, обычного человека. Литература потихоньку выходила из-под церковного контроля, начался процесс обмирщения культуры. Свидетельство этого – светские сочинения, лишенные учительной назидательности, демократическая сатира и даже любовный роман, появляющийся в последней трети XVII века.
Русские люди начала XVII века были поражены судьбоносными событиями, которые они видели и в которых участвовали. Смуте посвящено более 30 русских сочинений, в которых авторы пытались осознать, что и почему произошло в Московском царстве. Князь С. И. Шаховской в виршах, венчающих его сочинение, представил мысль о своем уникальном историческом опыте таким образом:
Изложена сия летописная книга
О похождениях чудовского мниха,
Понеже он бысть убогий чернец
И возложил на ся царский венец,
Царство великия России возмутил
И диодему царскую на плещах носил.
Есть бо того во очию нашею дивно,
Предложив, что писанием во веки незабытно.
Стремление передать «дивные» происшествия, происходившие «во очию» у современников, чтобы это было «незабытно» вовеки, двигало русскую мысль, заставляя задуматься о причинах гибели монархов и правильном устройстве общества.
Меняются не только взгляды на историю, но и форма историописания. На смену громоздким и сухим по стилистике летописям приходят хронографы и частные «летописчики». Даже придворная летописная версия Смуты, составленная около 1630 года, «Новый летописец», оказалась собранием захватывающих историй-воспоминаний, далеким от высокого государственного нарратива. Это привело к тому, что от «Нового летописца» как официальной версии Смуты пришлось отказаться.
Последствия Смуты были различными по своим масштабам и характеру. В первую очередь, Смута – это катастрофа, едва не уничтожившая государство и принесшая неисчислимые бедствия людям той эпохи. Но вместе с тем это мощный катализатор изменений в политической практике и идеологии, в сфере культуры и повседневной жизни. В историческом отношении это важнейшая веха, рубеж между Средневековьем и пограничным XVII столетием, являющимся для России переходом в Новое время.
Литературоведы утверждают, что в «Войне и мире» присутствуют более 550 персонажей. Не удивлюсь, если на страницах этой небольшой популярной книги их будет не меньше. Смута является кратковременным торжеством личностного начала в Московском царстве, где каждый привычно исполнял отведенную ему социальную роль. «Каждый ходил в приличном состоянию костюме, выступал присвоенной званию походкой, смотрел на людей штатным взглядом» (В. О. Ключевский).
В Смуту на исторической сцене появляются энергичные и активные деятели, борцы за власть и идеи, безрассудные храбрецы и отчаянные авантюристы. Происходят не только увеличение количества персонажей и активизация массовки, но и неожиданные смены ролей. Монах становится царем, царь – монахом, польская «девка» – царицей, казачий атаман – боярином, сын боярский – казаком, дьяк – властителем Казанского царства, стольник – правителем Московского государства.
Этот бурный и трагический период разрывает мерное течение старомосковской жизни, как буйная пирушка по окончании строгого поста. Как будто в пьяном угаре, один из участников попойки вдруг начал хвастаться, другой полез в драку, третий поджег дом, а четвертый, трезво и скромно сидевший в углу, вынес из огня ребенка. Дом сгорел, похмельные фигуры смотрят друг на друга исподлобья и со стыдом прикидывают убытки. На лицах мучительный вопрос: «Что это было?» Эта аллегория, впрочем, страдает неполнотой: даже на дружеской попойке буйство и погром не возникают из ничего. Должны быть веские причины. Необходимо найти место Смуты в общей картине прошлого России.
Прежде чем это будет сделано, рассмотрим глобальный контекст. Историки (Р. Мунье, Ч. Даннинг, И. Граля и другие) давно отметили сходство Смуты с другими гражданскими войнами и кризисами, сотрясавшими Евразию в раннее Новое время. Русская гражданская война хорошо вписывается в теорию общего кризиса XVII столетия, разработанную в 1950‐е годы.
Среди
